Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»
Сизый и почти полсотни «живописцев» из его преступной группы — «фраера», «мужики», «солдаты» и прочие — скоро предстанут перед судом. Счет награбленному вели они не на десятки — на сотни тысяч, в том числе и на валюту. Иконы, церковная утварь, картины известных мастеров из музеев… Кстати, до разъяснения Ивана Александровича не знал я о том, что иконы и другое церковное имущество являются у нас достоянием государства, как было объявлено декретом еще в двадцатом году. А потому и судить воров будут по статье 89 УК РСФСР — за хищение государственного имущества.
Но вот что касается самого Сизого, по сей день у прокурора и судей есть сомнения — удастся ли вообще привлечь его к уголовной ответственности по этому делу за всю его организаторскую преступную работу. Ведь до сих пор, как уже говорил мне Иван Александрович, нет статьи закона, по которой можно было бы осудить мафиози-лидера, стоящего над группой. Хотя именно он является и организатором, и разработчиком преступных идей, и вся «команда» находится фактически на его содержании. Собственно, статья-то есть. Но ее можно применить только к тем, кто непосредственно участвовал в подготовке преступления. Сизый же — птица другого полета, это новое поколение деляг. Разве мы могли допустить такое безобразие и беспредел, чтобы кто-то где-то верховодил, выдвигал идеи, а ему за это отстегивали пиастры. Нет, у нас все было честно: работал, рисковал, — получи, нет — соси лапу. Конечно, как говорил Иван Александрович, Сизому можно поднатянуть и организацию хищений, но это несправедливо, ведь работа по управлению преступным сообществом и его сплочению куда опаснее.
Если удасться наказать Сизого, это, скорее всего, за махинации в кооперативе «Фото на память», в котором он был председателем.
Что же касается меня, Лихого, бывшего «вора в законе», то на этот раз мне повезло, причем совершенно неожиданно. Постарался все тот же Иван Александрович, который поставил перед прокурором вопрос о прекращении в отношении меня уголовного дела в связи с отсутствием злого умысла. В своем представлении он написал, что при этом необходимо учесть, что подследственный находился в крайне трудных условиях и, главное, не имел никакого представления не только о ценности, но и о характере предметов, которые ему предложили перевезти за вознаграждение. Представляю, каких усилий стоило Ивану Александровичу убедить прокурора, чтобы тот дал добро на мое освобождение из-под ареста.
Ведь как там не крути — я рецидивист — личность уже сама по себе опасная. (Мы тоже читали учебники криминологии, знаем, что о нас пишут. Ох, много надумано, человека там не видно, одни цифры, на которых и пытаются строить умозаключения, далекие от жизни. А все потому, что сидят эти ученые безвылазно в своих кабинетах.) Конечно, к нашему брату снисхождения не жди, и суд традиционно запишет в приговоре: «После освобождения из мест лишения свободы на путь исправления не встал…» А что он знает об исправлении, если первый раз меня видит. Вон в Америке, читал я где-то, — там при обсуждении тюремных вопросов присутствуют даже представители осужденных. А в одном из штатов судьи сами пошли на то, чтобы вместе с заключенными посидеть по два дня в камерах. Это уже что-то да значит.
Ну, а если ты еще и особо опасный рецидивист (есть такое узаконенное звание, вроде как у Ломброзо — «врожденный преступник»), то только за одно это можешь получить чирик за простую кражу, даже если в кошельке лежала одна копейка. Вот тебе и прогресс в уголовном праве, о котором так много говорили в конце 50-х, имея в виду исключение из него понятия «опасное состояние личности». Сейчас мало кто знает, что это такое. А мы знали. Представьте, только по умозаключению какого-нибудь работника юстиции (справедливости!) человека можно было отправить в лагерь или ссылку. Теперь по-другому. Особо опасный рецидивист — это не просто человек, это еще и квалифицирующий признак: тот, кто совершил квартирную кражу со взломом, получит два года, а тот, кто особо опасный, и без взлома получит десять…
А ведь если по совести, я действительно не знал, что делал, хотя, конечно, должен был знать и в душе где-то догадывался о нехорошем, тут у прокурора есть резон.
Одним словом, сочли, что в моих действиях состав преступления отсутствовал.
Иван Александрович обещал помочь мне с пропиской в общежитии и с работой. Он просил, чтобы свои рассказы я в дальнейшем записывал. Постараюсь по возможности это делать. Может быть, мои записи пригодятся ему, да и многим другим.
Историю преступности тоже надо знать — может, лучше разберутся в ее причинах и корнях. Ведь преступником никто не рождается.
Часть II
Записки Вальки Лихого
Вместо пролога
Каким-то чудом избежал я на сей раз отсидки. Если бы не Иван Александрович, «пришили» бы мне годов шесть, не меньше. А может Хитрый Попик за меня помолился, кто знает.
Освободившись из-под стражи, при последнем нашем разговоре со следователем я пообещал ему подробно описать дальнейшую свою жизнь, рассказать о местах, где отбывал наказание, о других ворах, с которыми свела судьба на воле и в зоне. Если, конечно, все в жизни пойдет нормально.
Слово свое я сдержал. Ровно через год перед Иваном Александровичем, следователем и ученым, лежали четыре общие тетради, плотно исписанные моим корявым почерком.
Кафе на Сретенке
Из Малаховки, где с весны пятьдесят первого дружная наша компания квартировала на Аниной хате, до Москвы ехали мы обычно в одной электричке. У Казанского вокзала наши пути расходились. Девушки — Роза и Аня — отправлялись «обслуживать» ГУМ, ЦУМ или Петровский пассаж. Ну, а мужская «бригада» — Хитрый Попик, Гена и я — «работали» чаще всего на оживленных торговых улицах или на общественном транспорте. Гена, которого мы шутливо называли Генычем, до недавних пор «трудился» с девушками. Но, заметив, что я приревновал его к Розе, своей Невесте, попросился к нам. Между прочим работать на пару с девушкой, к которой ты неравнодушен, в нашей воровской среде было не принято: если кого-то из нас брала «контора» (милиция), он ставил любимого человека под угрозу, а чувство своей вины всегда переживаешь болезненно.
Расставшись с девушками возле Казанского, мы условились, что пообедаем вместе в кафе на Сретенке. Было это после памятного в моей жизни дня, когда на «сходняке» меня, «пацана», объявили «вором в законе», присвоив кличку «Лихой». А после шумно отпраздновали мое второе «крещение», счастливо совпавшее с восемнадцатилетием. Гуляли четыре дня кряду, из них три — на берегу живописного озера в Электропоселке. Опомнились, лишь когда карманы у всех оказались пустыми. Спели свою коронную: «Сливай воду, гаси свет — больше нет у нас монет». «Общака», как нынешние, не держали, и потому на другое утро надо было опять запрягаться.
Идем по Домниковке. Голова болит, нестерпимо тянет опохмелиться. Заходим в пивную, берем по бокалу пива, подсчитываем свои финансы: с грехом пополам наскребли рублей двадцать. Что ж, за «работу»! Направляемся к «Галантерее». Покупателей много, опыта нам не занимать. И в этот самый момент Хитрый замечает, что нас «пасут». Не иначе, бригада муровцев «села на хвост». Действуют осторожно. Двое держат наш «след» по ту сторону улицы, другие идут за нами, но на почтительном расстоянии. Надо что-то решать.
Заходим опять в пивную, за кружкой пива, обмениваясь короткими фразами, намечаем план действий. Один из муровцев, повременив немного, открывает дверь, направляется к стойке, покупает пачку папирос. Нам становится немного не по себе, хотя и знаем, «без дела» они обычно не берут, но чем черт не шутит. Выходим из пивной. Первым — Хитрый, минуты две спустя — я с Генычем. Главное, мы их «выкупили» — узнали, а уйти — это уж дело техники.
Как и договорились, не торопясь направляемся к Щербаковскому универмагу. Здесь — стоянка такси. Хитрый Попик, который идет чуть впереди, вдруг ускоряет шаг, подбегает к «Победе» с зеленым огоньком, что-то говорит шоферу и открывает для нас заднюю дверцу. Машина почти сразу срывается с места. Успеваем заметить, как засуетились, забегали муровцы. Доезжаем до Бауманской, пересаживаемся на метро и едем на Таганку. Там заходим в обувной магазин и, наконец, начинаем «работать».
Повезло нам, что называется, с ходу. В женском отделе приметили солидную, хорошо одетую гражданку. Сидит, примеряет туфли, а рядом с ней — ридикюль. Осмотрелись — «конторы» нет. И вот уже Геныч стоит возле той гражданки с сумочкой, а мы с Хитрым подходим, чтобы его «притырить» — прикрыть. Первым, прихватив ридикюль, уходит он, мы — следом. Все в ажуре, деньги у нас есть, и неплохие.
Бывает ли в такие минуты чувство страха? Иногда, очень редко, но бывает. Обычно в тот момент, когда «покупаешь» деньги. Или когда потерпевший «поведется» — заметит, что его хотят обокрасть. Тут на какое-то мгновение сердце уходит в пятки. Главное, чтобы «жертва» не наделала шума. Тогда люди обратят внимание, тебя обступят, вызовут милицию.
