Александра Маринина - Воющие псы одиночества
Иногда такая тактика помогала. Но не в этот раз. К сожалению.
- А ты где была? Ты ведь тоже не спишь. Ты считаешь нормальным приходить в три часа ночи?
- Ну, положим, ты сама только недавно явилась, так что не надо, ладно?
Аля пока еще старалась быть миролюбивой. В конце концов, девчонка не сделала ей ничего плохого, и разве она виновата, что на семью обрушилось горе и что она потеряла мать, и уродилась она до такой степени не красавицей, что просто удивительно. Отсюда и странности. Однако же до тех пор, пока странности проявляются в рамках семьи и квартиры, это еще ничего, а вот если они начинают затрагивать внешний мир и его обитателей, это может оказаться опасным.
Дина аккуратно поставила подсвечник с горящей свечой на середину стола и села напротив тетки. Язычок пламени нервно дергался, от его кончика поднималась тоненькая темная струйка копоти.
- Ну и зачем это? - спросила Аля, делая очередной глоток из чашки, расписанной голубыми цветочками и зелеными листиками.
- У тебя плохие мысли и на душе черно. Откуда ты пришла… такая?
- С чего ты взяла, что у меня плохие мысли?
Аля говорила равнодушно, но ком внутри снова затвердел и стал стремительно остывать.
- Свеча коптит и горит неровно. Это означает, что в комнате зло.
- И именно от меня? А может, от тебя, а, Динок? Может, это мне впору спросить, откуда ты пришла, как ты выразилась, «такая» и почему свеча неровно горит? Давай сразу оставим попытки врать, потому что вернулась ты совсем недавно, минут за двадцать до моего прихода, у твоих туфель до сих пор мокрые подошвы. А дождь, если ты не забыла, начался после часа ночи, до часу тротуары были сухими. Так где ты была?
- Гуляла.
Дина посмотрела с вызовом, но тут же отвела глаза.
- Где? - продолжала допрос Аля.
- На улице. Где еще можно гулять? Парки закрыты, на проезжей части машины. По тротуару гуляла.
- Не хами, детка. Ты гуляла одна или с кем-то?
- Не твое дело…
- И не груби. Так с кем ты гуляла?
- Одна! Одна я гуляла. Я что, воздухом подышать не могу? Я просто гуляла, понимаешь ты это?
Дина невольно повысила голос, и Аля тут же оборвала ее:
- И не кричи, пожалуйста. Папа тебе разрешил уходить так поздно?
- Аля, мне девятнадцать лет, ты не забыла?
- Значит, ты дождалась, пока отец уснет, и ушла. И где-то шлялась до половины третьего ночи. Так, Динок?
- А хоть бы и так! Что такого?
- Ничего. Все нормально. Чего ты распсиховалась? Смотри, свеча не только коптит, но и трещит от твоих переживаний. Так что давай не будем рассказывать мне, что это я вернулась домой с плохими мыслями и черной душой. Хорошо? Кстати, было бы неплохо, хотя бы в порядке информации, сказать мне, где и с кем ты была, чтобы окончательно закрыть вопрос.
- А сама ты где была? - кинулась в контрнаступление девушка.
- У себя дома. Два раза в неделю я езжу проверять свою квартиру и поливать цветы, тебе это прекрасно известно. Еще есть вопросы?
Дина посмотрела на нее расширившимися глазами, в которых не было ничего, кроме презрения.
- У тебя любовник. Молодой. Ты с ним встречаешься на своей квартире.
- Это не твое дело, - холодно отрезала Аля. - У меня нет никакого любовника, ни молодого, ни старого, но даже если бы и был, ты не имеешь права это обсуждать.
- Нет, имею. Потому что после этих непристойных свиданий ты возвращаешься с плохими мыслями и тяжелым сердцем. Я не допущу, чтобы в дом, в котором я живу, приносили зло. Или прекрати это свинство, или после каждого свидания я буду тебя чистить.
Откуда она узнала? Ком в груди налился тяжестью и стал разрастаться, распирая грудную клетку. Але показалось на миг, что она слышит, как раздвигаются и трещат ребра. Откуда у девчонки такое поистине звериное чутье? Как, каким двадцать седьмым чувством она угадала и плохие мысли, и тяжесть на душе? А может, она и в самом деле сумасшедшая? Не «девушка с небольшими странностями», а самая настоящая сумасшедшая. Говорят, у настоящих сумасшедших стирается налет цивилизации и остается голая первобытная сущность, в которой главными были не знания и логика, а чутье и интуиция.
Але стало страшно. Так страшно, как не было никогда в жизни. Надо что-то говорить, что-то нейтральное, ерунду какую-нибудь, судорожно законопачивая щели, чтобы не дать страху вырваться наружу.
- И как ты собираешься меня чистить?
- Я буду совершать обряд. Каждый раз, когда ты придешь домой внутренне нечистой, я буду совершать обряд.
- А кто дал тебе право совершать обряды? Ты кто, священник? Господь Бог? Ты что возомнила о себе, девочка? Кто ты такая?
Наступать, наступать, не оглядываясь по сторонам, не считая потери, не слыша свиста пуль, только вперед!
- Я - посвященная.
Атака захлебнулась, едва начавшись. Дина сумасшедшая, это раз. И по ночам она ходит на какие-то сборища, это два. Секта? Сатанисты? Или еще что-нибудь в этом роде? Как с ней разговаривать? Потакать и соглашаться, чтобы не спровоцировать всплеск злобы? Или уговаривать и убеждать, вести к врачу? Или в милицию обратиться, чтобы с этой сектой разобрались?
Нет, в милицию нельзя. Все, что угодно, только не милиция.
Свеча отчаянно трещала, пламя дергалось в разные стороны и никак не хотело остановиться и замереть в форме перевернутой капли. И холодный чугунный ком внутри все продолжал разрастаться, леденеть и тяжелеть, сокрушая хрупкие ребра и разрывая тонкую кожу.
Але хотелось завыть.
***Зачем, зачем это все… Все эти оправдания, все эти слова о невозможности исправить ситуацию другим способом, доводы о том, что совершенное сейчас зло принесет освобождение и покой в будущем… Человек слаб и подвержен соблазну… Можно сколько угодно клясться себе, что больше никогда… А вдруг снова станет нужно? И только таким чудовищным способом можно будет выкупить у судьбы новую порцию покоя и освобождения? Неужели возможно сделать это еще раз?
Нет. Нет!!!
Ни за что на свете. Что бы ни случилось.
А все- таки после второго раза не так тяжело, как после первого.
***- Ни за что на свете, что бы ни случилось. Повтори.
- Чтобы не случилось, - буркнул Коротков, не отрываясь от чьей-то служебной записки, накаляканной от руки немыслимо корявым почерком.
- Юра, не причинность, а отрицание, полное и абсолютное отрицание. Ну Юр, - взмолилась Настя Каменская. - Да оставь ты эту бумажку дурацкую, я с тобой серьезно разговариваю.
Он устало снял очки для чтения и поднял на Настю воспаленные от бессонницы глаза. Ей стало неловко. Человек работает как каторжный, а она, вместо того чтобы помогать, в отпуск собралась.
- Юрочка, я знаю, что ты двое суток не был дома, ты ужасно устал, тебе не до меня. Но, пожалуйста, удели мне две минуты, только две маленькие минуточки, я больше не прошу.
- Прости, мать, - голос его от усталости стал совсем хриплым, - я, кажется, что-то важное пропустил и не врублюсь никак. Давай все сначала, только покороче, ладно? У меня дел три кучи, ничего не успеваю.
Настя вздохнула и терпеливо начала все сначала:
- Я прошу тебя дать мне честное пионерское сыщицкое слово под салютом всех вождей, что ты не станешь выдергивать меня из отпуска ни за что на свете, что бы ни случилось. Поклянись, и я от тебя отстану.
- Из отпуска? - Коротков посмотрел на нее с тупым недоумением. - Из какого отпуска?
- Из очередного. Длительностью сорок пять суток. И еще месяц учебного, на который я имею право как адъюнкт-заочник. Итого два с половиной месяца. Афоня рапорт подписал неделю назад, а ты этот рапорт, между прочим, визировал.
Юра помолчал, вероятно, переваривая услышанное, потом бросил взгляд на настольный ежедневник и с облегчением рассмеялся:
- Сегодня первое апреля! Ну слава богу, а то я уж испугался… Круто ты меня развела, просто как лоха вокзального! Но шуточки у тебя, подруга, не для слабонервных начальников. Это хорошо еще, что я крепкий, другой бы на моем месте тебя убил сразу, не глядя на календарь, а потом уж разбирался бы, кто там чего в связи с первым апреля нашутил. Спасибо, отвлекла и развеселила, хоть что-то радостное в этой мутной жизни… Всё, подруга, вали отсюда, я с бумажками этими совсем зашился.
Он снова нацепил очки и схватился за начертанные чьей-то торопливой, рукой каракули.
Настя опять вздохнула. Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Начальник отдела Афанасьев ушел в отпуск с понедельника, сегодня уже четверг, и Коротков, оставшийся «на хозяйстве», успел в полной мере вкусить прелести начальственной жизни, когда телефон разрывается и постоянно кто-то чего-то требует, и настаивает, и вопрошает грозно, и гневается, и бранится, используя весь богатый русскоязычный лексикон, как литературный, так и ненормативный. Тяжело Юрке, трудно, а она, предательница, в такую минуту бросает его. Он действительно визировал ее рапорт, но за всей этой оперативно-служебной сумятицей успел основательно забыть.
