Роберт Райан - Земля мертвецов

– Я вам доверяю.

Серьезно кивнув, сестра поправила косынку.

– Раз уж вы мой пациент, сядьте, пожалуйста, на эту кровать. Нам надо подогреть кровь? Она ведь со льда.

Вопрос был наивен, но Ватсон помнил, что для нее все это внове.

– Нет, ее воздействие на внутреннюю температуру пренебрежимо мало.

– И сколько потребуется?..

– Пятисот кубиков вполне достаточно.

– Местная анестезия?

– У нас есть эвгенол. Там, в шкафу. Но бутылка бренди, что в глубине, будет уместнее.

Смазав ему руку раствором и налив рюмку бренди, сестра приготовила на подносе шовный материал, скальпели, шприцы, йодоформ и трубки. Ватсон восхитился точности и аккуратности ее действий.

– Давно вы на этой службе, сестра?

– Скоро шесть лет. Задолго до объявления войны. У меня в Сент-Киттсе умер старший брат, и мы вернулись в Англию. От продажи дома остались деньги, отец вложил их в дело. После Карибов Англия меня потрясла. Прежде была хоть какая-то свобода от условностей. Вы не представляете, майор, как строго расписана жизнь девушки из состоятельной семьи в Дидкоте. Все известно заранее, от колыбели до могилы. Служба дала мне возможность хоть на несколько недель в году сбегать от матери и отца, то и дело знакомивших меня с подходящими молодыми людьми. Мой мятеж был очень умеренным. Меня не хватило стать суфражисткой, как ваша миссис Грегсон. Думаю, от трусости.

– Миссис Грегсон говорила вам, что она суфражистка?

Сестра загадочно улыбнулась:

– Нет, это ясно без слов.

– Да, кажется, у нее это на лбу написано.

– Думаю, наше с ней знакомство неудачно началось.

– У всех бывают неудачные минуты. А она не ищет гладких дорог.

Дженнингс хотела еще что-то добавить, но, кажется, передумала и сосредоточилась на работе.

– А подходящего молодого человека не нашлось? – спросил Ватсон.

Она замерла с неоткрытым флаконом лизола в руках, задумалась над ответом.

– Раз уж вы спросили – был. Да. Есть. Но он не потребует у меня ответа до конца войны.

– Очень достойный подход. Многие молодые люди добивались помолвки до отправки на фронт. А то и венчания.

Сестра подняла бровь:

– Чего моя матушка не допустит, так это поспешного венчания. Она готовилась к великому дню больше двух десятилетий. По-моему, все готово, майор.

– А что мистер Майлс?

– А что он?

– Вы, кажется, произвели на него большое впечатление.

– Правда? Я не замечала.

Сестра принялась наугад перекладывать предметы на подносе.

– Простите мне этот вопрос. Он не дает мне покоя. Он не делал предложений, которые могли бы скомпрометировать вас по службе? – настаивал Ватсон.

Сестра преувеличенно, напоказ захлопала ресницами:

– Каких же это предложений, майор Ватсон?

– Вы отлично понимаете, о чем я говорю. Неприличных предложений.

В нос ему ударил гвоздичный запах эвгенола. Ватсон сделал глоток бренди и закашлялся, когда напиток обжег горло. Бренди оказался не из лучших.

– Теперь не шевелитесь. Руку над этим тазиком. Будет кровь.

– Я на это рассчитываю.

Она занесла руку над его локтем. Майор заметил, что кончик скальпеля дрожит.

– Не робейте!

Он вздрогнул, когда лезвие вошло в кожу и на ней выступили первые темно-красные капли крови.

– Неприличные по меркам сестры Спенс, майор? – спросила сестра, скорее всего, чтобы отвлечь его.

– По любым. Ох… думаю, длины разреза достаточно. Теперь углубляйте.

Несколько мгновений она работала молча, внимательно нахмурившись, высунув кончик языка от усердия.

– Ну вот, майор, вена открыта. Не хочу показаться невежливой, но, по-моему, доктор Майлс – не ваша забота. Кроме как в вопросах медицины. Не забывайте, я поступила в территориальный, чтобы сбежать от удушающей заботы родителей. Мир, знаете ли, меняется.

Ватсон вдруг почувствовал себя неумеренно заботливым дедушкой.

– Вы правы. Извините. Но прошлое привило мне нестерпимое любопытство. И я не хотел ничего… – Он опять прокашлялся. –  Хорошо, вернемся к делу. Приготовьте стягивающий пластырь, чтобы закрыть потом вену.

Руки у нее перестали дрожать. Сестра выполнила указание.

– Я готова вводить первый шприц. Вы не передумали?

– Это единственный способ убедить всех, что Шипоботтома убило не мое переливание.

– Никто этого на самом деле и не думает.

– Все предпочитают эту версию другой.

– Какой?

Ватсон ответил не сразу. Не дело – разбрасывать подозрения, как зерно на вспаханное поле. Но он доверил этой женщине переливание, потому что подсознательно верил в ее непричастность к случившемуся.

– Что среди нас есть убийца. Человек, который не только заставил жертву страдать, но и позаботился оставить свою метку, словно счет вел. Кому-то мало тех молодых людей, кого убивает война.

– Боже мой… Германский шпион? – спросила сестра.

– Я тоже первым делом подумал об этом. Но нет. Что выиграл бы этим шпион? Разве что Шипоботтом был источником важных сведений? Подозреваю, он мог бы выдать врагу расположение запасов рома и сколько его осталось в каждой бочке. Но не больше того… нет, это сделал кто-то на нашей стороне. И по причинам, о которых нам остается лишь гадать.

– Господи… – только и прошептала сестра.

– Так что давайте исключим воздействие цитратной крови, а?

Эвгенол – слабый анальгетик, и руку, как и ожидал майор, дергало болью, но он сжал зубы и терпел. Сестра ввела канюлю в блестящую трубочку вены и медленно нажала на рычаг шприца. Стенки сосуда пугающе вздулись, когда в него пошла кровь.

– Бояться нечего.

– Доктор Майлс приглашал меня. На танцы. Но, боюсь, мне пришлось его разочаровать. Сестру Спенс корчит при одном этом слове. Тогда он пригласил меня поужинать в городе. В Армантьере, представляете? Он сказал, что запрет на братание с нижними чинами на него не распространяется, потому что он не служит в армии.

– И что вы ответили?

– Теперь второй шприц. Вам удобно, майор?

Он бы так не сказал. Майор смотрел на ее юное, еще не тронутое морщинами лицо, в голубые сияющие глаза. Мэри, когда он впервые ее увидел, была много старше. Понятно, что солдаты влюбляются в этих девушек. После гнусных ужасов окопов, после унижений и смертей, воплей, проклятий и мелких склок, газов и постоянных, сводящих с ума обстрелов такое воплощение чистой женственности должно представляться ангельским видением, явившимся служить людям и утолять их земные скорби. Ватсон помотал головой. Может быть, сознание мутится от запаха гвоздики.

– Еще немного бренди между вливаниями.

– Непременно. А я сказала доктору Майлсу, что нынче вечером и думать не стану об ужине без дуэньи.

– Хороший ответ, сестра Дженнингс. И кого же вы выбрали своей дуэньей?

– Вас, майор Ватсон.

Через двадцать минут, стерилизуя использованный материал, Ватсон ощутил первые признаки лихорадки.

Блох смутно помнил, как добирался до немецких окопов и как его эвакуировали с передовой. Помнил, что свои в него не попали. И как упал на руки офицера. Как в рот вливали крепкое. Потом уличное кафе, от которого снаряды оставили одну стену. Кровь на полу присыпана соломой. Потом санитарная машина до места, где он находился теперь, –  почти настоящий госпиталь. Недалеко от железной дороги. Он всю ночь слышал лязг и пыхтение паровозов. Говорили, что раненых отправляют в Германию всегда в темное время суток, чтобы вид калек не подрывал дух гражданского населения.

Рядом с Блохом лежали легкораненые – только сосед-пехотинец оказался из «пфайферов»-свистунов. У него была пробита грудь. С таким ранением, скорее всего, отправят на родину. Блох на это надеялся. В окопе парень пяти минут не протянет. Доведет людей этим свистом, и кто-нибудь закончит начатое томми.

Блох перевернулся на кровати, чтобы лучше видеть окружающий мир. Прямоугольная палата была рассечена деревянными перегородками, отделявшими то ли легко раненных от тяжелых, то ли офицеров от нижних чинов. Огромное, во всю стену, окно крест-накрест пересекали полоски бумаги. На обоях темнели квадраты и овалы – призрачные следы украшавших когда-то комнату портретов и пейзажей. Огромные люстры, почти целые, остались на месте. Их, вероятно, не так просто было бы снять и убрать в безопасное место. Блох решил, что прежде здесь находилась столовая. От торжественных обедов к сборищу изуродованных калек – какое падение для столь элегантной залы.

Блох провел рукой по лицу, поморщился, нащупав опухоль под повязкой на носу. Язык ощущал непривычные пустоты в безупречных прежде зубах. Огромные провалы, ущелья. Левый мизинец, как видно, сломан и притянут к безымянному пальцу. Но, слава богу, слух вернулся, хотя порой ему слышался пронзительный свист – такой же, как издавала грудь «свистуна», но, похоже, зарождавшийся в его собственном черепе.

Фронтшвестер, одна из фронтовых сестер, проходила мимо. Блох окликнул ее. Взглядом сестра показала на фарфоровый сосуд, который держала в руках, и, наморщив нос, пошла его выливать.