Вера Белоусова - Жил на свете рыцарь бедный
У нее было странное чувство, что пятнадцать минут назад в этой комнате говорила и действовала совсем не она, а кто-то другой, какое-то подставное лицо. Выгнать ее надо было, Катю эту, вот что! Ну ладно, пусть не выгнать — выгнать трудно, потому что невежливо, и вообще не то… Надо было победить ее иронией, презрением даже, просто отмахнуться с усмешкой, она бы и растерялась…
А между тем стоило ей представить себе «эту Катю», вспомнить Катин тон и всю их дурацкую беседу, как все начиналось сначала: дрожь в коленках, ком в горле и тот же розовый туман ярости перед глазами. Выходило, что никакая тут не случайность, а что-то совсем другое. «Ну хорошо, — сказала она себе, стараясь успокоиться, — а ей-то зачем это надо? Что ей вообще от меня надо? И не сейчас, не сегодня, а вообще?..»
Этот вопрос она задавала себе не впервые и даже, в общем, догадывалась об ответе, но почему-то никак не могла додумать мысль до конца, сформулировать и назвать словами, а сегодня к тому же возбуждение и злость мешали сосредоточиться. Аня выбросила окурок, пересела на диван и стала припоминать, сама не зная зачем, все известные ей факты биографии своей «приятельницы»… мучительницы. Как ни странно, знала она не так уж много.
После школы Катя поступила в театральный, причем сразу, с первой попытки, проучилась там три года, потом почему-то ушла. Впрочем, кажется, не совсем, а с правом восстановления. Почти сразу же после школы вышла замуж за молодого и какого-то неслыханно многообещающего биолога, довольно быстро его оставила и стала подругой известного эстрадного певца, потом — кого-то еще, потом — телеведущего. Всех по очереди бросала, причем действительно бросала сама, тут уж ничего не скажешь, не подкопаешься, они и сами этого не скрывали. А последнее время она состояла при одном из главных олигархов — довольно, кстати, молодом и красивом Антоне Дерюгине.
Все, больше Аня ничего не знала, никаких деталей. «Кажется, могла бы быть довольна!» — подумала она со свежей злобой. Вопрос о том, зачем ей нужен Алеша, не вставал. Тут все было ясно. Ни за чем не нужен. Настоящей мишенью был, конечно, не он, а Аня, тут не могло быть ни малейших сомнений.
И тут она наконец добралась в своих размышлениях до того пункта, с которого, казалось бы, следовало начать. А именно: есть ли для нее в этой истории реальный риск? Иными словами… Как поведет себя в этой ситуации Алеша?..
Тут, вероятно, следует кое-что объяснить. Алеша не был Аниной первой любовью, но он был ее первой взаимной любовью, больше того — он был первым мужчиной, обратившим на Аню внимание. То есть взгляды-то она привлекала всегда, что было вполне естественно при такой внешности. Но при личном знакомстве что-то каждый раз не срабатывало, ломалось, отношения либо просто прерывались, либо неумолимо соскальзывали совсем не в ту плоскость — иногда становились приятельскими, иногда деловыми — словом, совсем не то. Чем-то Аня, при всей своей красоте, их отпугивала.
«Ты им не рассказывай сразу-то, что книжки читаешь», — советовала домработница Вера, добрая душа, искренне желавшая Ане всего хорошего. Аня и не рассказывала, хоть это было и глупо, и в общем противно. Конечно, дело было не в книжках. Мало ли на свете женщин, которые и книжки читают, и мужским вниманием не обижены.
Тут, конечно, было что-то другое, что-то для психоаналитика — комплекс какой-то, страх, зажим и ужасная неуверенность в себе, которая чувствуется на расстоянии, как сильный запах. Не скроешь, как ни притворяйся. Плюс это дурацкое свойство — всегда видеть себя со стороны… Словом, ничего у нее не получалось.
Как-то раз она случайно увидела по телевизору мультфильм про скунса. Скунс сватался к зайчихам и к белочкам, но не имел успеха. Из-за запаха, разумеется. Так и страдал, пока не нашел себе невесту скунсовой же породы. Аня потом долго смеялась, но не плакала, хотя очень хотелось. И вдруг скунс нашелся. Алеша был слишком увлечен — своими мыслями, книгами и занятиями, чтобы «принюхиваться». Он ничего такого не почувствовал — просто увидел на редкость красивую девушку, которая, в отличие от многих прочих, все понимала, — и счел это редкостным везением.
Аню его ухаживания сделали почти счастливой. Сперва она боялась, что вот сейчас он встряхнется, присмотрится повнимательней и увидит или, если угодно, учует то же, что и все прочие. Но с другой стороны, тут имела место и обратная связь — Алешино внимание придавало ей уверенности, она не то чтобы совсем изменилась, конечно, нет, но что-то все-таки менялось, медленно, но верно. Словом, все шло хорошо, чем дальше — тем лучше. А несколько дней назад они подали заявление, так что насчет «замуж» Катя была права, хотя наверняка ничего конкретно не знала, а ляпнула наугад — из общих соображений.
Так вот, теперь вопрос стоял так: рисковала Аня, соглашаясь на это нелепое и невозможное пари, или не рисковала? Она попыталась представить себе Алешу в паре с такой вот развеселой Катей, не выдержала и фыркнула — настолько это было нелепо. И тут же обругала себя за самонадеянность. Но сколько бы она ни говорила себе, что ни в ком и ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов, что случается всякое, и прочие житейские мудрости, — все равно мысль о том, что Алеша может прельститься Катей, представлялась ей настолько абсурдной, что она сочла пари практически безопасным и, собственно говоря, уже выигранным.
ГЛАВА 2
Мышкин был в Москве уже больше месяца. Период адаптации, таким образом, следовало считать законченным. На работу он вышел чуть ли не на второй же день после приезда. Разумеется, за время его отсутствия многое изменилось. Прежде всего, существенно изменился состав сотрудников. Мышкин поспрашивал немногих оставшихся — просто чтобы узнать, не случилось ли с кем чего-нибудь плохого. Ответ был в основном один и тот же, — что-нибудь вроде: «Ушел в частный сектор». К тому же он довольно скоро почувствовал, что эти расспросы собеседников раздражают, и перестал спрашивать.
Новые сотрудники моментально стали называть Мышкина так же, как старые, — «инспектором». Скорее всего слово обронил кто-нибудь из оставшихся, но Мышкин ничуть бы не удивился, если бы выяснилось, что прозвище самовоспроизводится, — он вполне допускал, что у его коллег есть набор устойчивых ассоциаций, и даже успел в этом убедиться. Слово «инспектор» явно было связано в их сознании с девятнадцатым веком, ну в крайнем случае с началом двадцатого. И Мышкин, в свою очередь, ассоциировался с той же эпохой. В чем именно заключалась его «старомодность», сказать трудно. К примеру, он никогда никуда не спешил, даже если дел была прорва — был нетороплив, обстоятелен и задумчив, никакого в нем не было динамизма. Темп жизни был как будто какой-то другой, не тот, что у всех. Поразительно, между прочим, было то, что он никогда никуда не опаздывал и успевал упихать в одни сутки никак не меньше, а то и больше дел, чем самые «динамичные» коллеги. Как ему это удавалось — бог весть.
Кроме неторопливости, были еще и другие несходства, более тонкие, которые словами не опишешь. То есть, может быть, и опишешь, но… лучше пока это оставить.
Почти сразу же по выходе Мышкина на работу выяснилось, что хотя он и следил в своем прекрасном далеке, причем внимательнейшим образом, за всем, что происходило в России, кое-какие детали все-таки оказались упущены. Поэтому первое время ему никаких дел не поручали, а предложили поучаствовать в чужих — в качестве не то стажера, не то консультанта. Мышкин, разумеется, нисколько не обиделся и счел это вполне разумным.
Надо сказать, что его непосредственный начальник за время его отсутствия тоже успел смениться. Но тут Мышкину повезло: новым начальником стал его бывший однокашник и коллега по фамилии Терещенко, который не ушел в частный сектор, а напротив, пошел на повышение в государственном. Этот бывший однокашник Мышкина очень ценил — так что тот временами прямо-таки терялся, не зная, чем заслужил такую оценку. Конечно, Мышкин, при всей своей скромности, не мог не видеть, что процент раскрываемости гораздо выше там, где расследование происходит с его участием. Статистику он уважал, но все-таки упорно продолжал считать, что это случайность. Следует добавить, что при всем своем уважении начальник обращался к нему исключительно начальственным тоном, грубовато-покровительственно, причем на «ты» (а раньше они были на «вы»), но Мышкина это нисколько не задевало.
Пробыв неделю в «наблюдателях» и более или менее освоившись, Мышкин перешел к самостоятельной деятельности и тут же оказался завален работой по уши. В тот день он успел с утра побывать в трех местах, потом вернулся к себе в кабинет, заварил чай и только собрался согреться и обдумать результаты своих поездок, как на столе зазвонил телефон.
— Где тебя черти носят? — без предисловий поинтересовался Терещенко. — Звоню, звоню, понимаешь, — нет его!
