Джеймс Олдридж - Джули отрешённый
– По телефону ничего говорить не буду, – пробормотал он в трубку. – Давай приезжай, быстро. – А когда я попробовал на него нажать, он перебил: – Слушай, Кит, не приставай с вопросами. Ты знаешь человека, который тут замешан, так что давай приезжай – сам увидишь.
Я сел на свой черный велосипед и, пока доехал до больницы, проклиная страсть Гарри к тайнам, успел перебрать в уме половину города – все гадал, кто же стал жертвой неведомого несчастья. У входа в больницу я прислонил велосипед к виноградной шпалере и прошел на темноватую, низкую веранду; здесь уже ждал Гарри. Он предостерегающе поднял огромную, совсем не для медика ручищу, не давая мне вымолвить ни слова.
– Во дворе, – сказал он.
Я чуть было не рявкнул – хватит, мол, дурака валять, но тут он показал мне на пятна крови – они тянулись по немощеной дорожке, над которой нависал вьющийся виноград, что рос вдоль больничных стен.
– Смотри…
Мне сразу стало и жутко и тошно.
– Здесь ее несли, – сказал Гарри.
– Кого? Скажешь ты, наконец? – яростно прошептал я.
– Миссис Кристо, – сказал Гарри. – Ей всадили нож прямо в грудь. Бен-евангелист привез ее в коляске своего мотоцикла в четыре утра. Ей всадили нож прямо сюда…
Гарри стукнул себя кулаком по груди под самым сердцем; у меня словно помутилось в голове: так ясно представилась живая грудь миссис Кристо.
– Она не очень пострадала?
– Господи боже мой! А ты как думаешь? – спросил Гарри.
– Не знаю, что и думать. Она жива?
– Да нет же, – сказал Гарри. – Ее принесли уже мертвую…
Глава 14
Гарри сказал, что ему неизвестно, кто заколол миссис Кристо, и я кинулся к дому Джули в таком смятении, что сам не знал, то ли я думал о мертвой миссис Кристо, о ее ужасной, трагической смерти, то ли о Джули – живом, безнадежно ошеломленном и одиноком. Но все недоуменные мои вопросы остались без ответа: в дом Кристо меня не впустили. Прислонясь к воротам, стоял полусонный полицейский Эндрюс.
– Откуда ты, черт возьми, узнал? – поинтересовался он. – Ведь только еще семь утра.
– Не все ли равно? – сказал я. – Впустите меня, Боб. Я хочу поговорить с Джули.
Эндрюс был знаменит тем, что на местных благотворительных базарах и концертах исполнял «По дороге в Мандалем» и когда, как сейчас, он напускал но себя официальный вид, он походил либо на певца, который приготовился запеть, либо на английского солдата, едущего домой, в отпуск. В это утро передо мной был полусонный английский солдат.
– Никому не позволено никого видеть, – сказал он. – И меньше всех тебе.
– Почему? Что там происходит?
– Не твое дело, – сказал он. – Вход запрещен.
Я вынул блокнот и начал писать, повторяя вслух: «Не твое дело…»
– Ладно, ладно, – сказал полицейский. – Но туда нельзя, Кит. Там сержант Коллинз всех допрашивает.
– Но кто ее убил? – спросил я. – Что случилось?
– Не спрашивай меня. Я бы не мог сказать, даже если б знал, а я не знаю.
Я не поверил.
– Рано или поздно это все равно выйдет наружу, Боб, так что можно бы и намекнуть.
– Сам понимаешь, не могу. Иди-ка лучше отсюда.
Взбудораженный, полный любопытства, я поверх плеча Эндрюса уставился на песчаную дорожку, и лишь теперь до меня стал доходить весь ужас случившегося. Пыльная, пустынная дорожка вся была в пятнах крови, вид их подействовал на меня неожиданно. Я вдруг понял, что не хочу ни спрашивать, ни смотреть, ни что-либо узнавать. Хочу только одного: убраться подальше… Все ответы были здесь, но я уже не хотел их знать.
Я сел на велосипед и поехал через весь город на скотопригонный двор, куда собаки, гуртовщики и местные ребята должны были пригнать шесть тысяч овец. Нелепо было ехать сейчас туда, но что еще мне оставалось. Тошно было мне, и, казалось, все заслонял нож, который пронзил ее грудь, и, однако, я помню чуть не каждую из этих тысяч пыльных, сальных, грязных овец.
А все же меня тянуло к дому Джули, и я снова пошел туда. Был уже десятый час. Полицейский Эндрюс исчез, и я зашагал по песчаной дорожке к двери в кухню и постучал. Открыла мисс Майл.
– Сюда нельзя, Кит, – сказала она.
– А Джули дома, мисс Майл?
– Нет, он ушел с сержантом Коллинзом.
– Куда?
– В участок.
– Но как это случилось? Скажите мне, по крайней мере, как это случилось…
– Сержант Коллинз сказал, мы не должны ничего никому говорить.
За спиной мисс Майл уже столпились остальные жильцы. Они глядели на меня, точно перепуганные дети, которые остались без матери.
– Как это случилось, мистер Мейкпис? – спросил я.
Вера всегда придавала мистеру Мейкпису своего рода простодушную силу – без нее он не мог бы разъезжать по городу со своими плакатами, не обращая внимания на наши насмешки. Он и знакомства ни с кем не водил, кроме жителей библейского квартала, да и все они прежде ни в ком постороннем не нуждались. Стены этого уродливого дома всегда надежно их защищали. А вот сейчас я чувствовал: они хотят, чтобы я зашел, сел за стол и помог им поддержать эти стены. Никакой другой жизнью они жить не умели, а эта вдруг зашаталась – вот-вот обрушится.
– По-моему, тебе можно довериться. Кит, – сказал Мейкпис. – Но только никому не говори, кто рассказал. Обещаешь?
– Будьте спокойны, – сказал я.
– Я толком сам не знаю, как это случилось. Я спал, и меня разбудил Джули. Я пошел за ним в кухню и вижу: миссис Кристо валится на колени, вздохнула так и на пол валится, а в груди у нее торчит старый немецкий штык, ну, который у нас вместо ножа, вот здесь торчит…
Он пальцем показал на себе, куда вошел нож, и снова меня будто ударило в сердце, будто это в мою плоть вонзился нож, да так глубоко, что его уже не вытащить.
– Но как же все-таки это случилось, мистер Мейкпис?
– Не знаю. Джули ничего не сказал. Он поздно вернулся из Ноя. Иногда, если он поздно приходил, миссис Кристо просыпалась. Встанет, бывало, даст ему булочку с сосиской, чаю нальет. Или оставит на столе, прямо на противне, пирог, а он уж сам себе отрежет. Не знаю, что там вышло. Знаю только, Джули разбудил меня, а у самого руки дрожат, и мы уложили миссис Кристо в коляску Бенова мотоцикла и свезли ее в больницу. А там сестра Пидмонт мне говорит: она, говорит, уже умерла. Ужас, какая она была холодная, Кит. А больше я ничего не знаю, и ты никому не говори, что это я тебе рассказал.
– Будьте спокойны.
– Что ж теперь будет? – спросила мисс Майл. – Что они станут делать?
– Не знаю. Но пойду попробую, может, мне удастся поговорить с Джули. Он что, совсем ни слова не сказал? – спросил я Мейкписа.
– Ничего. Ни слова. Я сержанту Коллинзу рассказал то же самое, вот как сейчас тебе. А Джули и ему, сержанту Коллинзу, ни слова не сказал. Сержант очень на него рассердился, а Джули все равно не стал с ним разговаривать. Джули весь бледный был и все стискивал руки, а больше я ничего не знаю, Кит. Не знаю я. что там случилось.
Когда я выходил из дома Кристо, за воротами уже торчали двое парней (близнецы Джексоны) на велосипедах. Одна из ближайших соседок заглядывала сбоку через забор. То была миссис Климентс, она спросила, какие новости, но я сказал, мне некогда. Я снова покатил через весь город к полицейскому участку – домику с верандой, стоявшему у реки, под перечными деревьями, но едва я отворил затянутую проволочной сеткой дверь, как сержант Коллинз сказал, чтоб я, черт возьми, убирался подальше.
– Тут хлопот по горло, так обязательно нагрянет кто-нибудь вроде тебя. Либо ты, либо твой папаша.
– Но…
– Ничего ты от меня не услышишь, и не место тебе здесь. Так что проваливай.
– Я хочу только узнать, как это случилось, – сказал я.
– А я не намерен тебе про это рассказывать. Так что убери свой блокнот.
Блокнот я даже и не доставал, я совсем про него забыл. Думал я только об одном – о Джули.
– Разрешите мне увидеться с Джули, сержант, – сказал я. – Только на минутку.
– Зачем?
Тут я замялся, а зная Коллинза, надо было твердо стоять на своем.
– Вы его посадили за решетку? – спросил я.
– Да, и тебе его не увидать.
– Вы что ж, хотите в чем-то его обвинить?
– Поживешь – увидишь. А теперь шагай отсюда. Слышишь?
– Послушайте, сержант, – нашелся я, наконец, кое-как вспомнив порядки и законы, – Джули непременно должен с кем-то поговорить. Вы не можете просто вот так взять его и запереть.
– Почему это не могу?
– А потому что не имеете права.
– Это ты так считаешь. А вот увижу, что ты суешь нос куда не надо, расспрашиваешь жильцов того дома, – и сам пойдешь под суд за то, что мешаешь следствию.
– Ну, нет, – разозлился я. – Нет такого закона, который запрещал бы мне задавать вопросы.
Настолько-то я закон знал, и этому меня учил отец: никогда не позволять никому, даже самим представителям закона, угрожать тебе искаженным или ложно истолкованным законом: «Это лишь дурацкая форма опасного шантажа».
