Сокровища Рождественского монастыря - Ольга Баскова
Александра поняла, о чем думала подруга.
– Поджигатели? Смотри, один совсем мальчишка. Неужели их и вправду убьют?
Затаив дыхание, девушки наблюдали, как французские солдаты в синих мундирах заставили их вырыть яму, потом каждому завязали глаза. Толпа народа, окружившая место казни, заволновалась. Почувствовав, что наступили последние минуты его жизни, парень задергался, застонал, заплакал и упал на колени.
– Братушки, невиновен я, – он утирал слезы, постоянно поправляя повязку, – отпустите, братушки.
– Заткнись! – крикнул ему худой мужчина. – Все мы тут невиновные.
Парень сначала притих, но потом, когда солдаты вскинули винтовки, снова заголосил. Французский офицер что-то крикнул подчиненным, и раздался залп. Поджигатели медленно сползли по стенке монастыря, оставляя кровавые следы. Монахини перекрестились.
– Упокой, Господи, их души, – прошептала Александра. – Пойдем отсюда, я не могу больше это видеть.
Помогая друг другу, монахини спустились с крыши. Они не знали, унесли ли тела или закопали недалеко от монастыря.
Девушки содрогались от ужаса. Впервые в жизни им пришлось наблюдать насилие над ближним – такое ужасное и несправедливое. Из храма доносились пьяные выкрики и пение. Французские солдаты уже который день праздновали взятие Москвы – и никак не могли остановиться. От бессилия что-либо предпринять девушки кусали губы. И только одна мысль грела душу: мародеры не нашли монастырские сокровища – сокровища их монастыря, потому что святой Николай словно простер свои руки над обителью. В храме Иоанна Златоуста по-прежнему шли богослужения. Зато из других храмов сюда шли подводы, и солдаты бросали на землю мешки с золотой и серебряной утварью. Одну из келий оборудовали под кузницу, и французы, переплавлявшие все в слитки, радостно мурлыкали веселые песенки.
Слыша их голоса, Александра и Пелагея крестились и повторяли:
– Русское добро погибает. Помоги нам, Господи, не допусти!
Они знали, что до победы им многое придется вытерпеть, и были готовы к долгим страданиям. Наполеоновские воины продолжали грабить столицу с каким-то ожесточением, но их походы становились все менее удачными. Они все чаще приходили с пустыми руками, с голодным блеском в глазах и тогда рыскали по кельям и огородам монастыря, в надежде найти хоть какое-нибудь пропитание.
Однажды Александра увидела, как Пелагея сунула в руки молодого француза кусок лепешки и воровато оглянулась по сторонам – не заметили ли этого ее подруги.
Когда Александра приблизилась к ней, девушка опустила голову и виновато пробормотала:
– Сама знаешь, они захотят – и сами возьмут. А вообще жаль их, сердечных. Евдокия сказала, что многие не по своей воле на войну отправились.
Подруга улыбнулась и обняла ее:
– Ты все правильно сделала. Я сама кормила их, да и не только я. Сестры дают еду этим несчастным, потому что они тоже люди. – Она посмотрела на келью, оборудованную под кузницу, и подумала: еще недавно они обе желали врагам поражения, а сегодня протянули руку помощи – и нисколько не жалели об этом. Монахини имели милующее сердце, наполненное любовью к ближнему, а любовь к ближнему рождалась от веры в Бога. Они хранили Царство Божие внутри себя, и никакие потрясения не могли его разрушить. Если бы Наполеон понял, что после его вторжения придут в движение незримые и могущественные Божественные силы, сплотившие народ, молившийся одному Богу, служащий одному царю, он бы, возможно, никогда не пытался захватить Россию. Конец его армии, деморализованной, разлагавшейся на глазах, был неизбежен.
А когда французы неожиданно покинули монастырь и монахини поняли, что их мучениям пришел конец, что они героически отстояли свою обитель, не пролив ни капли крови, они принялись с энтузиазмом восстанавливать все порушенное и оскверненное.
Глава 26. Приморск, наши дни
Несколько дней до четверга пролетели так быстро, словно в сутках было гораздо меньше двадцати четырех часов.
Около одиннадцати позвонил Павленко и сказал, что стоит у их подъезда с «куклой» в огромной спортивной сумке.
– Откройте мне дверь, но свет не зажигайте, – сообщил он приглушенно. – Если за нами следят, путь не поймут, в какую квартиру я вошел. Свет в подъезде я вырублю.
Скоро жалобно загудел домофон, и Андрей Ильич сделал все так, как велел приятель. В подъезде было темно, хоть глаз выколи, но полицейский безошибочно зашел в их квартиру.
– Я вырубил пробки, – сообщил он, не здороваясь, и бросил на пол тяжелую серую сумку. – Значит, деньги повезет Денис?
Мужчина кивнул:
