Викас Сваруп - Шесть подозреваемых
Пострадавшим при катастрофе правительство обещало какие-то выплаты, однако людям, чей ущерб проявился позднее, возмещение не полагалось. Фатима вступила в организацию под названием «Крестоносцы Бхопала» и стала бороться за компенсацию. Дело, как у нас часто бывает, тянулось вот уже двадцать лет, и конца-края разбирательству по-прежнему было не видно. Каждые три месяца Фатима Би упорно приезжала в столицу, чтобы пройти маршем протеста возле здания Верховного суда, принять участие в нескольких митингах и снова вернуться в Бхопал. Десять лет назад она решила насовсем перебраться в Дели вместе с мужем и дочкой. В Мехраули они поселились в трущобе Санджая-Ганди, кишевшей беженцами из Бангладеш. Анвар Миан, супруг Фатимы, работал на цементном заводе в Махипалпуре. Судя по рассказам, это был угрюмый и нелюдимый мужчина, который пил горькую, выкуривал за день до двадцати биди[93] и был до крайности неразговорчив. В один прекрасный день он, как обычно, ушел на работу, вечером, как обычно, вернулся домой, а ночью скончался. Сердечный приступ.
Для Фатимы это стало серьезным ударом, ведь теперь она должна была заботиться о Чампи в одиночку. Чтобы сводить концы с концами, она даже научилась шить одежду. Как раз в это время они познакомились с моей мамой, заказавшей для меня пару-тройку рубашек. У Фатимы оказался настоящий талант. Ее рубашки сидели как влитые; ничего подобного я с тех пор не носил. К несчастью, Фатима Би тоже сражалась со страшной болезнью. Три года назад ее доконал туберкулез, и Чампи осталась одна-одинешенька. Тогда «Крестоносцы Бхопала» пришли к святилищу. Они искали семью, которая согласилась бы позаботиться о сироте за три (впоследствии стало четыре) тысячи рупий в месяц. Никто и не думал соглашаться на их предложение, покуда не появилась моя мама. Она — сама королева доброты, готовая накормить даже больную змею. Мама только взглянула на Чампи — и сразу же заключила ее в объятия, как родную дочь. Правда, не обошлось без некоторых возражений со стороны храмового руководства. Одному лицемеру-священнику, наживающемуся на ежедневных пожертвованиях прихожан, пришлось не по нраву, что мусульманскую девочку собираются приютить в индуистском святилище. Однако и мама за словом в карман не полезла.
— Что же вы за духовник после этого? — с упреком сказала она. — Разве гуманность относится только к одной религии?
И возражения сами собой умолкли. С тех самых пор Чампи живет вместе с нами, в нашей лачуге за храмом. Думаю, в каком-то смысле я могу называть ее своей сестрой. «Крестоносцы Бхопала» по-прежнему ежемесячно платят маме пособие и раз в году — третьего декабря, в День борьбы Бхопала — приезжают за Чампи. Желая привлечь внимание общества к своим проблемам, они устраивают гигантские митинги и облачаются в какие-нибудь вызывающие костюмы. В прошлом году, например, участники движения переодевались ходячими скелетами. Однако настоящая звезда любого митинга или шествия, разумеется, Чампи. Ей даже грим не нужен, чтобы напомнить людям ужасы бхопальской катастрофы.
Впервые придя в наш дом, Чампи получила от мамы обещание, что непременно будет вылечена. Ее даже показали пластическому хирургу. Тот предложил сделать операцию, но цена оказалась астрономической — триста тысяч рупий. Столкнувшись с жестокой действительностью, мы перестали заводить разговоры о внешнем облике Чампи. Она смирилась с нашей беспомощностью, а мы — с ее несуразным видом.
И вот я пытаюсь раздуть угасшее пламя старой надежды, однако Чампи неколебимо стоит на своем.
— Не буду я лечиться на гангстерские деньги, — заявляет она, выслушав до конца мою сагу о дипломате.
— Почему обязательно гангстерские? — возмущаюсь я.
— Кто же еще мог оставить их в мусорном баке? А вдруг тебя выследят?
— Не выследят. Эти деньги теперь мои. И я, черт возьми, потрачу их в свое удовольствие.
— От шальной добычи добра не жди. Ты подумал о том, к чему это все приведет?
— Жизнь чересчур коротка, чтобы тревожиться из-за будущего.
— Для тебя — вероятно, а вот мама всегда волнуется за твою судьбу.
— Можешь сказать, чтобы больше не волновалась. С завтрашнего дня ей даже работать не придется. Того, что я раздобыл, нам троим хватит лет на сто.
— Не спеши пороть горячку и строить великие планы, — предостерегает Чампи. — Лучше тебе на какое-то время залечь на дно.
А вот это дельный совет.
— Ты права, — киваю я. — Ни одна живая душа не должна прознать о моем чемодане. Пожалуй, выжду недельку. Если за это время никто за ним не явится, можно будет вздохнуть спокойно. Тогда и начнем тратить денежки. Устроим тебе операцию…
— Я ни гроша не возьму из твоей добычи, — хмурится Чампи. — И вообще, прежде чем на что-то решиться, почему бы тебе не спросить Божьего благословения? Хотя бы сегодня сходи поклониться Шиве.
— Да при чем здесь Бог? Мы ему совершенно ничем не обязаны, — пренебрежительно отмахиваюсь я.
Чампи вздыхает:
— Я помолюсь за тебя Аллаху, прощающему грехи, изливающему на людей свои милости. «La ilaha illa huwa», «Нет Бога кроме Него», — произносит она, воздевая ладони.
Мне остается в недоумении покачать головой. Учитывая случившееся с ее лицом и глазами, эта девушка поражает меня своей верой.
— Только, чур, маме ни слова про чемодан, — предупреждаю я и бодро шагаю к главным воротам.
Сейчас понедельник, день Шивы, и в храме уже собираются верующие. Ближе к обеду очередь за даршаном[94] растянется па полкилометра.
Мехраульское святилище Бхоль-Натх было построено не так уж давно, лет двадцать назад (и наверняка с той же целью, что и большинство храмов в этом городе, — лишь бы землю занять), но быстро прославилось как место исполнения заветных желаний и сделалось объектом паломничества. Внушительный мраморный зал день-деньской переполнен толпами верующих — кто-то сидит на полу, медитируя, кто-то распевает гимны. Вот здесь по утрам и работает моя мама. Она усердно моет и натирает мраморные плиты, прочищает пристенные водостоки.
Существует масса полезных занятий, уместных на территории храма, но лично меня больше всего привлекает одно — глазеть на девушек. Поскольку Шиву считают подателем хороших мужей, здесь не иссякает поток невест, желающих помолиться о подходящей партии. Знали бы эти цыпочки, какой завидный жених скрывается прямо за углом, за дверью кхоли номер один!
С самых тех пор как мне стукнуло шесть лет, святилище было неотъемлемой частью моей жизни. Я наблюдал за тем, как оно поднималось и расширилось. Видел, как хорошеет сад и земля прорастает деревьями. На моих глазах год от года взлетали цены на сладости[95] и цветы, жирели жрецы и торговцы.
Впрочем, нашей семье храм тоже принес немного удачи. Раньше, когда мама здесь не работала, мы жили в трущобе Санджая-Ганди, в самодельной палатке из листов гофрированного железа, без электричества и воды. Мама готовила на глиняной печке, топить которую приходилось коровьими лепешками. От вечного едкого дыма постоянно слезились глаза. Теперь у нас пакка[96] полуторакомнатный домик — с кирпичным камином, вентилятором на потолке и даже кабельным телевидением (я втихомолку подключился к телекабелю храма). Конечно, здесь тесновато для троих. Главную комнату мы при помощи деревянной перегородки разделили на две части: одна досталась мне (там лежит матрас и стоит маленький столик), а в другой поселились мама и Чампи. С моей стороны на стенах висят красивые постеры с изображением Салима Ильяси, ну и Шабнам Саксены — правда, по большей части их закрывают мои рубашки с брюками, свисающие с настенной вешалки, — а мама предпочитает выцветшие календари с портретами разных богов и богинь. Еще у нее есть алюминиевый сундук для одежды, на крышке которого поставлено в рамочке черно-белое фото отца, увенчанное гирляндой из розочек. Это главная наша реликвия. Но если при взгляде на снимок мама видит покойного супруга, то я вижу мученика.
Мы никогда об этом не заговариваем, сам знаю: отец погиб во время несчастного случая на дороге. Хотя мне было всего шесть лет, до сих пор я не в силах забыть его завернутое в белую простыню тело, лежащее перед нашей палаткой. И то, как мама ломала свои браслеты, а потом долго билась о стену головой. Неделю спустя появился грузный мужчина в белой курте-пиджаме. Он побеседовал с матерью, кротко сложив ладони, пролил несколько крокодильих слезинок и вручил ей двадцать пять тысяч рупий. В придачу она получила работу в храме и дом. После смерти отец дал нам больше, чем смог дать при жизни.
— Слушай, ты уже месяц назад уволился из прислуги. Может, пора искать новое место? — спросила мама под вечер, когда вернулась с работы. Последнее время она ни о чем другом говорить не в состоянии. — Зачем было получать университетский диплом, раз ты собираешься только бездельничать? Аррэ, не хочешь подумать о старой матери, пожалей хотя бы сестру. Как она выйдет замуж, если брат не приносит в дом ни рупии? Господи, ну для чего ты послал мне сына-лентяя?
