Йон Колфер - Вокруг пальца
Адрес отправки Пэдди ничуть не побеспокоил. А вот обращение «старик» заставило взвиться.
– Старик?! Да я тебе башку снесу с одного удара.
На этот вызов отвечать я не потрудился. Я просто поставил ноги, как учил школьный тренер по боксу. Теперь ему оставалось или драться со мной, или заткнуться к чертям собачьим.
Пэдди не сделал ни того ни другого. Вместо того он хохотнул, показав полный рот кривых зубов, и позади стола прошел к шкафу для трофеев.
– Юный Дэниел. Говорят, плоть от плоти Костелло. Похоже, не проходит и дня, чтобы кто-нибудь не наполнил мне уши байками о юном Дэниеле.
Я ничего не сделал, но глаз с него не сводил. Вполне может быть, что он коварный ублюдок.
– Дэниел сообразительный и крепкий. Если не имя, то хоть бизнес Костелло он подхватить может.
Пэдди сунул руку в шкаф с трофеями сквозь дыру, окруженную острыми осколками, не обращая внимания на свежий порез на указательном пальце.
– Позволь сказать тебе кое-что, Дэниел, – произнес он, вытаскивая книгу. – Мне вовсе не нужно, чтобы кто-нибудь подхватывал мой бизнес или имя. Я проживу дольше всех на свете, а потом меня положат в землю. Тогда мне будет насрать на всю эту бодягу целиком. Весь мир может лететь в ядерный ад, а я об этом и не узнаю. Я ни о чем не жалею. Были вещи, которых мне недоставало, но я не задаю вопросов, потому что мне это понравилось, как бы оно там ни было.
Однажды мать сказала мне, что у ее отца бывает только два настроения – плохое и еще хуже. Я решил, что он показал краешек того, что похуже.
Пэдди швырнул книгой в меня, и я рефлекторно поймал ее.
– Вот тебе экзамен, мальчишка. Эта книга – первое издание «Источника»[41] с автографом. Ты можешь продать его сегодня за десять штук. На Пятьдесят девятой есть тип, который даст тебе за нее двенадцать. Но если ты придержишь ее лет на пять, она может стать раз в десять дороже. Выбирай с умом, мальчик, потому что эта книга – единственное, что ты от меня когда-либо получишь.
Я поглядел на книгу, в кожаную обложку которой впитывались капли его крови, затем на человека – моего деда, – давшего мне ее. Он хотел, чтобы я швырнул ее обратно ему в лицо, но я не стал, потому что когда малыш Патрик подрастет, за десять штук можно будет перебраться в Лондон. Подальше от нашего отца. Тогда я заберу с собой и маму, в точности как заберу ее сейчас отсюда. И потому сказал:
– Лучше отойди на пару шагов, старик, или отправишься в землю куда раньше, чем планировал.
Он не поверил в серьезность моих намерений, так что я разыграл школьную уловку, сделав ложный выпад. Старик не привык к подобному поведению. Наверное, давненько уже никто не замахивался на Пэдди Костелло, так что он шарахнулся, и я засмеялся ему в лицо. И увидел в его взгляде, что он прикончил бы меня, если б мог, прямо здесь в кабинете, и понял, что окончательно решил судьбу мамы как изгоя, но попасть в зависимость от этого человека было ничуть не лучше.
– Вон! – выплюнул он. – И забирай мою… свою мать с собой. И больше не возвращайся.
Так что я забрал свою мать с собой и больше не возвращался. До сих пор.
А книга? Я продал ее на следующий же день, припрятав десять штук в багажнике нашего авто, в аптечке. Когда папа врезался в стену, она сгорела дотла.
Я частенько напоминаю себе, что есть люди, которым похуже, чем мне, – в Ливане или в Калькутте. Но в сумрачные дни не могу не думать, что я из-за проклятья обречен влачить определенный образ жизни. Я стараюсь заботиться о друзьях и вести честный бизнес, но вместо того причиняю людям боль или напарываюсь на тех, кто хочет причинить боль мне. Может, рок уготовил мне сумрачную участь от рождения, а может, старая поговорка «ирландское везение» ко мне не относится.
Годы спустя я углядел подержанный экземпляр «Источника» на развале на улице Минги, бестолковом базаре рядом со штабом ООН в Бейруте. Я пытался сопротивляться, но в зоне боевых действий человек цепляется за все, что как-нибудь задевает его за живое. Так что я выложил десять баксов и прикарманил эту книжку в мягкой обложке вкупе с некоторыми сериями «Духа»[42] Уилла Айснера. «Источник» мне очень даже понравился, и я понял, что вся речь Пэдди Костелло под названием «Я не жалею ни о чем» позаимствована из книги. Тогда-то я и понял, что дед относил себя к тому же разряду принципиальных гениев, что и архитектор Говард Рорк у Рэнд.
Когда меня осенило, я хохотал до слез, пока парень с верхней койки не пригрозил отмочалить меня подушкой. Конечно, тогда я не смог перестать хохотать из принципа, последовали цапы-царапы, и, возможно, мне пришлось вывихнуть кому-то плечо.
Хотите – верьте, хотите – нет, но мне нравится думать о дедушке; это оправдывает мою ненависть к его призраку.
* * *Так или иначе, Эдит вводит нас в апартаменты, где все следы Пэдди Костелло до последнего заменили вещи, которые Говард Рорк мог бы искренне одобрить, если б хоть раз отвлекся от своих благородных устремлений. В современном дизайне я толком не разбираюсь, но держу пари, что изрядная часть здешней мебели – из какого-то скандинавского магазина, не имеющего ни малейшего отношения к ИКЕА, а произведения искусства выглядят такими тупорылыми и угрюмыми, что должны стоить целое состояние.
Эвелин на последнем издыхании; обычно к этому времени она уже заправлена «Эверклиром»[43] и нацеливается на главный заплыв, но сейчас у нее и капли во рту не было уже несколько часов, и она страдает. Эдит ведет нас по коридору длиннее вагона метро в гостевую спальню, декор которой, наверное, обошелся дороже, чем оформление всего моего клуба. Впрочем, симпатичный. Со вкусом. Шоколадно-коричневые ковры на золотистом деревянном паркете, и королевская кровать в тех же тонах стоит как-то наискосок в углу.
Я кладу Эвелин на кровать; она тихонько скулит, умоляя меня о выпивке, и я волей-неволей припоминаю, какой она была.
Как оно там?
Сангвинической.
Сейчас же она алкоголичка, а у всех алкоголиков характер один – помесь коварства и убожества. Судя по виду, Эвелин уже на пределе, и мне приходит в голову, что скоро эта красивая комната будет выглядеть так, будто здесь взорвался биотуалет.
– Ей плохо, – докладываю Эдит. – Идет на парах. Ночка предстоит суровая.
Присев на кровать, она берет загрубелую руку Эвелин своими наманикюренными пальчиками, и даже этот коротенький стоп-кадр много говорит о том, как каждая из женщин провела последнее десятилетие.
– Доктор уже едет, Эвелин. Он о тебе позаботится.
– Одну стопку, – бормочет Эвелин. – Я ведь чертова наследница, не так ли?
Не так ли? Манхэттенско-хэмптонский акцент возвращается к Эв быстрее, чем пацан Ши катапультировал свой.
– Ну конечно, конечно, – увещевающим тоном приговаривает Эдит, подбираясь поближе, чтобы крепко обнять Эвелин, не обращая внимания на грязь, скопившуюся в складках одежды падчерицы, не обращая внимания на кислый, затхлый дух алкоголизма. – Все будет в порядке.
В моем пересказе все это смахивает на оптимистический рождественский трюизм, но в устах Эдит, с ее певучим выговором, это представляется чистейшей правдой. Мне и самому хочется в это поверить.
Может ли все быть в порядке? Возможно ли такое?
* * *Эдит предлагает Эвелин пару легких седативов, и та заглатывает их прямо с ладони. Вы хоть когда-нибудь слыхали, чтобы торчок спрашивал: «А что это?» Не важно, убьет это или исцелит, только бы снять ломку. Уже сам факт, что она проглотила какие-то колеса, успокаивает мою тетю, и она укладывается на кровати, добродушно матеря нас в христа-бога-душу-мать, пока не погружается в дрему, храпя носом, выглядящим так, будто со времени нашей последней встречи его ломали.
Лишь тогда Эдит позволяет себе чуть ссутулиться и выказать тревогу взглядом.
– Видел я, как люди выкарабкиваются из состояния и похуже, – заявляю я. – У нее все зубы на месте, что уже хороший признак. Как только они начинают терять зубы, дальше им уже недалеко.
При этой мысли Эдит содрогается. В ее башне из слоновой кости люди теряют только те зубы, которые им не нравятся.
Она смеется:
– Знаешь что, Дэн? Мне надо выпить.
Я улыбаюсь:
– Знаешь что, Эдит? Мне тоже.
* * *Я с удивлением обнаруживаю, что горилла Кнопка по-прежнему стоит на страже дверей кабинета.
– Вот уж не думал, что ты тащишься от чучел, – замечаю я, погладив нос примата на счастье.
Эдит проталкивается сквозь двери.
– Кнопка. Под конец она была единственной моей компанией.
Я не выражаю сочувствия, потому что не чувствую ни малейшего. Эдит – дамочка в полном порядке, но она знала, во что ввязывается, выходя за миллиардера, помнившего, как Джонни Карсон прибрал к рукам шоу «Сегодня вечером»[44]. Уж наверняка это стоило ей десятка лет жизни, но итог оказался для нее вполне недурен.
