Алина Егорова - Рубины леди Гамильтон
– Вот гад, он и не сомневался, что я ему не откажу и составлю алиби! Чем же ему так старушенция не угодила, что он решил ее травануть? Учитывая высокую духовность Феликса, взращенного в интеллигентной семье, причина непременно должна быть очень уж душещипательной, чтобы зритель проникся симпатией к «герою». Например: «Подай мне твое кольцо! Ты Кассио кольцо то отдала, что подарил тебе я». И потом со словами: «Не доставайся же ты никому!» – бац ей отраву в кофе!
Какие шекспировские страсти, даже немного завидно! Кольцо, черт возьми! Раз милиция вышла на Феликса, она так же легко выйдет и на меня. На посуде остались отпечатки моих пальцев, и на остановке люди могли меня видеть. А если еще и кольцо найдут – все, я пропала! Тут и думать нечего – кто кольцо взял, тот и старушку убил. Дома спрятать его нельзя – при обыске колечко обязательно найдут. Выбросить? Нет, у меня на такое рука не поднимется».
Вика напряженно думала и чувствовала, как пухнет ее голова от избытка мыслей. Мама Вике не раз говорила, что ей никогда не будет скучно, так как у нее есть любимое занятие – создавать себе проблемы, а потом их решать. Мама всегда все точно подмечает, попадает не в бровь, а в глаз. «Думай, думай, голова, дам тебе конфетку», – подгоняла свои мысли Вика.
Среди этого калейдоскопа разнообразных мыслей нашлась и одна дельная. Вика уже знала, что ей делать с кольцом.
«А вдруг Феликс видел меня в Ушкове?! – внезапно осенило Вику. – Видел – и знает, что и я его заметила. Выходит, теперь я для него опасный свидетель!»
Такой поворот дела девушке очень не понравился, но, чем больше Вика об этом думала, тем сильнее убеждалась, что ей следует быть готовой ко всему.
Ленинград, 1967 г
Поступив в университет, Эмма поехала в Червонное, чтобы подготовиться к студенческой жизни. Когда она, едва окончив школу, сломя голову полетела за своей любовью в Ленинград, никто ей не возразил. Отец пил, ему было все равно. Только когда дочь вернулась за вещами и объявила о своем поступлении, он проникся значительностью этого события.
– Что я говорил! Видна порода Гамильтонов! Учись, учись, дочка, человеком станешь! – И он с любовью обнял ее за плечи.
Всю следующую неделю отец стоически воздерживался от спиртного. Он получил деньги за работу и отдал их Эмме. Правда, уже вечером взял из них трешку – отметить торжество.
Остаток лета Эмма провела в Червонном. Она работала в колхозе и прощалась с Закарпатьем. Сердце щемило – не хотелось расставаться с родимым краем.
В сентябре начались учебный год и новая жизнь. Город был непривычно огромным и шумным. Казалось, дорога до университета занимает целую вечность. Они с Надей жили в одной комнате, но учились в разных группах и часто ездили на учебу в разное время. Эмма с интересом осматривала город из окна троллейбуса. Дома в центре выглядели картинками, каждый со своим лицом и историей – что ни здание, то памятник архитектуры! В одном проходил Второй съезд РСДРП, в другом жил великий композитор, третьим некогда владел светлейший князь. А какие здесь музеи и театры! Первые три месяца Эмма ходила по улицам с блестящими от радости глазами. Личная жизнь ее тоже наладилась. С Алексеем они часто встречались после учебы, гуляли по бульварам, ходили в кино и кафе.
Дни летели быстро, сразу же после короткого бабьего лета наступила суровая осень с непривычно сильными ветрами и затяжными дождями. Гулять стало неудобно, все время хотелось укрыться где-нибудь в тепле. Кино и кафе ей надоели, тем более что они требовали финансовых затрат. Посещение музеев для студентов бесплатное, и там тепло и даже романтично, но обстановка музеев к частым свиданиям отнюдь не располагает. Их роман давно миновал конфетно-букетный период, а для нового периода отсутствовали необходимые жилищные условия. К Эмме пойти – нельзя, к Алексею – тоже. У Эммы была соседка плюс режим – присутствие посторонних разрешено только строго до двадцати трех часов. В общежитии у Алексея тоже был режим, но он мог договориться с комендантом, и Эмме разрешили бы остаться, если бы не его сосед. Как выяснилось, и Алексей жил не один, поэтому принимать у себя любимую девушку он не мог.
Когда Эмма иногда приезжала к нему в общежитие, сосед деликатно уходил, и влюбленные оставались одни, чтобы хоть немного насладиться друг другом. Но постоянно уходить и где-то болтаться сосед не мог. Все это понимали – и Леша, и Эмма, они сидели на сильно прогибающейся металлической кровати и знали, что их свидание очень ограничено во времени.
– Ненавижу общагу! Никакой личной жизни! – злился Алексей. – Чтобы пригласить тебя к себе, я должен известить об этом вахтера и уболтать соседа, чтобы он ушел. А чтобы ты осталась у меня на ночь, мне придется писать заявление коменданту, и только если он его подпишет, ты сможешь здесь заночевать, а иначе в одиннадцать вечера сюда припрутся и попросят тебя выйти вон. Какое их собачье дело, кто и когда у меня гостит?! Где еще такое видано?! Как в тюрьме, честное слово!
– А что делать, любимый?
– Не знаю. Я бессилен в этой ситуации. Слышишь, я бессилен! А я ненавижу бессилие!
– Ты не бессилен, милый. Наоборот, ты у меня очень сильный!
– Да, вот только изменить я ничего не могу.
Их встречи случались все реже, а к зиме они почти совсем прекратились. Эмма нервничала, она постоянно дежурила в холле около телефона и нетерпеливо сверлила острым взглядом спины всем, кто его занимал. У них с Лешей была договоренность: созваниваться в восемь вечера. Леша не любил звонить Эмме из-за вечно занятого телефона. Он тоже звонил с вахты, и там тоже всегда стояла очередь к телефону.
– Ты меня больше не любишь? – спросила она однажды и пристально посмотрела в его глаза, пытаясь прочитать в них ответ. Пушистый снег заметал дорожки опустевшего парка. Снежинка упала на ее ресницу, но Эмма даже не моргнула.
– У тебя снежинка, – прикоснулся он рукой к ее ресницам, и снежинка растаяла, оставив на ее щеке влажную дорожку.
– Ты меня не любишь? – повторила она.
– Конечно, люблю! Что за вопрос?
– Тогда почему мы стали так редко встречаться?
– Мы же сейчас вместе. Чего ты еще от меня хочешь?
– Хочу, чтобы мы встречались чаще, как раньше.
– Все меняется, и чувства тоже. Я не могу всегда быть восторженным влюбленным, но это не значит, что я тебя перестал любить. Я тебя люблю, но уже по-другому.
Они расстались весьма прохладно. Всю дорогу, пока Эмма ехала к себе на Благодатную, у нее на душе скребли кошки. Она не хотела, чтобы Леша любил ее как-то «по-другому». Это его «по-другому» было уже не тем, не настоящим. Эмма решила, что лучше уж вообще никакой любви, чем такая. Но мосты она сжигать не стала. Нелегко так сразу все разрушить! Они с Алексеем расстались не навсегда, а просто временно прекратили встречи. Как раз началась сессия, поглотившая ее с головой, и, как ни странно, она стала отличным лекарством от душевных переживаний. Экзамены заставили ее собраться, мысли кристаллизовались, душа, отдохнув от волнений, успокоилась. Эмма уже проще смотрела на их расставание, хоть и продолжала любить. «И черт с ним, – думала она иногда. – Найду себе еще кудрявее!»
После каникул, когда она уже была готова распрощаться с любимым и мысленно называла его «бывшим», Алексей появился в ее общежитии. Он пришел с гвоздикой и пирожными, сказал, что соскучился, и был нежен, как и прежде. После этого волшебного вечера их роман обрел вторую жизнь. Сосед Алексея после каникул задержался на месяц дома, в Тольятти, и Алексей договорился с комендантом, чтобы Эмма пожила у него.
Это был самый счастливый месяц в ее жизни. Они вместе засыпали и просыпались, завтракали и выходили из дому. На трамвайной остановке трогательно прощались, мурлыча друг другу на ушко всякие нежности. После учебы Эмма бежала в магазин за продуктами, а потом в общежитие, чтобы успеть приготовить к приходу любимого ужин. В магазинах было пусто, а когда что-нибудь «выбрасывали», выстраивались очереди. Можно было бы, как другие, наварить на всю неделю побольше макарон и супа, а по вечерам только разогревать, но Леша любил все свеженькое и вкусненькое, а Эмме нравилось его радовать. Вот только из-за этих очередей ей не всегда удавалось приготовить ужин к его приходу. Иногда, когда она приходила из магазина, держа в замерзших руках авоську, Алексей уже сидел в комнате и пил чай с хлебом и повидлом. Услышав скрип открывшейся двери, он отрывался от своего занятия и смотрел на Эмму вопросительно. Если бы они жили в большой квартире или хотя бы просто в квартире, он выходил бы ее встречать в прихожую, но в общежитской комнате прихожей не было – она начиналась сразу с порога.
– Уже чай пьешь? – виновато спрашивала Эмма. – А я колбаски купила, в «Диете» давали.
– Колбаска – это хорошо, – улыбался Леша.
– Я сейчас пожарю. Тебе с яичницей или с вермишелью?
– С яичницей.
