Акиф Пиринчи - Кошачьи
Но довольно философии. В конце концов, Густав не печалился. Пока мой друг слагал новые оды великолепию нашего нового пристанища, мой взгляд скользнул от него в сторону и зафиксировался на двери туалета. Дверь и большое заднее окно были открыты, и я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть наконец заднюю часть здания. Быстро пробежал мимо разговаривающего с самим собой Густава, прошел в туалет и прыгнул на подоконник.
Вид, который открылся мне сверху, был просто райским. При этом в некотором роде речь шла о самом центре района. Наш квартал состоял из прямоугольника размером примерно двести на восемьдесят метров, границы которого образовали еще при царе Горохе опрятные мелкие поместья. Позади этих домов, то есть непосредственно перед моими глазами, простиралась запутанная сеть различных по величине садов и террас, отгороженных друг от друга высокими, обветшалыми кирпичными стенами. На некоторых участках стояли живописные садовые домики и лачуги. Другие, наоборот, совсем заросли, и целые армии вьющихся растений ползли вверх по стенам в соседние сады. Там, где это было возможно, были разбиты по последней моде и по всем правилам крошечные прудики, над которыми без настроения и немного потерянно носилась целая эскадра невротичных мух большого города. Встречались редкие породы деревьев, безумно дорогие бамбуковые тенты, терракотовые цветочные горшки, выполненные в античном стиле, на которых были изображены бракосочетающиеся греки, батареи мусорных контейнеров на страже чистоты окружающей среды, высаженная марихуана в переносных кадках, скульптуры из искусственных материалов и все, чего жаждет сердце недавно разбогатевшего представителя среднего класса, который, пожалуй, больше уже и не знает, на что ему потратить невыплаченные налоги.
К этому прибавились и такие идиллии, которые можно было бы емко охарактеризовать как «садовые карлики шоу ужасов». Эти чудовищные композиции были, очевидно, творением людей, которые самостоятельно удовлетворяли свой голод по модной тенденции с помощью каталога со склада фирмы «Отто».
Что касается нашего квартала, случай был немного сложнее. Прямо подо мной, то есть под окном туалета, примерно в полуметре над землей, висел полуразрушенный балкон с безнадежно проржавевшими перилами. На балкон можно было попасть только из спальни, но я предполагал, что окно туалета станет для меня проходными воротами во внешний мир. Под балконом простиралась бетонная терраса, которая, видимо, служила продолжением потолка подвала. В итоге халтурной работы бетонная терраса разъехалась на большие куски, из щелей меж которыми виднелась не поддающаяся определению поросль. Примерно в пяти метрах оттуда путь преграждала другая широкая ржавая ограда, чтобы ночью не провалиться в расположенный ниже маленький сад. Посреди участка росло невообразимо высокое дерево, которое было посажено предположительно во времена гуннов и Аттилы и имело соответствующую осени листву.
И я обнаружил еще кое-что, пока скользил глазами по всем сторонам: крайне впечатляющего собрата.
Он сидел спиной ко мне на задних лапах перед террасой и таращился в маленький сад. Хотя, что касалось размеров тела, он легко мог бы соперничать с набивным мячом и всем своим обликом напоминал забавную пластилиновую фигуру из экспериментального клипа, я тут же заметил, что у него нет хвоста. О, нет, он, конечно, не был от природы бесхвостым, ему просто отрезали эту драгоценную деталь. Так по крайней мере казалось. Он однозначно был мэн-куном, бесхвостым мэн-куном.[3] Мне с трудом удается описать цвет его шкуры, потому что этот тип действительно выглядел как ходячая палитра художника, краски на которой, правда, высохли и перемешались. Доминирующим был черный цвет, но подмешивались бежевый, коричневый, желтый, серый и даже красные точки, так что он выглядел сзади как огромная, около семи недель простоявшая миска салата. Кроме того, парень ужасно вонял.
Сейчас он заметит меня и решительно перейдет в наступление, потому что, вероятно, еще его прадедушка какал на этой террасе или же в 1965 году он добился для себя через Верховный суд особого разрешения глазеть каждый Божий день отсюда на удивительный сад между тремя и четырьмя часами. Мучение одно с этими собратьями.
Я решил довести дело до конца. Что же еще оставалось?
Он подобно живому радару развернулся ко мне в тот момент, пока эти мысли проносились у меня в голове, и уставился на меня, то есть это, наверное, сильно сказано. У него был только один глаз, другой, видимо, стал жертвой гаечного ключа, пущенного нервной рукой, или же пострадал от болезни. Там, где раньше должен был находиться левый глаз, теперь располагалась мясистая пещера, сморщенная, розово-красная, в ходе времени ставшая просто ужасной. Вообще вся левая половина физиономии, пусть из-за наполовину парализованных мышц мордочки, сильно одрябла. Но это ничего не значило. Мне было ясно, что следует быть крайне осторожным.
После того как он, не показывая волнения, изучил меня, то, к моему удивлению, опять отвернулся и устремил свой взгляд в сад.
Вежливо — я умею быть воспитанным — я решился сам представиться этому достойному всякой жалости незнакомцу в надежде подробнее выведать у него детали о моем новом пристанище.
Я спрыгнул с подоконника на балкон и оттуда на террасу. Медленно, с деланно озорной манерой подошел к нему так, словно мы еще в песочнице разодрали друг другу глаза. Все это он принял к сведению с королевским равнодушием и не прервал ни на секунду свою садовую медитацию, чтобы удостоить меня взглядом. Потом я встал рядом с ним и рискнул бросить взгляд в сторону. Поблизости впечатление, которое он произвел на меня издалека, усиливалось, скажем, в тридцать четыре раза. По сравнению с этим истерзанным созданием сам Квазимодо имел реальные шансы заняться модельным бизнесом. В довершение всего моим глазам, и без того пораженным кошмарным зрелищем, пришлось увидеть, что его правая передняя лапа искалечена. Он же переносил свое тотальное уродство, казалось, со стоическим спокойствием, так, словно это был всего лишь сенной насморк. Очевидно, разнообразные деформации сказались и на его мозгу, потому что, хотя я сидел рядом с ним примерно около минуты, незнакомец ни разу не взглянул на меня и только упрямо смотрел вниз. Суперкруто! Тогда я оказал ему любезность — наклонил свою главу и попытался найти в саду то место, которое так привлекало внимание моего соседа.
То, что я там увидел, было, если можно так выразиться, «подарком», приветствующим меня. Под высоким деревом, наполовину скрытый кустарником, валялся наш черный собрат, растопырив во все стороны свои лапы. Только он не спал. Едва ли можно было предположить, что в будущем он предпримет активную или пассивную деятельность. Он, как говорят ограниченные крестьяне, был мертвее мертвого. Чтобы быть точнее, речь шла об уже разлагающемся трупе. Из его размозженного затылка вытекла вся кровь, образовав большую лужу, которая уже высохла. Взволнованные мухи кружились над ним, как грифы над околевшим животным.
Картина была ужасной, но моя чувствительность заметно снизилась после всего того, что сегодня уже пришлось стоически перенести. Про себя я снова в тысячный раз проклял Густава, потому что он затащил меня в эту смертельно опасную местность, чему уже есть доказательства. Я был парализован и желал себе, чтобы все оказалось сном или по крайней мере одним из этих «реалистичных» мультфильмов, которые создают якобы о нас.
— Консервные ножи! — вдруг произнес монстр рядом со мной тоном, который был так же деформирован, как все явление. Голос такой, как будто хором затрещали все в мире дублеры Джона Уэйна.
Консервные ножи, хм… Что следует на это ответить, если ты не монстр и не понимаешь его язык?
— Консервные ножи? — спросил я. — Что ты хочешь этим сказать?
— Это опять были проклятые консервные ножи. Это они сделали, они просверлили малышу Саше дырку в затылке для проветривания! О, черт!
Я какое-то время шарил в собственных мозгах, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь взаимосвязь между консервными ножами и погибшим, что мне давалось с трудом перед мордой этого вонючего трупа внизу и еще более зловонного полутрупа на моем фланге. Потом до меня дошло.
— Ты имеешь в виду людей? Люди убили его?
— Ну, конечно, — пробурчал Джон Уэйн. — Дрянные консервные ножи!
— Ты видел?
— Да нет же, черт побери!
По его мордочке пробежали раздражение и негодование. Маска равнодушия, похоже, поколебалась.
— Кто же еще это мог сделать, как не эти дрянные консервные ножи? Да, дрянной консервный нож, который ни для чего другого не годится, кроме как вскрывать наши башки! Черт побери, да!
Да он теперь разошелся.
— Уже четвертый жмурик!
— Ты хочешь сказать, четвертый труп?
