Эдуард Хруцкий - Поединок. Выпуск 7
— Никуда я не тороплюсь, — взял его под руку Родионов. — А вот есть хочу очень, и, если вы не против, давайте ударим по шашлыку.
— Давайте. Но одна шашлычная здесь, в сквере, и другая — у торгового центра, в какую бы? Хотя, — Талгатов безнадежно отмахнулся, — все равно нам неведомы жизненные планы и того и другого шашлычника.
— Вы о каких планах? — приноравливаясь к его шагу, спросил Родионов с некоторым недоумением. — При чем они?
— А при том, что если наш будущий кормилец приступил к должности недавно, то у него еще может не быть ни машины, ни дачи, ни солидных сбережений… И тогда наше с вами дело плохо, потому что волей–неволей, а он обязан поступать с потребителем жестоко… А если уже кое–чем обзавелся, то вдруг и окажет снисхождение, заботясь попутно о репутации заведения. Правда, опыт учит, что имущие еще больше стремятся к накоплению… Так что судьба жаждущих шашлыка вполне загадочна.
— Страшную картину вы нарисовали, — поежился Родионов. — Но есть все же хочется, несмотря ни на что. Вот натура проклятая!
— Выходит, прекрасная у вас натура… Молодая потому что, — печально подытожил Талгатов.
За дюралевым столиком с пластмассовой столешницей было не слишком удобно сидеть, но столики стояли и в стороне от прохожих, и в тени. Шашлык оказался предельно жестким, а порции предельно мизерными.
— Я все о делах, а вот где вы живете, так и не знаю, — Талгатов отложил вилку.
— У брата, — тоже положил свою вилку Родионов. — Только брат у меня и остался из родни… Не очень там удобно, но Бакрадзе обещал квартиру месяца через два. Отдельную и однокомнатную, не верится даже!
— Раз обещал — сделает. Это не Катин… Так. Значит, вы тем двоим склонны верить?
Лицо Талгатова опять приобрело выражение спокойного упрямства, и стало ясно, что новой деловой беседы не избежать. Впрочем, утолив голод, Родионов был готов к ней.
— Не то чтобы верить… Хотя и верить тоже склонен. Но доверяя — проверяй, и смотрите что получается: милиционер, обходя участок, обнаружил разгром в три сорок пять и даже успел увидеть, как бульдозер на стройку заворачивал. Правда, не связал одно с другим…
— Толковый служака!
— Толковей некуда… Уже в четыре тридцать их накрыли за распитием похищенных бутылок, причем водки было действительно четыре бутылки — есть подтверждение собутыльников и бригадира, их застукавшего… Что же они, со всем похищенным на такую сумму пьянствовать начали? Добытое решили спрятать на стройке, где люди кругом? Нелогично. Да и вся эта авантюра явно затевалась спьяну. Тут хулиганства больше, чем всего остального…
— Катин категорически настаивает на аресте? — продолжая манипулировать спичкой, задумчиво спросил Талгатов.
— Да. Категорически.
— Ну, что же… Во–первых, от факта кражи — пусть и мелкой, но дерзкой — никуда не денешься. Во–вторых, освободить их можно вскоре же, если что. А в–третьих, раз уж подозреваете в чем–то Федякину, то надо учесть, что палатка и стройка рядом. И лучше, чтобы она узнала об их аресте. Согласны?
Родионов поморщился, но не мог не признать, что совет дельный.
— Согласен. Не хотелось бы, правда…
— От вас все и будет зависеть. Вот зачем только Федякиной это все понадобилось? Сумма–то уж не ахти какая.
— Мне кажется, она еще и на билеты позарилась. Вдруг она решила их не сдавать в надежде на выигрыши?
— Так! Я тоже о них все время думаю, — обрадовался Талгатов. — Но что–то здесь еще не очень вяжется… Вы завтра занялись бы ей, никому не говоря пока, а?
— Я же сам уже решил это сделать, Абид Рахимович, — обиделся Родионов.
— Да, да, я к тому, чтобы вы серьезно занялись… Стар я стал, что ли? Все мне кажется, будто другие что–то упустят, не так сделают! И вот сейчас жалко, что вы к нам раньше не попали.
— Пока вы еще работали?
— Вот–вот… Все–таки поделился бы кое–каким опытом, он ведь есть, е–есть, никуда не денешь его! А книжки писать не обучен.
— Говорят, этому научить нельзя… А еще я слышал, что каждый человек может написать одну хорошую книгу. О себе. Если станет писать честно… Нет, не честно, а откровенно, ничего про себя не утаивая.
— На такое никто не решится, — покачал головой Абид Рахимович. — Верно, поэтому и мало их, хороших–то книг! Ладно, ваш рабочий день кончен, а я тут собой занимаю… Смотрите, как им весело, и проблем никаких.
Чтобы проследить направление его взглядов, Родионову пришлось обернуться.
Чуть поодаль, на большой садовой скамье с гнутой спинкой, затеяла возню компания рабочей молодежи. То, что они прямо с работы, было очевидно по брюкам и косынкам девчат, спецовкам и грубой обуви парней, белой пыли на одежде. Одна из девушек вырывала полуспортивную сумку у соседа, а он, отбиваясь, грубовато старался схватить ее за плечи и за грудь… Родионов уже отводил взгляд, когда девушка все же отбила свое, встала — и он узнал Валю Барышеву.
В брюках, в стянутой узлом на поясе мужской ковбойке и по–деревенски, козырьком, повязанной косынке, она совсем не походила на ту, что лезла в пролом забора. Но это была Валя, она тоже увидела его и, не то едва кивнув, не то просто помедлив, повернулась и пошла, независимо размахивая сумкой.
Заметив этот обмен взглядами и поймав невольное движение Родионова, поднялся и Талгатов:
— Ну, пора мне… Я зайду, при случае.
— Да, обязательно! — обрадовался Родионов, с не слишком вежливой поспешностью протягивая руку. — Спасибо… То есть, до свидания!
Посмотрев ему вслед и словно бы что–то утверждая, покивав головой, Абид Рахимович заложил руки за спину и, ступив на дорожку, затерялся в толпе.
Родионов едва не потерял девушку из виду.
Он было и потерял, но, пометавшись, опять увидел ее ковбойку у киоска с газированной водой. А увидев, подошел и встал рядом.
— Добрый день.
Она полуобернулась, не отрывая губ от стакана, так со стаканом в руке и кивнула и, уже поставив его и отерев рот рукавом, поделилась:
— Я сперва подумала — ошиблась… А это и верно вы. Очень грозный дядечка с вами сидел, куда вы его спровадили?
— Почему же грозный? — контрвопросом замял вопрос Родионов.
— Ну такой… В общем, грозный. И смотрел на меня осуждающе. Ой, а это не отец вам? — спохватилась она запоздало.
— Нет, не отец. Просто знакомый.
— Ну и ладно… Вы как — сами собой теперь пойдете или меня проводить решили?
— Решил вас проводить, если можно.
— А чего нельзя? Рядом идти каждый может.
То время, за которое Родионов переживал это «каждый может» и удивлялся, что переживает, шли молча. Затем ему показалось, будто в этом молчании возникает и растет неловкость и, разбивая ее, он спросил:
— Вы где работаете, Валя?
— Не люблю, когда меня Валей зовут. Тина я.
— Тина в школу ходила.
Она усмехнулась непонятно:
— Запомнили… Вот теперь на работу ходит. Работа есть работа, работа есть всегда, хватило б только пота на все мои года! — вдруг пропела, кружась на ходу. — Окуджаву любите?
— Н–не знаю… Как–то не задумывался. Да и слышал мало.
— А я люблю. Сейчас больше Высоцким увлекаются, а по мне Окуджава лучше. На домостроительном я работаю. Крановщицей. Подходит?
Ну что с ней было делать? Он не сразу нашелся:
— Ничего. Непыльной вашу работу не назовешь.
— Я наверху. А внизу, верно, грязи хватает. Так ведь и у вас, поди… не чище. Хотя, — повернувшись и пятясь спиной чуть впереди, она критически оглядела его: — Вон вы какой на вид…
— Это какой же, если поточнее?
— Фасонистый.
— Вид не главное.
— А что главное? Душа, да? Чтобы душа была хорошая! Это у нас как замухрышистая девчонка, урод уродом и нечего про нее сказать, так говорят: «У нее душа хорошая». А у вас душа — хорошая? И вообще, как вы считаете, вы — хороший человек?
Родионов сознавал, что улыбается довольно глуповато, но ничего не мог поделать.
А ее понесло:
— Ну и не говорите, какой вы человек, пожалуйста, — она прыснула. — А еще знаете, как говорят? «Он не человек, а милиционер…»
Осекшись, Тина покосилась на него и стала серьезной. А Родионов только теперь заметил, что они идут уже ее улицей.
— Ну вот и пришли, — подтвердила она, когда подошли к калитке. — Спасибо, что доставили в целости, сохранности.
— На здоровье…
Он спешно подыскивал слова, чтобы задержать ее хоть ненадолго, и не находил. Поверх ее головы увидел, как в дверях террасы появился Малюгин, встал в проеме и глядел в их сторону. И вскоре оттуда донеслось:
— Валентина, обедать ждать тебя?
— Иду! — не оборачиваясь, отозвалась она. А сама прямо и без выражения смотрела на Родионова.
— Кто это? — тихо спросил он.
— Сергей Корнеевич? Материн муж.
— А… мама?
— А мамы нету… Пошла я.
Зайдя за калитку, прикрыла ее, задвинула засов и добавила:
