Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн
Я отыскал наконец нужный квартал, состоявший из обыкновенных кирпичных шестиэтажек, украшенных, помимо витиеватых каракулей и замысловатых угроз и прозвищ, еще и вертикальным рядом окон-розеток с пластиковыми рамами и задвижками, мешающими детям вылезать наружу, а преступникам влезать внутрь. Со всех сторон гремел рэп, прорезаемый чавканьем собак, облаивающих через грязные сугробы собак из других домов. Кое-где языками наружу высовывались матрацы, окна украшали щербато оскаблившиеся гирлянды минувшего Рождества, вычурные каракули, полусгнившие полки для цветочных горшков, ряды веревок для сушки белья с развевающимися на них носками, трусами и детскими пижамами. В общем, картина открывалась причудливая и даже зловещая, хотя в ней не было, однако, ничего необычного.
Первым делом я отыскал полицейских, пожарных и, конечно, детей на велосипедах. Именно дети точно подскажут вам, есть ли еще шансы взять горячий след на месте происшествия – ведь они быстро теряют интерес к подобным вещам, особенно если кровавые сцены менее эффектны, чем те, что они видят по ТВ; и если они бессмысленно кружат на одном месте, начинают спорить, ругаться, значит, ситуация «остывает», тела увезли, а свидетелей и след простыл. Однако в тот момент обстановка выглядела так, будто все произошло десять минут назад. Пройдя вперед, я с удовольствием отметил, что поблизости не было ни одной телевизионной группы. Простые копы меня, как правило, не узнают, но если кого-то убивают, сразу появляется детектив, расследующий убийства, и мы обычно перекидываемся несколькими словами. (Должен сознаться, – и лучше сделать это заранее, – что я с некоторых пор оказался связан с этими копами: Хэл Фицджеральд, крестный моей дочери, стал при Джулиани одним из помощников комиссара полиции, что, с одной стороны, было хорошо, а с другой – не очень, поскольку сразу начинаешь обмениваться любезностями и забываешь, что играешь за команду противников. Это была еще одна ошибка, которой мне не удалось избежать.) Дежурный капитан, высокий детина с рыжей шевелюрой, поведал мне о случившемся: один молодой папаша с пятого этажа не оплатил свой кокаиновый счет; несколько приятных во всех отношениях дядей прорвались к нему в квартиру, чтобы его напугать или как следует отдубасить – пока не ясно; в итоге все закончилось пожаром. Капитан, как положено, изложил все, что знал, невидящим взглядом скользя по кирпичным стенам и, видимо, думая о чем-то своем – о детях, жене, лодке, а вовсе не о том, что копы иногда называют «мелким убийством». «А больше у вас ничего нет?» – спросил я. «Может, была драка, – он пожал плечами, – или одна из пуль попала в газовую плиту, а, может, стрелявшие намеренно устроили пожар». О подробностях говорить было рано, так как подругу хозяина квартиры, находившуюся в шоке, отвезли в больницу, двоих из трех взрослых очевидцев происшествия никто не мог найти (вероятно, сидели и пили для успокоения нервов в баре где-то в другом районе), а третий был мертв. И лишь одно не вызывало сомнения: что стрелявшие, выйдя из квартиры, втиснули старую кровать между синей металлической дверью квартиры и стеной коридора. Выходит, что дверь – в нарушение всех правил, касающихся дверей с кодовыми замками для нью-йоркских муниципальных домов, – открывалась наружу, так что женщина вместе с ребенком и подстреленным приятелем оказалась в горящей квартире как в захлопнувшейся ловушке.
Я вышел в общий внутренний двор и долго рыскал в поисках одной из соседок, женщины лет под тридцать, в черном зимнем пальто. Она жила как раз напротив той злополучной квартиры. Интервью в подобных случаях бывает недолгим, всего несколько вопросов. Во время разговора я делаю короткие записи в блокноте (я вообще редко пользуюсь магнитофоном: при виде его люди немеют, а кроме того, я всегда запоминаю наиболее интересные высказывания, они прямо-таки застревают у меня в памяти). На руках у женщины сидел ребенок в зимнем комбинезоне, проявивший необычайный интерес к мужчине со столь непривычным цветом кожи. Черные глаза на крохотном смуглом личике изучали мое лицо, и на мгновение мир был спасен. Потом я спросил женщину, что она видела. «Да что там, я никак не ожидала такого, – сказала она, – ведь было еще утро, а ничего подобного по утрам, когда все спят, не бывает». У нее было красивое лицо с правильными, строгими чертами, но когда она подняла взгляд на ту самую квартиру, окна которой пожарные изнутри разбили своими топориками, я заметил в ее глазах следы усталости и слез. После пожара на кирпичной стене дома остались грязь и копоть, да еще пожарные повыкидывали из окна обуглившиеся остатки нехитрого скарба: кухонный стол, одежду, несколько стульев, постельное белье, детскую кроватку, телевизор, пружинный матрац. Резко выделявшиеся черными пятнами на снегу живописные обломки представляли собой некое подобие скульптур-коллажей, выставляемых в галереях Сохо, – пессимистический диагноз художника веку, в котором мы живем.
– Вы знали эту семью? – спросил я женщину.
– Да, я не раз бывала у них.
– Как вы узнали, что там случилось?
– Мне не пришлось ни у кого спрашивать, я все видела своими глазами. Я мыла посуду и вдруг заметила дым из окна и все такое. Я сразу сказала себе – тут что-то неладно, что-то случилось с Бенитой; я вызвала аварийку и побежала вниз.
Женщина взглянула на меня. Она явно хотела сказать что-то еще. Я ждал. Я никогда не давлю на собеседников, люди и так расскажут все, что знают. Но если они замолкают, можно обратиться к хронологии.
– Во сколько это было? – спросил я.
– Около полудня.
– Хорошо! Значит, так, вы мыли посуду, а что вы почувствовали, когда увидели дым? Вас это удивило?
– Так удивило, что я, знаете, даже выронила тарелку.
– Что было потом, когда вы вышли на улицу?
– Я посмотрела вверх, на окно, и подумала, скорей бы приехали пожарные, а потом я все смотрела на окно, где Деметриус, он хотел выпрыгнуть в окно. Он был в огне, ну как будто сам горел, ну там рубашка, волосы и брюки, а еще он держал Бенитиного ребенка… да, точно, Вернона, ему только четыре месяца, а после Деметриус выпал из окна, да, знаете, он просто выпал и стал падать… падать… и мне показалось, что ребенок ударится головой о землю, и я так поэтому испугалась, а потом Деметриус, когда падал, он вроде как перевернулся немного и упал на спину, а ребенка держал вверх, понимаете, он это сделал специально, ну, чтобы ребенок не пострадал. И знаете, это было как бы последнее, что Деметриус сделал в жизни, ну то есть что он немного перевернулся и держал ребенка вверх, потому что потом Деметриус… потом он упал на спину, прямо как будто он, вы понимаете, – и тут женщина звонко шлепнула черной ладонью по другой руке, – а он лежал тихо и, право же, ну совсем не двигался; и тут я побежала к ним и подняла Вернона, потому что Деметриус… ну он не сделал бы этого, и я, конечно, осмотрела ребенка, все ли с ним в порядке, и сказала: слава богу, потому что мальчик и не ушибся даже, а только немножко испугался. И еще он немного плакал, и я взяла его на руки. А вот с Деметриусом совсем было плохо. У него текла кровь из ушей, а потом я видела, как его застрелили те парни. А еще я надеялась, что Бенита, ну, что она не станет прыгать…
Женщина замолчала, снова взглянула на окно и переложила ребенка с одной руки на другую, легонько шлепнув его по попе.
– Еще что-нибудь видели? – спросил я.
– Вроде нет.
Я подождал немного, глядя ей в глаза.
– Спасибо, что уделили мне время, – сказал я.
Женщина слегка кивнула. Она не была ни потрясена, ни смущена, по крайней мере внешне. Недавнее событие вполне вписывалось в ее мировосприятие.
Я, честно говоря, насмотрелся на подобные вещи, и у меня не было времени задерживаться там и размышлять о жестокостях городского бытия. Материал надлежало загрузить в редакционный компьютер в половине шестого вечера, то есть примерно через три часа, – и точка! Я узнал все, что надо, и пошел обратно к машине, сочиняя в уме первый абзац, как вдруг мой пейджер начал выводить трели где-то на уровне бедра, что означало: «Позвони цыпочке». Это звонила Лайза из больницы Св. Винсента, где она работала. Многие репортеры носят с собой сотовые телефоны, но я, признаться, их просто ненавижу; они делают вас зависимыми от множества других людей и их дел, могут прервать важный разговор в самый напряженный момент и испортить вам все дело. Я свернул за угол к небольшой закусочной с хозяином-доминиканцем; и когда на двери звякнул колокольчик, пара-тройка завсегдатаев повернулась в мою сторону, а один парень лет восемнадцати незаметно выскользнул через черный ход, – на всякий случай, а вдруг я представляю для него опасность. Они видели перед собой крупного белого мужчину, который не боится приходить в чужое место, а стало быть, может оказаться копом.
На стене висел телефон.
– Сегодня вечером тебе надо быть на коктейле, – напомнила мне Лайза. – Твой смокинг я положила в багажник.
