Яна Розова - Мост над черной бездной

– Перестань, – попросил Седов с подкупающей улыбкой. – Я на вашей стороне, а детей уже не убивают. Ульяна-то жива!

Тем временем Ульяну уже осмотрели врачи и увезли в больницу, Тамара отправилась вместе с ней.

В комнате работали эксперты. Седов с ностальгией наблюдал за их методичными действиями. Он заметил, что они собрали в небольшую баночку и найденную на полу рвотную массу. Подумал немного и отдал криминалистам моток веревки, который заметил прежде, а Вите рассказал, чем так ценен этот моток.

Проводив экспертов со двора, Паша погрузился в «Оку». Пришла пора возвращаться к невесте.

– … Где тебя носило? – спросила Яна с порога.

Паша вошел в квартиру с улыбкой, отрепетированной перед зеркалом заднего вида.

– Продолжаю расследование, дорогая.

– Виделся с Элли?

– Завтра увижусь.

– Не собираешься с ней порвать? – В ее тоне ощущалась напряженность.

Паша прошел на кухню, достал из принесенного с собой пакета бутылку водки. Он не ел целый день, поэтому надеялся, что потеряет способность злиться или рассуждать сразу после первого глотка. Машинально вытащил из кармана джинсов бумажник и разную мелочь и положил на стол.

Яна вошла на кухню следом за ним, со стоном наклонилась и выпрямилась, держа в руках клочок бумаги.

– Что это? – спросила она.

Пашка наливал в стакан водку и на нее не смотрел.

– А что «это»? – в унисон спросил он и выпил огненную воду как лекарство.

– Какая-то записка.

– Дай-ка сюда, – попросил Паша. – У тебя нет куска хлеба?

Яна не обратила на его слова никакого внимания. Она рассматривала листок бумаги, все теснее сдвигая брови.

– Это какой-то европейский язык, но не английский, не немецкий…

– Не французский и не итальянский, – закончил за нее Паша. – Дай мне эту бумажку!

– Что-то скандинавское? – вслух рассуждала Яна, присаживаясь на табуретку к столу. – Я не знаю толком, как у них там пишется… Это Прибалтика! – вдруг догадалась она, поднимая на Пашку глаза, выражавшие растущую обиду. – Это Элли тебе написала! Вы встречаетесь! Как ты мог!

Седов молчал.

– Мама говорила мне, что Элли в Таллине жила, значит, знает эстонский язык!

Яна снова стала рассматривать буквы на бумажке, а сыщик, только что получивший подтверждение своей догадке, поднес к губам бутылку водки и отпил еще один большой глоток.

– Кто это – Артур и Олег? – спросила Яна уже рассеянно, без гнева. – Они не-тра-ди-ционни? Нетрадиционные? В каком смысле?

Пашка кивнул:

– В том самом.

Он быстро перегнулся через стол и выхватил записку из пальцев Яны. Она посмотрела на него подозрительно и с тоской, но Пашка лишь подмигнул ей – водка стала действовать.

– Ты очень умная, Яна, – похвалил он ее. – Твое филологическое образование приносит плоды.

– Издеваешься?

– Нет, просто хвалю. Но на самом деле я еще не знаю, что это за записка. Пока она – только деталь в расследовании, мне нужно с ней еще поработать.

Раздражение, которое начинало закипать в самом начале их разговора, остыло.

– Эти деньги, помнишь, я говорил тебе? – продолжил он. – Пять тысяч долларов, на которые ты… мы сможем воспитывать ребенка. Я должен отработать их для Перцева. Не важно, что он умер. Или точнее – тем более что он умер. Ты понимаешь меня?

Яна неопределенно пожала плечами и открыла хлебницу.

– Хлеб есть, вот он. А в холодильнике есть колбаса. Я не готовила сегодня, меня тошнит. Тем более, – добавила она, – я не знала, придешь ли ты домой сегодня.

Она уже не злилась и выглядела просто усталой беременной женщиной. Примерно через час пьяный сыщик услышал, что телевизор в комнате смолк. Еще через десять минут он осторожно проник в комнату, вгляделся в сереющий в темноте айсберг постели, на котором плыла по волнам снов его невеста, и стащил со стола ее ноутбук.

В Интернете он нашел русско-эстонский переводчик, набрал текст записки в поле ввода, нажал кнопку «Перевести» и получил результат, вызвавший у него жестокий приступ хохота:

«Я убил Артур и Олег, потому что они nertadicionnoj. Я ненавижу людей, потому что моя жена была синяя».

Похороны

Утром в квартиру позвонили. Яна, собиравшаяся на работу, открыла дверь и испуганно вскрикнула: на пороге стояли трое огромных мужиков, черно-смуглых, с горбатыми носами и недобрым прищуром глаз.

В свою очередь на ее вскрик они отреагировали странно: хором начали извиняться.

– Простите, дорогая! Извините, не хотели напугать!.. Нам парень нужен, рыжий такой, он ведь здесь живет? Не волнуйтесь, вам вредно!

Пашка выскочил из комнаты как был в трусах и встал перед Яной, закрывая ее от приседающих от избытка добродушия гостей.

– Поехали, – сказали ему уже совсем другим тоном.

Костаки встретил гостя с выражением неприязни, будто кто-то, еще более влиятельный, чем он сам, заставил его встретиться с Седовым, а сам он лучше откусил бы себе ухо…

– Объясни мне, чего ты хочешь? – спросил он, указывая на кресло, стоявшее возле журнального столика.

Встреча проходила на веранде второго этажа огромного и несуразного дома Костаки. Пройдя по многочисленным комнатам и лестницам, Пашка ощутил, что пахнет в доме пустотой, холодным очагом и кромешным одиночеством старого гордеца.

– Я хочу найти убийцу вашего внука.

– С той минуты на кладбище, – ясно было, что Дмитрий Никифорович подразумевал их сумбурную встречу у могилы Артура, – я думаю. Вспоминаю его. И чем дольше вспоминаю, тем лучше понимаю, что Артур – не самоубийца.

Седые брови старика сдвинулись.

– Он всегда был себе на уме, гордый. За это многие его не любили. И сестра говорит, – Пашка понял, что Костаки все-таки встретился с сестрой, – что парень на меня был похож. А раз похож, то он никогда бы себя не убил. Никогда!

– Тряхните связями, – посоветовал Пашка, вдруг оживившись, – пусть судебные патологи обследуют тело Артура. Это очень важно!

Костаки вдруг потемнел лицом.

– Это что же?… Выкопать внука? Ты в своем уме?

– А как же узнать, чем он был отравлен? – Седов подскочил и забегал по веранде. – Возле тела нашли упаковку от реланиума, но я думаю, что он этот реланиум не принимал! Упаковку подбросили ему те, кто надеялся, что полиция поверит, будто Артур отравился. Но Перцев в это не верил! – Сыщик кинул гневный взгляд в сторону Костаки. – И ведь все поверят в его самоубийство, если вы позволите. Но если сделать вскрытие, то будет ясно, что ваш внук не убивал себя реланиумом, его отравили совсем другим препаратом – я даже знаю чем.

– Но ведь это – осквернение тела! – припечатал Дмитрий Никифорович.

– Осквернение памяти еще хуже! – перекричал его Пашка. – Неужели вы позволите оставить за вашим внуком славу самоубийцы?!

Тут Седов с большим трудом заставил себя закрыть рот.

Костаки сверкнул глазами. В глубине души он понимал, что и позвал рыжего сыщика затем, чтобы согласиться с его просьбой, но никак не мог заставить себя озвучить свое решение – оно звучало слишком кощунственно.

– Ты, парень, сражаешься уж очень непримиримо, как будто тебе заплатили миллионы, – произнес он.

– Мне заплатили, но это не важно.

Помолчав еще немного, старик сказал:

– Хорошо, я позвоню кое-кому в милицию. – К слову «полиция» он не мог привыкнуть. – Если докажете, что он не убил себя…

На похороны Элли Паша опоздал, приехал уже на кладбище.

Согласно убогой традиции советских похорон, которую не изменило даже дорогое ритуальное агентство, роскошный полированный гроб стоял на табуретках. Окружала его небольшая группка дам в возрасте, в стороне стояли Наташа и Тамара. Наташа плакала, Тамара обнимала ее. Она кивнула сыщику и снова повернулась к девочке.

Пока Пашка приближался к гробу, на него смотрели с презрением и ненавистью пять пар женских глаз. Бывшие одноклассницы Элли праздновали победу: Элли победила старость, но смерть ей победить не удалось.

– А вот и зятек! – приветствовала Седова Софья Владимировна. – Пришел проститься с любовницей?

Раздалось злобное кудахтанье, которое должно было означать смех. Кордебалет поддерживал свою приму.

Приблизившись к компактной толпе удивительно похожих между собой пожилых теток, Пашка рассмотрел, что они уже обмыли свой праздник, а иначе их ханжество не позволило бы им вести себя столь цинично. Он шел прямо на них, и они нехотя расступались, освобождая дорогу к гробу.

И вот он увидел лицо Элли. Нагнулся, чтобы коснуться губами холодной кожи, покрытой слоем погребальной косметики и напоминающей пластик.

Тетки за его спиной снова закудахтали. Они смеялись – ведь это же правда смешно, ведь не может же молодой мужчина, у которого есть красивая невеста его возраста, испытывать настоящие чувства к старухе! Он выделывается, он на самом деле ненормальный, алкаш, дармоед и жил со старухой только ради ее денег!

Говорить с ними не имело смысла, но Пашка все равно сказал: