Елена Михалкова - Знак Истинного Пути

То же и с Козловым Алексеем Алексеевичем. Неприметный такой мужичонка, правая рука Затравы, по образованию экономист… Что он там заканчивал? Бабкин заглянул в папку и, увидев, что заканчивал Алексей Алексеевич, присвистнул. Задумался. «А говорят, что наши мозги получают у буржуев образование и у них же, буржуев, его и применяют. А вот и нет! У нас, у нас решил применить свои мозги Алексей Алексеевич Козлов. Ладно, черт с ним, смотрим дальше…»

Несколько фотографий с подробным описанием «персонажа» на обороте Бабкин тоже отложил, а над следующей задумался. Юрий Воропаев… Русский, двадцать девять лет, бывший спортсмен – мирная гребля. Медалей никаких не получал, пытался заниматься мелким бизнесом, не преуспел и осел у Затравы. «А теперь вопрос на засыпку, – подумал Сергей. – На фига ты Затраве сдался, такой молодой и красивый? Мозгов у тебя, судя по биографии, немного. Ты не входишь в круг его знакомых или знакомых его знакомых. Так зачем тебя держит при себе уважаемый Степан Михайлович?»

Быстро просмотрев данные, Бабкин выяснил, что в день, когда избили одного из мастеров Евгении Генриховны, мальчика весьма денежного и перспективного, Юрий Воропаев находился в Питере. Никуда он не уезжал из города и в пятницу, когда убили Илону. Правда, два человека утверждают, что Юра ходил с ними на шашлыки… Но шашлыки ведь дело такое: про сами шашлыки ты помнишь, а вот про тех, кто с тобой был, можешь и забыть. Или перепутать. Не было, скажем, с тобой рядом господина Воропаева, а тебе кажется, что был. Не-ет, шашлыки – это несерьезно…

Из ближайшей забегаловки аппетитно пахнуло мясом с мангала, и Бабкин решил сделать перерыв и перекусить. Аккуратно убрав все бумаги назад в папочку, он встал, свернул пакетик, на котором сидел, и положил в карман, а затем не торопясь двинулся в сторону кафе. Двое пацанов на роликах, катающиеся неподалеку, переглянулись, и один покрутил пальцем у виска: здоровенный дядька, размером с полтора шкафа, а подкладывает под себя пакетик. Да он на всей скамейке еле поместился! Не, чистый придурок…

Евгения Генриховна безучастно проследила за тем, как Ольга Степановна убирала со стола, и осталась сидеть в столовой. Ей нужен был Знак, и она чувствовала, что он должен быть именно здесь. Раскладывая произошедшее за последние двое суток по полочкам, она прекрасно видела всю ситуацию в целом, и ее удивляло, как кому-то может быть что-то неясно. Очевидно, что после ее разговора с Мамоновым Затраву прижали и он решил ответить убийством кого-то из находившихся в ее доме. Евгения Генриховна тоже дошла до мысли, что объект убийства был выбран случайно, и сейчас хладнокровно обдумывала, кто может оказаться следующей жертвой. Предусмотреть следовало все.

Логично, если это будет либо жена сына, либо ее ребенок. Вряд ли люди Затравы так хорошо осведомлены об отношениях в семье, чтобы понимать: исчезновение постоянно орущего и раздражающего ее существа ничего, кроме облегчения, всей семье не принесет. Нет, для них ребенок – это то, вокруг чего должна быть сконцентрирована жизнь в доме, и даже то, что ребенок не родной, ничего не меняет. Или невестка… Хотя нет, с невесткой все по-другому: я ведь могу отказаться идти на какие-то жертвы ради нее. К тому же причинить вред взрослому человеку сложнее, чем ребенку.

Евгения Генриховна понимала, что дело с ее салонами на ближайшее время не сдвинется ни в ту, ни в другую сторону – сражение вышло на новый уровень. К тому же интуиция подсказывала ей, что она, задействовав тяжелую артиллерию в лице Мамонова, в основном решила вопрос, связанный с бизнесом. Правда, приобрела проблему, связанную с угрозой ее семье. Затраву, при всей его расчетливости, она оценила скорее как авантюриста, а не как бизнесмена, что означало: поражение он так просто не примет. Остается узнать, кого он задействует в качестве следующего объекта. А посему нужен был Знак.

Евгения Генриховна подошла к окну и открыла створку. В столовую холодной волной ворвался свежий ветер, чуть не сдув вазу с розами и взметя шторы. Подставив его порывам лицо, Евгения Генриховна прикрыла глаза и прислушалась к звукам. За оградой время от времени шумели машины. Поскрипывал старый тополь. Шаркала метла в отдалении – старик подметал крыльцо, как обычно, после своего завтрака. Эдик ходил где-то за домом – она слышала его чуть повизгивающий смех. Смех… Элина смеялась совсем не так. Она начинала смеяться сначала чуть застенчиво, как люди, стесняющиеся своих зубов, но потом внезапно заливалась хохотом во все горло. И снова резко умолкала в совершенно неожиданный момент. Столь быстрый переход придавал ей такое очарование, такую прелесть…

Холодный весенний ветер высушил слезы на щеках Евгении Генриховны, но она не заметила ни этого, ни даже самих слез. Знака пока не было, хотя она прислушивалась. Ничего. Сейчас что-то произойдет…

– Я тебя убил! – неожиданно раздался громкий, пронзительный крик прямо под окном, возле которого стояла Евгения Генриховна.

Госпожа Гольц дернулась и больно ударилась виском об раму. Открыв глаза, она увидела сидящего под окном на корточках белобрысого мальчишку с игрушечным пистолетом в руках, нацеленным на нее.

– Я тебя убил! – повторил Тимофей, размахивая пистолетом. – Ты теперь будешь совсем мертвая. Ну все, я к маме побежал.

Ребенок вскочил и умчался за дом, туда, откуда раздавался смех Эдика. Ошеломленная Евгения Генриховна закрыла окно, торопливо задернула его шторами и опустилась на стул. Висок болел просто невыносимо. Заставив себя подняться, она прошла к холодильнику, достала лед, приложила его к виску, вернулась в столовую и долго сидела, уставясь в одну точку темными, почти черными глазами. А струйки талой воды стекали по ее щеке и ладони.

За то время, пока они шли с утра, девушку стошнило не меньше пяти раз. Она уже перестала считать и перестала прятаться от остальных Безымянных, потому что все равно было бесполезно: два «охранника» следовали за ней почти по пятам. И смотрели без всякого выражения на лицах, как ее выворачивает наизнанку на хвойную подстилку, из которой торчали сочные зеленые кустики.

Они брели через лес уже второй день. Данила предупредил, что предстоит самый трудный этап Пути, самый длинный, и закончится он испытанием для всех. Девушка вспомнила свое последнее испытание, и ее снова начало рвать.

Кроссовки порвались – у правой почти отвалилась подошва. Она попыталась подвязать ее веревочкой, но получилось плохо, неудачно. Пересилив себя, девушка подошла к Даниле и начала объяснять, что случилось, но он смотрел на нее отстраненно, без всякого сочувствия, и в конце концов она смешалась и отошла от него. После того, что случилось на сеновале, он больше не приходил ночевать к ней, и ее оставляли в палатке с женщиной, похожей на мертвую ворону. Иногда с ними рядом ложился один из «охранников». Когда он вошел в палатку первый раз, девушка с ужасом подумала, что он ее изнасилует, а страшная Безымянная будет ее держать. Но «охранник» лежал тихо, к девушке даже не притронулся, и после второго такого совместного ночлега она немного успокоилась.

В голове у нее что-то сместилось. Она это понимала, проговаривая то же самое словами: «В голове у меня что-то сместилось». Тогда ей почему-то становилось немного легче, словно слова объясняли весь тот кошмар, который произошел с ней за последнее время. Но вообще-то ей было постоянно тяжело. Тяжело физически, словно она несла две ноши. Болели и опухали ноги, время от времени ныла поясница, а иногда начинала кружиться голова, и тогда казалось, что вокруг нее тысячи деревьев, а людей нет вовсе. И она не понимала, что происходит. Данила был не Данила. Не тот любимый ею человек, которому она доверяла безоговорочно, которого называла Учителем и ласкала по ночам, прижимаясь к его стройному, сильному телу. Этот смотрел ледяными голубыми глазами и отстранялся, когда она подходила. Этот позволил сделать с ней такое… такое, чего она не смогла бы рассказать никому. Девушка вспомнила глаза, смотревшие на нее из сена, и ее опять начало мутить.

Куда они идут, она не понимала. Данила каждый вечер что-то говорил о святыне, рассказывал, почему она так важна для них, и все согласно кивали. Девушка тоже кивала, но не понимала ни слова. Зато она понимала, как важно сейчас для нее притворяться, стараться слиться с остальными в единую массу Безымянных. Она отчетливо ощущала, насколько отличается от них, но в последнее время, когда тихонько, про себя, повторяла, словно молитву, свое имя, ей казалось, что она его придумала. И нет такой девушки с красивым именем Элина, а есть только Безымянная, которую ждет испытание. Вот что пугало ее больше всего.

А еще – люди. Когда она наконец поняла, что они просто сумасшедшие, то начала бояться их всех. Панически, до дрожи в ногах. Она уговаривала себя, как маленькую, но ничего не помогало до тех пор, пока они не вошли в лес. В лесу она почувствовала себя гораздо спокойнее.