Фридрих Незнанский - Принцип домино
Он уже кричал в трубку, побагровев и брызгая слюной, так что Давидик отодвинулся назад, когда брызги стали до него долетать. В дверь заглядывали испуганные женские лица и тут же исчезали
— Ну раз уж так случилось, что вы до сих пор не уехали… — холодно сказал Олег Иванович, когда мэтр смолк, едва не задохнувшись. — И все еще здесь… Служение зрителям и искусству все оправдывает, не так ли? Но как вы думаете, я работаю исключительно на себя или ради служения нашим подписчикам и читателям? И тогда в чем между нами разница? Короче, вы согласны на наши условия, во имя вашего высокого искусства и одновременно процветания нашего издания?
— Что вы этим хотите сказать? — Трагические вибрации в голосе мэтра сменили гражданственный пафос. — Какие еще условия по телефону? Вы уверены, что нас не подслушивают? А я — нет!
— А разве Дюдик вам их еще не изложил? — ответил вопросом на вопрос Олег Иванович. — Тогда дайте ему трубку. Я ему сейчас уши надеру!
Сочувственно глядя на Давидика, Петр Андреевич протянул ему трубку. И через минуту с удивлением увидел, как у вспотевшего Давидика действительно стали гореть уши, будто их драли по телефону.
— Да, Олег Иванович. Я ему сейчас все расскажу… Я думал, вы сами скажете.
И снова передал трубку хозяину кабинета.
— Вы, кажется, только что сказали, что нас могут прослушивать, — напомнил Олег Иванович. — Вы каким аппаратом пользуетесь? Там надежная защита?
— Это «Моторола», вы же сами мне ее рекомендовали.
— Так в чем дело?
— Я не уверен, конечно, но я думаю, или мне так показалось… — замямлил Петр Андреевич. — Что подслушивающее устройство может находиться у меня в кабинете. Впрочем, это, возможно, плод моей мнительности…
— Но у меня подслушки точно нет, — заметил Олег Иванович. — Только сегодня у меня все проверили. Поэтому я сейчас сам скажу вам наши условия, а вы слушайте меня внимательно и никак не комментируйте. Только да или нет. Согласны?
— Да… — убито произнес Петр Андреевич.
— Отлично. Итак, мы заключаем джентльменское
соглашение или, если хотите, заверим его у нотариуса с нашими подписями, что вы, вернее, ваш театр выплачивает нашей газете пятнадцать тысяч условных единиц в течение года в качестве благотворительности. Можно на мой счет. Так проще… Вы слушаете меня?
— Да…
— В отличие от ваших первых спектаклей советского времени это звучит не очень жизнерадостно и не сказать, чтоб жизнеутверждающе… — заметил Олег Иванович.
— Как могу…
— Так вот, в течение этого времени, пока идет оговоренная проплата, мы обязуемся не публиковать материалов, порочащих ваше безусловно честное имя.
— Непроверенных материалов… — перебил Петр Андреевич.
— Проверяет прокуратура, — подчеркнул Олег Иванович. — Мы письма своих читателей экспертизе не подвергаем. Мы им верим. И еще. Поскольку письмо деятелей культуры в защиту чести и достоинства Льва Семеновича Разумневича вы так и не подписали, то сами напишете отдельное письмо, в котором присоединитесь к мнению мастеров культуры, и тем самым устраните это недоразумение, которое с момента вашего согласия мы будем считать досадным… В качестве бесплатной услуги за ваше согласие мы обязуемся регулярно осматривать ваш кабинет своими силами на предмет обнаружения подслушивающих устройств. Причем сделаем это сегодня же, как только вы дадите на это свое согласие. Да или нет?
— Да… — с трудом выдавил из себя мэтр.
Сейчас в его ушах уже не были слышны рукоплескания в залах Лондона, Парижа и Токио. Хотелось только одного: чтобы Олег Иванович поскорее замолчал, но он продолжал говорить и говорить….
— Вы еще долго будете в театре? Наш специалист с аппаратурой выедет к вам для поверки буквально в ближайшие полчаса — сорок минут. Он вам сам позвонит. Есть какие-нибудь вопросы или пожелания?
— Вы мне отдадите эти письма? — спросил Петр Андреевич. — Или хотя бы покажете?
— Я так и знал, что вы об этом попросите, — ответил Олег Иванович. — Увы, не имею права. Я и так взял грех на душу, зачитав эти письма. Но это не значит, что впредь я буду вам их показывать… Что молчите?
— А что мне говорить? — спросил старый режиссер. — Да, я уже согласился. Не столько ради своего имени, сколько ради дела всей моей жизни. Думаю, эту договоренность лучше так и оставить джентльменской. Как ни странно, я вам доверяю. До свидания.
— Ну и ладненько, — бодро сказал Олег Иванович. — Мир бы рухнул, если бы мы не доверяли друг другу.
И тут же перезвонил Вадиму.
— Вадик, тут есть одно дело, довольное срочное. Думаю, шеф будет только рад, если мы его сделаем.
…Вадим, сидевший в машине рядом с Ревазом метрах в ста от дома, где нашли мертвую Марину, только хмыкнул, выслушав:
— Мне бы, Олежка, твои проблемы… Ладно, подумаю. Надо бы еще заехать за аппаратурой… То есть время у меня еще есть?
4
Он отключил сотовый, оставив его в режиме ожидания, и повернулся к Ревазу, молча наблюдавшему за «труповозкой» — санитарной машиной, стоявшей возле подъезда, откуда должны были вынести тело Марины. Проезжавшие мимо машины и собравшиеся люди постоянно загораживали место события, но они увидели, как люди сдвинулись с места, ближе к подъезду, вытянув шеи, потом так же одновременно отвернулись, зажимая носы. И между ними мелькнули носилки, покрытые белой простыней, которые двигались в направлении «труповозки». Там же они заметили пожилых женщин, одна из которых держала за руки двоих плачущих детей.
— Ты, Вадик, говорил мне, что ее подруга приедет через две недели, так? — спросил Реваз, продолжая прерванный разговор.
— А… Что? — Вадим тряхнул головой. — Я передал только то, что она мне сказала. Кто знал, что она вернется через несколько дней… Дело свое ты сделал, тебе все оплатили. Так или не так? — неприязненно добавил он. — Зачем ты вообще увязался за мной?
— Не переживай, дорогой… Это ж наша работа, правильно я говорю? Если что плохо сделал, должен я доделать или переделать?
— Болеешь за дело, болеешь… — рассеянно сказал Вадим. — Все бы так. Мир стоит на вас, которые ответственные и неравнодушные и так далее… А вот таким, как она, делать в нашем мире нечего…
— Ты чего, Вадик? Я ж тебе предлагал…
— Она меня не сдала ментам, понимаешь? Все поняла, кто я и что я, но не сдала!
Реваз промолчал, глядя в сторону.
— Ладно, забудем. — Вадим встряхнул головой. — Все бы ничего, Ревазик, но зачем ты стрелял в нее из того же самого «ТТ», что и Питере?
— Ай, слушай… — скривился Реваз. — Я только с ним работаю! Я только ему верю, что не подведет.
— Ну что делать с киллерами, которые не смотрят триллеры? не выдержал Вадим.
— Глупости там одни… хмыкнул Реваз. — Слушай, ты совсем нервный стал, да? Возьми себя в руки…
— Это же азбука! Тебя этому учить надо?
— Да что ты так раскричался? Успокойся, дорогой, попей водички.
— Все. Заметано… — согласился глухим голосом
Вадим. — Только зачем пистолет пристреливать, если ты всегда бьешь в упор? — спросил он после паузы.
— Почему всегда? — завелся теперь Реваз. — Я в Махачкале с пятидесяти метров стрелял в своего кровного врага! И прямо ему в лоб попал. А он в толпе был, никто не понял, никто не увидел, никто не услышал, никто не заметил! И с тех пор только так стреляю. Теперь понял, да?
— Что уж тут непонятного? — кивнул Вадим. — «ТТ» тебе друг, товарищ и брат родной.
— Смешно, да? А сколько раз он от верной смерти меня спасал, и я его после этого выброшу?
Вадим только махнул рукой:
— Замазан твой единственный друг! Его уже ищут. Не хуже меня должен понимать… Это у себя в Дагестане ты мог пол-Махачкалы из него перестрелять… И никто там у вас ухом не поведет. А здесь завтра же проведут баллистическую экспертизу и сравнят данные… И увидят, что и почерк, и твой ствол в обоих случаях одни и те же. Что в Питере, что здесь, в Москве… Черт, как я сразу не подумал.
— А что тут думать! — засверкал глазами Реваз. — Давай сделаем так. Если считаешь, что я плохо сделал работу, пятьдесят процентов тебе верну, как договаривались… Но только после этого — все! Больше от тебя заказы не принимаю.
— Нет базара. — Вадим включил зажигание, и машина плавно сдвинулась с места. — Заказ ты выполнил. В договоре о смене ствола не было ни слова. Это моя вина.
Он вел машину и старался отогнать от себя видение — в свете летних сумерек белое и живое тело Марины во время их последнего свидания на квартире ее подруги. И ее голос, и ее последние слова, когда он позвонил ей в дверь, а Реваз в это время возмущенно сопел за спиной.
— Скажи, дорогой, очень жалко ее, да? — вдруг спросил Реваз после некоторого молчания. — Красивая женщина была. Мне таких женщин всегда жалко, честное слово! Они совсем для другого Богом сделаны, правильно я говорю? Она не поняла, когда я ей рот заклеил, замычала, головой замотала, сама стала серьги снимать, потом юбку.
