Пленница - Татьяна Витальевна Устинова
— Анатолий Эммануилович, я все про Натку понимаю и сама на нее ужасно злюсь, но она — моя сестра, и бросить ее в сложной ситуации я не могу. И в прошлые разы не могла, и сейчас, и в будущем не смогу тоже. Спасибо вам за понимание, я постараюсь вернуться максимально быстро.
— Кузнецова, ты там это, береги себя. — В голосе шефа прорезалась обычно несвойственная ему нежность. Чтобы скрыть ее, он тут же закашлял, чтобы я, не дай бог, не подумала, что Анатолий Плевакин — грозный председатель суда — может расчувствоваться не к месту. — Конечно, было бы лучше, если бы Таганцев с тобой полетел. Он — бывалый опер и мужчина. С ним тебе было бы безопаснее.
Если честно, то я бы предпочла, чтобы со мной полетел Миронов, но он никак не мог отложить свои дела на неопределенный срок и умотать за границу. Я относилась к этому с пониманием, зная, что ему и неделю нашего калининградского отпуска было выкроить очень сложно. Знала я и то, что он волновался за меня и переживал, что мы не летим в Манзанию вместе. Помимо служебных дел, у этого было и еще одно объяснение. На завтрашний рейс в Каир был всего один билет.
— Лена, я за пару дней раскидаю все свои дела, и если выяснится, что ты еще не разобралась с Наткиными проблемами, то я все брошу и прилечу к тебе, — говорил он. Лицо у него было несчастное. — Если бы у меня были в запасе хотя бы сутки, я бы отправил с тобой кого-нибудь из своих безопасников, но за рождественскую ночь я совершенно точно никого не найду, а ждать же ты не станешь.
— Не стану, — твердо сказала я.
Вот и Плевакина я так же твердо заверила, что обязательно буду осторожна. В мои планы входило вернуться целой, невредимой, с Наткой и как можно быстрее. В конце концов, в Москве у меня оставались любимые люди, и я знала, что они будут по мне скучать. А я по ним.
Я еще успела предупредить своего помощника Диму и подругу Машку, тоже работающую судьей, о том, что им какое-то время придется работать без меня и в какой-то мере за меня, после чего мы с Виталием собрали вещи, покинули гостеприимный и прекрасный калининградский замок, который за неделю успел стать нам домом и подарил волшебные дни и ночи, и уехали в аэропорт, где нас ждал арендованный небольшой самолет.
В два с небольшим часа ночи мы вылетели из Калининграда, около пяти утра приземлились в Москве, прошли в бизнес-зал, где нас уже ждал завтрак и очень крепкий и горячий кофе. К половине седьмого утра в аэропорт приехал Таганцев, привезший мой чемодан и заграничный паспорт, а также помощница Миронова, которая передала ему бумажный конверт с долларами. Где именно она их взяла ночью, я даже спрашивать не стала.
— Вот, возьми, — сказал Виталий, передавая пакет мне. — Тут все, как говорил твой приятель из МИДа. Две тысячи стодолларовыми купюрами, это для оплаты услуг того самого голландского еврея, тридцать лет живущего в Африке. И еще три тысячи банкнотами по двадцать, десять и пять долларов, чтобы тебе было удобно рассчитываться. Вот тебе маленькие пластиковые конверты, разложи деньги мелкими пачками и спрячь на себе.
— Как на себе? — не поняла я.
Помощница Миронова протянула мне какую-то вещь, оказавшуюся хлопчатобумажным поясом с большим количеством потайных карманов.
— Надевай-надевай, — сказал Виталий покровительственно. — У африканцев есть одно преимущество, они не будут производить личный досмотр белой женщины. Ни при каких обстоятельствах. На границе скажешь, что деньги у тебя на карте, покажешь ее. И еще вот это. — Он протянул мне маленький кошелек, из которого достал несколько странных бумажек с нарисованными на них слонами и жирафами. И, заметив мой недоуменный взгляд, пояснил: — Это маны, денежная валюта Манзании. Тут около двадцати пяти тысяч, что в переводе составляет всего сто долларов, но для того чтобы отстали, хватит.
— Боже мой, Виталий, где ты их взял, да еще ночью? — всплеснула руками я. — Я никогда не привыкну к тому, что ты — просто волшебник.
— Я — просто фокусник, — засмеялся Миронов, хотя я и видела, что ему приятны и моя похвала, и мое восхищение. — У меня есть знакомые, которые ведут дела с Африкой. Я позвонил и задал вопрос, нет ли в наличии манзанийских ман? Оказалось, что есть, хотя и немного. Доллары где попало не доставай. Потому что выручать из тюрьмы вас с Наткой вдвоем будет уже хлопотно. Да и нервов моих жалко.
Он улыбался, но глаза у него были тревожные. Я понимала, что он за меня переживает. На Таганцева так и просто было больно смотреть. За те несколько дней, что Натка не выходила на связь, он, казалось, потерял килограммов пять, не меньше, спал с лица и осунулся.
— Как там дети? Они в курсе? — спросила я Таганцева, когда только увидела.
— Нет, они у Сизовых. Я в школе и саду договорился, что они задержаться еще на пару дней. Мне так спокойнее, — ответил Костя, отведя взгляд.
Я видела, что он сильно переживает за Натку и не готов свою боль делить с детьми. Дай бог ему сил! Я, пусть и не к месту, подумала, что нам с сестрой все-таки очень повезло с мужчинами.
Наконец-то, в восемь утра, попрощавшись с ними обоими, я пошла регистрироваться на рейс, а уже в десять мой самолет взмыл в воздух, унося меня навстречу приключениям, которых я у судьбы вовсе не просила.
До Каира добрались без особых неудобств. Там в аэропорту я прошла на пересадку, в туалете переоделась, убрав зимнюю одежду в предусмотрительно приготовленную Санькой складную сумку, вышла к выходу на посадку уже в джинсах и футболке, готовая к перелету в Африку. Самолет манзанийской авиакомпании, конечно, был далек от совершенства. Увидев боковые скамейки, на которых необходимо было разместиться, упихав свой багаж под них, я испытала приступ аэрофобии. Я вспомнила частный самолет, которым мы с Виталием летели из Калининграда, и грустно улыбнулась. Мой возлюбленный со всеми его возможностями был далеко, а мне необходимо было любой ценой спасать Натку, и неудобный самолет был явно меньшей из бед.
Предыдущую ночь я почти не спала, не считая двух часов полета из Калининграда, которые я провела в удобном кресле-кровати, поэтому, кое-как
