Дик Фрэнсис - Дорога скорби

Чарльз удивленно спросил:

— И что ты сделал?

— Такси все еще стояло рядом, таксист тупо на это все смотрел, так что... э... я снова сел в машину.

— Ты вернулся в машину? Но... А Гордон?

— Я оставил его там. Он лежал на тротуаре, ругался, потом начал подниматься, размахивая трубой. Я... не думаю, что мне следует идти сегодня домой. Я могу остаться здесь?

Чарльз покачал головой.

— Конечно, ты можешь остаться. Это само собой разумеется. Однажды ты сказал мне, что здесь твой дом.

— Да.

— Так поверь в это.

Я верил в это, иначе не приехал бы. Надежный, все понимающий Чарльз в свое время спас меня от внутреннего разлада, и мое доверие к нему странным образом окрепло, даже после того, как наш брак с его дочерью Дженни закончился разводом.

Эйнсфорд давал мне передышку. Вскоре я вернусь, чтобы бросить вызов Эллису Квинту. Я принесу присягу в суде и выверну этого человека наизнанку.

Я поддержу Линду Фернс и, если успею вовремя, рассмешу Рэчел. Но эту единственную ночь я буду сладко спать в доме Чарльза, в отведенной мне комнате — и пусть пересохший источник душевной стойкости наполнится вновь.

Чарльз спросил:

— Так Гордон... э... ранил тебя?

— Синяк-другой.

— Я знаю твои синяки.

Я опять вздохнул.

— Думаю... мм... он сломал кое-что. В руке.

Его взор устремился на левую руку, пластиковую.

— Нет, — сказал я. — В другой.

В ужасе Чарльз спросил:

— Он сломал тебе правую руку?

— Ну да. Всего лишь локтевую кость. По счастью, не лучевую. Лучевая будет действовать как естественная шина.

— Но, Сид...

— Все лучше, чем если бы он проломил мне голову. У меня был выбор.

— Как ты можешь смеяться над этим?

— Чертовски скучно, не так ли? — Я улыбнулся без напряжения. — Не беспокойтесь так, Чарльз. Заживет. Я уже ломал эту кость, и гораздо серьезнее, когда участвовал в скачках.

— Но тогда у тебя было две руки.

— Да. По сему поводу не возьмете ли вы вон тот проклятый графин с бренди и не плеснете ли полпинты обезболивающего в стакан?

Не говоря ни слова, он поднялся и налил мне бренди. Я поблагодарил.

Он кивнул. Усевшись обратно, сказал:

— Значит, таксист был свидетелем.

— Этот таксист относится к категории людей, которые ни во что не вмешиваются.

— Но если он видел... Он должен был слышать...

— Он настаивал, что был слеп и глух. — Я с благодарностью пил обжигающую жидкость. — Все равно это меня устраивает.

— Но, Сид...

— Послушайте, — рассудительно сказал я. — Что я, по-вашему, должен делать? Жаловаться? Обвинять? Гордон Квинт — уравновешенный, достойный шестидесятилетний гражданин. Не какой-нибудь убийца. Кроме того, он ваш давний друг, да и я тоже сиживал за столом в его доме. Он и без того ненавидит меня за нападки на Эллиса, свет его жизни, а сегодня узнал, что Джинни, его обожаемая жена, покончила с собой, так как не могла вынести того, что ждало впереди. И что, по-вашему, почувствовал Гордон? — Я сделал паузу. — Я только рад, что он не проломил мне череп. И если вы можете в это поверить, я радуюсь за него почти как за самого себя. Чарльз отрицательно покачал головой. — Горе может быть опасным, — сказал я. Он не стал оспаривать это утверждение. Кровная месть стара как мир.

Мы сидели и доверительно молчали. Я пил бренди и приходил в себя.

Напряжение спадало. Я поклялся, что больше не буду ввязываться в подобные дела — но я обещал себе это и раньше и не выполнял обещаний.

Есть сотни способов провести время и заработать на жизнь. Другие бывшие жокеи становились тренерами, комментаторами или работали на скачках, и только я один пытался разгадывать загадки, разрешать сомнения и тревоги людей, которые по разным причинам не хотели утруждать полицию или службы безопасности Жокейского клуба.

Но я был нужен, и было нужно то, что я делал, а иначе я сидел бы и плевал в потолок. Вместо этого даже теперь, в атмосфере всеобщего остракизма, у меня было больше предложений, чем я мог принять. Обычно заказ занимал у меня меньше недели, особенно если дело касалось проверки чьей-нибудь кредитоспособности — букмекеры частенько просили меня об этом, прежде чем принять чек от нового клиента, а тренеры платили мне за уверенность, что, купи они дорогого двухлетку для новых владельцев, не останутся с пустыми обещаниями и кучей долгов. Я проверял предложенные бизнес-планы и тем уберег множество людей от мошенников. Я находил скрывающихся должников, воров разного рода и прослыл среди преступников отъявленным занудой.

Случалось, одни люди плакали у меня на плече от радости и облегчения, другие угрозами и побоями пытались заставить меня замолчать. Линда Фернс питала ко мне добрые чувства, а Гордон Квинт — ненавидел. И еще у меня на руках было два дела, которым я уделял слишком мало времени. Так почему я не бросил все это и не променял на спокойную и безопасную жизнь? Я ведь был бы совсем не плохим финансовым менеджером. Я ощущал последствия удара трубой от шеи до кончиков пальцев... и не находил ответа.

Опять зажужжал мой телефон. Это звонил старший юрист, с которым я говорил в коридоре суда.

— Сид, это Дэвис Татум. У меня новость, — сказал он.

— Дайте мне свой номер, я перезвоню.

— Что? А, о'кей. — Он продиктовал номер. Я снова воспользовался телефоном Чарльза.

— Сид, — сказал Татум, прямолинейный, как всегда. — Эллис Квинт изменил свою линию защиты — от невиновности до виновности с уменьшением ответственности. Кажется, от такого действенного подтверждения его матерью того, что она не уверена в его невиновности, у его адвокатов расслабило животы.

— Боже, — сказал я.

Татум усмехнулся. Я представил, как колыхнулся его двойной подбородок.

— Суд теперь отложат на неделю, чтобы психиатры сделали свое заключение. Другими словами, вам не нужно завтра приезжать.

— Это хорошо.

— Но я надеюсь, что вы приедете.

— Что вы имеете в виду?

— Тут есть для вас работа.

— Какого рода?

— Расследование, конечно. Что же еще? Я бы хотел лично встретиться с вами где-нибудь.

— Хорошо, но завтра я должен ехать в Кент, проведать девочку, Рэчел Фернс. Она опять в больнице, и ей плохо.

— Черт.

— Согласен.

— Где вы? — спросил Татум. — Пресса вас ищет.

— Они могут подождать денек.

— Я сказал людям из «Памп», что после издевательства, которое они над вами учинили, могут и не мечтать о встрече с вами.

— Я это ценю, — улыбнулся я.

Он усмехнулся.

— Так как насчет завтрашнего дня?

— Утром я еду в Кент, — сказал я. — Не знаю, сколько я там пробуду, это зависит от Рэчел. Как насчет пяти часов в Лондоне? Подходит? Конец вашего рабочего дня.

— Хорошо. Где? Только не у меня в офисе. В вашем наверное, тоже не стоит, если «Памп» гоняется за вами.

— А как насчет, скажем, бара в ресторане «Ле Меридиен» на Пиккадилли?

— Не знаю такого.

— Тем лучше.

— Если мне понадобится что-то изменить, я могу позвонить вам на сотовый телефон?

— Всегда.

— Отлично. Увидимся завтра.

Я положил трубку и снова уселся в кресло. Чарльз посмотрел на сотовый телефон, который я на этот раз положил на стол рядом со стаканом, и задал напрашивающийся вопрос:

— Почему ты перезваниваешь им? Почему бы тебе Просто не поговорить?

— Ну, эту штуку кто-то прослушивает.

— Прослушивает?

Я объяснил, что открытая радиопередача небезопасна, потому что позволяет всякому достаточно знающему и ловкому человеку слушать то, что для него не предназначено.

— И что тебя навело на эту мысль?

— Множество мелочей, которые недавно стали известны разным людям и о которых я с ними не говорил.

— И кто же это?

— Я точно не знаю. А еще кто-то залез в мой компьютер по сети. Кто — я тоже не знаю. Сейчас это на удивление легко — но опять же, только для специалиста — взломать личные пароли и прочесть секретные файлы.

Слегка нетерпеливо Чарльз заметил:

— Компьютеры не по моей части.

— А мне пришлось научиться. — Я коротко усмехнулся. — Это не намного сложнее скачек с препятствиями в Пламптоне в дождливый день.

— Все, что ты делаешь, поражает меня.

— Я хотел бы остаться жокеем.

— Да, я знаю. Но даже если бы все было хорошо, тебе все равно пришлось бы вскоре оставить это дело, ведь так? Сколько тебе уже? Тридцать четыре?

Я кивнул. Скоро будет тридцать пять.

— Немногие жокеи продолжают выступать, став старше.

— Чарльз, вы делаете жизнь такой приятно простой.

— Ты приносишь больше пользы людям на своем нынешнем месте.

Чарльз имел обыкновение вести разговоры, вселяющие бодрость духа, когда считал, что мне это нужно. Однажды он сказал о том, что я похож на кирпичную стену, — когда замыкаюсь в себе и отгораживаюсь от всего света, дела плохи. Может быть, он и прав. Но, по-моему, замкнуться в себе вовсе не означает отрешиться от внешнего мира. Даже если окружающие думают иначе.