Жорж Сименон - Мегрэ и Клошар
— Можем ли мы опросить вашу жену?
— Не возражаю против беседы с Аннеке. Только она ничего не поймет, так как говорит только по-фламандски.
Заместитель прокурора взглянул на Мегрэ, как бы интересуясь, нет ли у того вопросов к бельгийцу, но комиссар подал знак, что таковых не имеется. А если и да, то они будут заданы позднее, когда эти господа из магистратуры убудут восвояси.
— Когда мы сможем отчалить? — озаботился моряк.
— После того, как подпишите ваши показания. И при условии сообщить нам, куда направляетесь.
— Так в Руан же…
— Надо держать нас в курсе так же и насчет дальнейшего маршрута. Мой секретарь подойдет к вам, чтобы оформить все бумаги.
— Когда?
— Скорее всего в начале пополудни…
Было видно, что такой расклад пришелся речнику не по душе.
— Кстати, в каком часу вернулся на борт ваш брат?
— Почти сразу же после отъезда «скорой».
— Благодарю вас…
Жеф Ван Хутте вновь помог пробраться по узкой доске, служившей мостками, и немногочисленная следственная группа направилась к мосту, в то время как клошары со своей стороны поспешно отступили на несколько метров назад.
— Что вы думаете об этом, Мегрэ?
— Любопытная ситуация. Не так уж часто нападают на бомжей.
Под аркой моста Мари, прилепившись к её каменному свод, находилось нечто вроде собачьей будки. Но вообще-то дать определение этому бесформенному логову было немыслимо, хотя, судя по всему, оно уже в течение какого-то времени служило пристанищем человеческому существу.
— было забавно видеть, в какое оцепенение при виде его впал Паррэн, и Мегрэ не удержался от пояснения:
— То же самое творится под любым парижским мостом. Впрочем, далеко ходить не надо — подобную берлогу можно увидеть прямо напротив Дворца правосудия.
— И полиция сидит сложа руки?
— Стоит их где-то ликвидировать, как они мигом возникают чуть подальше…
Убогое жилище было сотворено из старых ящиков и кусков брезента. Места хватало лишь на то, чтобы там, скрючившись разместился бы один человек. На земле валялись клочки соломы, рваные одеяла, газеты, распространяя вокруг, несмотря на сквозняк, тяжелый и нечистый дух.
Заместитель прокурора поостерегся до чего-либо дотрагиваться, но Мегрэ, нагнувшись, быстро разворошил эту кучу хлама.
Жестяной цилиндр в дырках и решеткой служил печкой, и её дно все ещё покрывал белесоватый пепел. Тут же валялись Бог знает где подобранные куски древесного угля. Раскинув покрывала, комиссар вытащил на свет нечто вроде сокровища: пару краюх заплесневелого хлеба, десятисантиметровый огрызок чесночной колбасы, а из другого угла — книги, вполголоса зачитав их заголовки:
— «Мудрость» Верлена… «Надгробные речи» Боссюэ[8].
Он поднял с мостовой давно, должно быть, мокнувшие там, под дождем, несколько сброшюрованных листков, наверное, извлеченных из какого-нибудь мусорного бака. Оказалось — старый номер «Медицинского вестника»…
И ещё одна книга, точнее её половинка: «Записки с острова Святой Елены»[9].
Следователь Дантцигер выглядел не менее потрясенным, чем его коллега из прокуратуры.
— Ничего себе литература, — ошарашено заметил он.
— У него не обязательно был выбор…
По-прежнему роясь в ошметках одеял, Мегрэ обнаружил одежду: серый, весь в заплатах, измазанный краской свитер, принадлежавший, вероятно, какому-нибудь художнику, желтоватые брюки из тика, войлочные тапочки с дырявыми подошвами и пять разрозненных носков. Последними были извлечены ножницы со сломанным острием.
— Это человек умер? — спросил Паррэн, по-прежнему держась на почтительном расстоянии, — видимо, опасался подхватить блох.
— Час назад, когда я звонил в Отель-Дьё[10], он был ещё жив.
— Есть надежда, что спасут?
— Пытаются… У него перелом черепа, к тому же опасаются, что начинается воспаление легких…
Мегрэ покачал вверх-вниз ломанную-переломанную детскую коляску, которой, наверное, пользовался клошар, обходя и обшаривая мусорные баки. Он развернулся затем к небольшой, но внимательно наблюдавшей за их действиями группке бомжей и по очереди вгляделся в лица каждого. Некоторые отворачивались. Глаза других не выражали ничего, кроме отупения.
— Эй, ну-ка подойди, — указал он пальцем на женщину.
Если бы дело происходило лет тридцать тому назад, когда он ещё работал в Дорожно-патрульной службе, комиссар смог бы поименно назвать каждого, ибо в те времена знал большинство парижских клошаров.
Следует признать, что с тех пор они не очень-то изменились, хотя их численность заметно поубавилась.
— Ты где ночуешь?
Женщина улыбалась Мегрэ, словно пыталась его задобрить.
— Там… — прошамкала она, указывая на мост Луи-Филиппа.
— Ты знала типа, которого вытащили из Сены этой ночью?
Лицо женщины отекло, от неё разило кислым перегаром. Сложив руки на животе, она кивнула головой.
— Все наши звали его Тубибом[11].
— Почему так?
— Да потому что он из образованных… говорят, что когда и взаправду был врачом.
— Долго он жил под мостами?
— Да уж годы…
— Сколько?
— Без понятия… Я их больше не считаю.
Это показалось клошарке настолько смешным, что она расхохоталась, небрежно отбросив назад сбившуюся на лицо седую прядь волос. Когда женщина молчала, ей можно было бы дать лет шестьдесят. Но при разговоре приоткрывался почти начисто лишенный зубов рот, и она выглядела намного старше. Однако глаза оставались озорными. Время от времени она поворачивалась к приятелям, как бы призывая их в свидетели.
— Ну разве же не так? — вопрошала она.
Те дружно закивали в ответ, все ещё чувствуя себя не в своей тарелке в присутствии полиции и этих слишком шикарно одетых господ.
— Он жил один?
Вопрос вновь вызвал у неё приступ смеха.
— Да с кем бы он мог тут сожительствовать?
— Он постоянно обитал под этим мостом?
— Нет, не всегда… Видела его и под Пон-Нёф[12]… А до этого — на набережной Берси.
— Он подрабатывал на Аллях[13]?
Разве не там сходятся по ночам большинство парижских клошаров?
— Нет, — ответила она.
— Выходит, копался в мусорных баках?
— Бывало и так…
Получалось, что несмотря на наличие детской коляски потерпевший не специализировался на сборе макулатуры и тряпья, и это объясняло тот факт, что он лег спать уже в самом начале ночи.
— В основном он выступал как «человек-сандвич»[14]…
— Что тебе ещё известно о нем?
— Ничего…
— Он когда-нибудь общался с тобой?
— Конечно… Я даже иногда подстригала ему патлы… Надо же помогать друг дружке…
— Он здорово пил?
Мегрэ знал, что этот вопрос не имел никакого смысла, поскольку клошары почти все крепко поддавали.
— Красное вино?
— Как и остальные?
— А много?
— Пьяным я его никогда не видела… Вот про меня-то уж этого точно не скажешь.
Это её вновь развеселило.
— Знаете, а я ведь с вами имела дело и уверена, что вы человек не злой. Как-то, — ох, давно это уже было, может и все лет двадцать тому назад, вы допрашивали меня в своем кабинете. В ту пору я ещё работала у арки Сен-Дени[15]…
— Ты ничего не слышала в эту ночь?
Старуха махнула рукой в сторону моста Луи-Филиппа, как бы показывая расстояние, отделявшее его от места происшествия.
— Слишком далеко…
— И ничего не видела?
— Только свет фар «скорой»… Подошла чуть поближе, но не слишком из-за боязни, что заберут. Убедилась, что прикатила действительно неотложка.
— Ну а вы, остальные, что скажете? — спросил Мегрэ, повернувшись к трем клошарам.
Те, все ещё охваченные боязнью, усиленно замотали головами.
— А не навестить ли нам теперь морячка с «Пуату»? — предложил заместитель прокурора, которому было явно не по себе в этой обстановке.
Тот уже поджидал их. По многим параметрам этот речник сильно отличался от фламандца. Так, если его жена и дети тоже проживали на борту, то сама баржа ему не принадлежала, да и ходил он почти всегда одним и тем же рейсом — от песчаных карьеров в верховьях Сены до Парижа. Звали его Жюстен Гуле, возраст — сорок пять лет. С виду — коротконогий, с плутоватыми глазами и потухшей сигаретой, словно приклеенной к губам.
На борту его судна приходилось говорить, повышая голос, из-за грохота от близко расположенного подъемного крана, продолжавшего выгружать песок.
— Ну и умора, а?
— Что так?
— А то, что люди не поленились прибить клошара — и концы в воду…
— А вы разглядели их?
— Я абсолютно ничего не видел.
— Где вы находились?
— Когда пристукнули этого субъекта? В постели…
