Юлия Алейникова - Ангел Смерти
Дошло до того, что ей пришлось купить сильнодействующее успокоительное, переложить таблетки в пачку из-под мезима и принимать потихоньку от окружающих.
Она с трудом заставляла себя встречаться c подругами, но отказать им было нельзя. Это нарушило бы обычный ход ее жизни. Ссылаться на вымышленные болезни тоже было нельзя, у полиции не должно будет возникнуть никаких подозрений. Она не должна лгать. Даже мелкая ложь может повлечь за собой большие неприятности. Например, она откажется от встречи с подругой, сославшись на плохое самочувствие, а полиция, поговорив с ее детьми или коллегами, выяснит, что в этот день Лена чувствовала себя хорошо и никому ни на что не жаловалась. Она, чтобы оправдаться, скажет, к примеру, что просто забыла о встрече, а полиция заявит, что это невозможно, она же сама отменила встречу. Ах да, скажет Лена, запутываясь все больше, я ходила по магазинам, забыла о встрече и вспомнила, когда уже было поздно. А что вы купили, спросят в полиции, и ей вновь придется выкручиваться и что-то врать. Этого нельзя было допустить. Вся мировая детективная литература учит, что убийцы попадаются именно на мелочах, а еще чаще – на вранье. Поэтому врать нельзя ни в коем случае. Мелкое вранье рождает большие подозрения.
И Лена тянула лямку, улыбаясь, изображая всем своим видом веселье, беззаботность и безоблачное счастье, испытывая все большую ненависть к собственной жизни и к человеку, который эту самую жизнь отравил, превратил в ад, сам при этом выйдя сухим из воды.
Да, теперь Лена ненавидела мужа, ненавидела по-настоящему. Еще никогда в жизни она не испытывала такого сильного, всепоглощающего чувства. Теперь ей стало казаться, что она вполне может ударить его – камнем, ножом, молотком – и смотреть ему в глаза, наслаждаясь видом его страданий и боли. Ее мутило от ненависти, когда ночью она лежала рядом с ним в одной кровати, глядя на его спокойное лицо, освещенное лучами фонарей, пробивавшимися сквозь задернутые шторы. Эта ненависть мешала ей спать. Она боялась не сдержаться и наброситься на него, спящего.
Если вначале его убийство было продиктовано «производственной необходимостью», холодным расчетом, было вынужденной мерой, то теперь оно превратилось в физическую потребность, острую до боли, с которой было все труднее бороться. Лена чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя наркоман в период ломки, которого ежечасно дразнят дозой. Как завязавший алкоголик, которого заперли связанного в комнате с бутылкой хорошей выпивки, как умирающий от голода при виде пищи, которую нельзя тронуть. Последние два месяца так страшно изуродовали ее психику, что Лена сама начала себя бояться. Она волновалась: сможет ли она потом, когда все будет кончено, стать прежней? Стать человеком… И от этого она еще больше ненавидела его. Она удивлялась его слепоте, другой человек давно бы заметил или почуял что-то неладное и перестал бы приходить домой, оборвав все семейные связи, но Анатолий был настолько слеп – или ослеплен любовью к той бабе, – что ничего не замечал, то ли считая напускное спокойствие жены истинным, то ли он уже настолько потерял интерес к бывшей семье, что совершенно перестал обращать на них внимание.
Неизвестно, чем бы закончилась эта внутренняя борьба, сумела ли бы Лена сохранить свой рассудок, если бы не милосердная судьба, решившая их общую участь.
Глава 3
В выходные Лена приехала к родителям. Мама попросила ее помочь – надо было разобрать антресоли. Они давно собирались это сделать, но все откладывали, и вот там, в самом углу, за старой корзинкой с садовыми перчатками, Лена нашла железную банку, в какой раньше хранили крупу. Банка была ржавой и помятой, внутри был скрученный, пожелтевший от старости полиэтиленовый пакет. Лена взглянула на банку повнимательнее и, торопливо захлопнув крышку, задвинула ее обратно в угол. Это был мышьяк. Когда-то давно мама где-то раздобыла его для травли крыс на даче. Одно время они буквально атаковали их садоводство из-за разросшейся неподалеку спонтанной свалки. И свалку, и крыс давно ликвидировали, а жестянку засунули на антресоли и забыли о ней.
Дождавшись подходящего момента, Лена слезла со стремянки и спрятала банку в свою сумку. Ну вот, все и решилось.
Теперь она знала, что делать. Анатолий регулярно принимал лекарство от изжоги, предпочитая в последнее время «Орантол». Лекарство было в капсулах, их следовало принимать курсом, в течение двух недель. Раньше Лена с уверенностью могла бы сказать, как давно муж начал прием, сколько таблеток у него осталось, но теперь она не имела ни малейшего представления о его жизни, хотя, по примерным подсчетам, он должен был начать курс несколько дней назад. Ее план был очень простым и логичным. Анатолий больше не ест дома, разве что пьет кофе по утрам, следовательно, он примет свои таблетки где угодно, только не дома. А если ей повезет, то и загнется он в том же месте. Сколько времени потребуется, чтобы отравленный мышьяком человек умер, Лена с уверенностью сказать не могла, информация в Интернете была расплывчатой и неточной. Смертельная доза вещества была крайне мала, аптекарских весов у нее не имелось, поэтому надо максимально полно набить им капсулу. В любом случае нескольких часов должно хватить… К тому же такая смерть сопровождается болезненными симптомами, вряд ли Анатолий решится ехать домой с плохим самочувствием. Наверняка умрет на работе. А именно это Лене и требовалось. В пользу этого плана имелось и еще одно обстоятельство.
За долгие годы совместной жизни Лена приучила мужа к тому, что по-настоящему стильный, элегантный, состоятельный человек проявляется в мелочах. Не в дорогом костюме и «Ролексе», на которые можно накопить деньги, а в мелочах: в белье, в носках, галстучных булавках, ручках, в брючных ремнях и прочих аксессуарах. Анатолий впитал ее философию и пристрастился к дорогим безделушкам. Так, два года тому назад, в Венеции, они приобрели в средневековой аптеке антикварную безделушку: крошечную серебряную коробочку, украшенную эмалью, для хранения пилюль. Толик тогда еще в шутку спросил, не принадлежала ли она кому-нибудь из Борджиа? В таких изящных вещицах хорошо хранить яд. С тех пор он регулярно перемещал лекарства, которые должен был принимать вне дома, из фирменной упаковки в эту коробочку. Об этой его привычке знали многие, потому что Толик считал особым шиком достать ее и, демонстративно щелкнув крышечкой, принять таблетку. Пижон! Впервые в жизни Лена почувствовала отвращение к собственному мужу. Прежде он всегда казался ей почти что безупречным.
Ночью, когда муж спал крепко и безмятежно, словно честный человек, чья совесть не отягощена таким грузом, как разбитая жизнь его жены и двоих детей, Лена закрылась в ванной и, надев медицинские одноразовые перчатки, принялась за дело. В коробочке, которую она загодя вытащила у мужа из кармана, лежали восемь капсул. Начинять все она не рискнула, отложила лишь три штуки. Рано или поздно, но он их все равно примет. Проявляя максимальную осторожность, пытаясь преодолеть дрожь в руках, Лена опустошала их и наполняла капсулы ядом. Закончив работу, она прибралась, бросила в мусорное ведро перчатки и вернула на место коробочку с лекарством. Потом она легла в кровать и до самого утра не сомкнула глаз, решая, какой должна быть ее реакция на смерть мужа.
День тянулся бесконечно, каждый стук в дверь, каждый телефонный звонок заставлял ее вздрагивать, обливаться холодным потом, Лена все время убеждала себя, что надо расслабиться, довериться судьбе, что смерть мужа может наступить и через пять, и через шесть дней, но нервное напряжение не отпускало ее. Темные глубокие тени под глазами невозможно было скрыть никаким тональным кремом, руки ее подрагивали, она то словно впадала в ступор, то вдруг ее охватывало неестественное оживление. Сотрудницы начали обращать внимание на ее состояние, задавать ей вопросы. Лена понимала всю опасность ситуации, ведь сейчас ей, как никогда прежде, надо было сохранять полнейшую безмятежность. Проведя очередную бессонную ночь, она придумала ложь, подсказанную ей, по сути, ее же коллегами. Это вранье после смерти мужа лишь добавит трагизма ее положению и не заставит ее выкручиваться, запутываясь все больше. На следующий день Мария Вениаминовна, старейшая сотрудница их фонда, давно и искренне симпатизировавшая Лене, решительно взяв за локоток, отвела Лену в сторонку и, заглянув ей в глаза строгим внимательным взглядом, спросила:
– Елена Сергеевна, что случилось? Вы сама не своя, у вас произошло какое-то несчастье? Что-то в семье? – Видя, как Лена краснеет, отводя глаза, она смягчила тон и проникновенно продолжила: – Елена Сергеевна, я спрашиваю не из праздного любопытства: я очень хорошо к вам отношусь и просто не смогу спокойно смотреть, как вы себя изводите. Сейчас же признавайтесь, в чем дело, и мы вместе поищем выход.
