Марина Крамер - Убей свою любовь
Саша уснул почти мгновенно, едва только коснулся головой подушки. Я же долго лежала на боку, опираясь на левую руку, и рассматривала лицо спящего мужа. Странно – я никогда не боялась его, не вскрикнула при первой встрече, ни разу не подумала о том, что он уродлив, хотя даже домработница Галя первое время чуть не в голос орала, столкнувшись с ним в коридоре. Я же не считала вид мужа ужасным или – не дай бог – отвратительным и отталкивающим. Вторая, здоровая половина его лица была мужественной и вполне привлекательной, а единственный глаз умел смотреть так, что у меня внутри все переворачивалось от восторга. Никакие шрамы на лице не могли сделать Акелу непривлекательным или нежеланным для меня.
Я прислушивалась к его ровному дыханию и чувствовала себя счастливой. Да, пока я не могу нормально ходить – но я в здравом уме, владею левой рукой, разговариваю. И у меня самый лучший мужчина, которого только можно себе представить. Я не знала до него других – и не жалела об этом ни секунды, искренне считая, что не имело смысла грызть семечки, когда в руки сразу попал огромный торт. У меня было много знакомых – в конце концов, я полтора года вращалась в довольно большой компании байкеров, да и занималась мужским видом спорта, однако все эти молодые люди и мальчики не вызывали у меня никакого интереса. Когда появился Акела, я сразу поняла: я должна быть только с ним, только с ним – потому что меньшего мне не надо. Хочу иметь все – и сразу. Он, конечно, разгадал мой маневр – да и что там разгадывать, когда все и так было написано на моем лице. Акела честно сопротивлялся – сколько мог. Но я выиграла и сумела убедить отца в том, что лучшего мужа мне не найти – да и не буду я искать. Папа поворчал, но согласился. Сашка оказался именно таким, как я и думала: спокойным, серьезным, немногословным и очень надежным. Таких людей сравнивают с морскими утесами, о которые разбиваются волны. Я чувствовала себя за его спиной в полной безопасности. Проблема была в другом – имея характер авантюрный и вспыльчивый, я совершенно не терплю запретов и давления, а потому иной раз влипаю в неприятности. Муж потом долго и терпеливо объяснял, почему не надо было так делать, как нужно было себя повести – словом, воспитывал. Я кивала головой, искренне раскаивалась – и снова куда-то влезала. Такой характер...
Саша прощал, хотя и не оставлял попыток перевоспитать меня. Но он настолько любил меня, что потакал любым капризам – как и отец. Едва только я, почувствовав, что могу владеть левой рукой и слегка – правой, сказала, что хочу возобновить занятия стрельбой, как муж мгновенно нашел выход из положения и купил мне детский пистолет, практически полностью имитировавший настоящее оружие. Именно Саша каждое утро вешал на стену новую бумажную мишень, чтобы я могла, едва открыв глаза, начать упражнения. Именно Саша отдавал все свое свободное время, чтобы помочь мне встать на ноги. Именно Саша верил в то, что я буду прежней – только Саша, потому что ни отец, ни брат не верили. Уверенность мужа передавалась мне – я не могла подвести его, разочаровать. Я должна соответствовать.
Рассматривая ночью лицо спящего мужа, я иногда думала о том, что было бы, не прояви я такую баранью настырность в свое время. Он ни за что не сделал бы ни шагу в мою сторону, понимая, что отец никогда не позволит ему, наемнику, человеку, умеющему убивать и делающему это запросто, прикасаться к его дочери. Но я сразу почувствовала, что никогда больше не встречу человека, которому смогу довериться полностью и с которым захочу прожить жизнь. Сашка потом часто посмеивался – мол, старый прожженный волк не совладал с крошечной мышью. Но где ему? При всем своем миниатюрном сложении и внешней воздушности я имею характер мужской и жесткий, куда сильнее, чем даже у отца – что уж говорить о братьях.
– Ну ты же девочка... – иногда почти растерянно говорил отец, когда я в очередной раз оказывалась «на коне», и я только фыркала:
– Тоже мне – поисковый признак.
Папа сам отчасти виноват в том, что я выросла такой. Он воспитывал меня один с семи лет, когда вернулся после очередной – и последней – отсидки, а мама ушла, бросив меня и братьев. Слава и Семен были уже взрослыми, и воспитать в них характер отец уже не мог, а я... Меня, малолетнюю, папа научил многим вещам, которых девочка знать и уметь не обязана. Именно папа отдал меня в секцию спортивной стрельбы, разрешил учиться водить мотоцикл, а затем и машину, объяснил святое правило «свой за своего» – и я следовала этому всю жизнь.
* * *Я открыла глаза, и тут же в ухо мне буквально впился, как комар, громкий крик – так вопить мог только папа, и только в крайнем случае. Определенно случилось что-то, сумевшее с утра пораньше вывести из себя моего родителя. Я села в постели, потянулась левой рукой вверх, размяла плечо и решила пренебречь сегодня утренней тренировкой в стрельбе, потому что уж больно громко он орал – как бы инфаркт не спровоцировал.
Наскоро сполоснув лицо и натянув спортивный костюм, я пошла вниз. Крик отца доносился из гостиной, и это было странно – обычно он решал все свои дела в кабинете. Не удосужившись как-то предварительно обозначить свое появление, я начала с порога:
– Папа, успокойся! Тебе нельзя... – и осеклась под гневным взглядом раскрасневшегося от крика родителя:
– Кто тебе позволил входить?!
Я обвела взглядом комнату и увидела в кресле у камина бледного Бесо. Он то и дело вытирал платком потный лоб и бормотал что-то. Папа же был просто в ярости – красный, расхристанный, как после драки, кулаки сжаты, глаза светятся неприкрытой злобой. Что это тут у них?
– Александра! – рявкнул отец, заставив меня вздрогнуть, но сдаваться я не думала:
– Не кричи! Я тебя просила – относись к своему здоровью внимательнее, хватит в доме одного инвалида!
– Во-о-он! – заорал отец, сделав шаг в мою сторону, и я сочла за благо выйти, но не потому, что боялась, а просто видела – он вот-вот совсем потеряет голову. Лучше отступить и прибегнуть к испробованному за много лет и совершенно безотказному способу – уйти в соседнюю комнату и тихонько покурить там, прислушиваясь к разговору. Тем более что сегодня и напрягаться особенно не надо – так громко орет. Главное, чтобы в пылу беседы он не вспомнил о моей привычке...
Но отцу было не до меня. Судя по тому, что он говорил Бесо, тот вляпался в какую-то некрасивую историю и теперь пытался оправдаться. И пахло это дело не чем иным, как наркотиками. У меня в голове вдруг зашевелились нехорошие воспоминания. Братец Сема в свое время едва не погорел именно на этом – на торговле кокаином. Однако выяснить, откуда он его брал, я так и не смогла. И вот снова «наркотическая тема» всплывает в нашем доме. Не к добру это.
– Фима, ты слову моему не веришь? – верещал меж тем Бесо в соседней комнате. – Ты ж брат мне! Мамой клянусь – я не знал!
– Не знал?! Ты не знал, что в твоем клубе толкают кокс чуть ли не вместе с входным билетом, паскуда?! Ты не знал, что менты устроили подряд три проверки с контрольной закупкой, и все три оказались удачными?! – гремел папа.
– Фима, ты ведь знаешь – я в клубе давно не появляюсь, там Резо управляющим, у него все всегда...
– Все всегда?! Так это твой щенок горбоносый замутил?!
Резо – племянник Бесо, которого тот усыновил, когда мальчик остался без родителей, – почти мой ровесник, мы с ним много времени проводили вместе в детстве, а потом как-то потерялись. Хотя, если честно, помнить всю родню Бесо и Медеи попросту невозможно – в их доме, кроме трех дочерей, постоянно гостят многочисленные племянники и племянницы, коих великое множество. Резо приемный отец отправил учиться в Пражский университет, я поступила в медицинский, и потом мы почти не виделись. Я даже затруднилась бы сказать сейчас, как именно выглядит мой приятель. Значит, теперь он управляет отцовским ночным клубом, и в этом самом клубе милиция обнаружила кокаин. Да уж...
– Короче, Бесо. Если через три дня ты мне не притащишь сюда того, кто поставляет кокс в твой клуб, я больше ни за что не ручаюсь, – папа вдруг заговорил почти спокойно, и это совсем плохой признак – после такого обычно ничего хорошего не следовало. – Ты понял?
Что ответил Бесо, я не услышала, но решила все-таки выйти в коридор и проводить его. Мне до слез было жаль старого толстяка, который всегда хорошо ко мне относился.
Я успела догнать его уже в прихожей, схватила за рукав пальто, и он обернулся, охнул по-стариковски:
– Санька! Ты чего тут?
– Тебя провожаю. Чего это вы с утра пораньше? – я кивнула в глубь квартиры, туда, где находился отец, и Бесо тяжело вздохнул:
– Ой, Саня, не вникай. Сам ничего не пойму. Три дня сроку... – Он снова вытащил платок и вытер лоб.
– Хоть наколки-то есть? – не отставала я, но Бесо только махнул пухлой рукой:
– Не вникай, сказал! Без тебя тошно, Санька. Ладно, поеду.
Он поцеловал меня, добавил что-то по-грузински и вышел. Через закрытую дверь я услышала, как он орет на своих охранников, как ревут джипы, вылетая за ворота, и вот все стихло.
