Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

— Эмили, вам не стоит это видеть!

— Да что тут происходит?

Этого Беккер сказать не мог. Он взял себя в руки и огляделся по сторонам в поисках возможной угрозы. Но кроме женщин, вокруг никого не было.

Тело Де Квинси сотрясали конвульсии. Казалось, они исходят из самой глубины его души.

Эмили подбежала к нему.

— Отец! Ты ранен?

Де Квинси так горько рыдал, что не смог ничего ответить.

Тем временем женщины заметили в руках Беккера дубинку и с паническими криками бросились вглубь леса.

— Стойте! — приказал констебль.

Но женщины только прибавили скорости.

Де Квинси кулем повалился на землю.

— Непохоже, чтобы он был ранен! — воскликнула Эмили и попыталась приподнять отца. — Не понимаю!

Беккер вытащил из недр пальто еще один предмет полицейской экипировки — трещотку, которая использовалась для извещения о чрезвычайных ситуациях. Он крепко сжал рукоятку и раскрутил лопасть. Громкий и неприятный звук резал уши и был хорошо слышен по всему парку.

Последние женщины в лохмотьях исчезли за деревьями.

— Инспектор! — крикнул мужчина в штатском, выбежавший из зарослей.

Это был один из переодетых полицейских, которые заранее прибыли в сад и рассредоточились по всей территории.

— Бегите к выходу! — приказал Райан. — Заприте ворота! Не дайте никому уйти!

Полицейский кивнул и бросился исполнять приказ. В это время из подлеска стали появляться и остальные.

— В лесу скрываются женщины! — объяснил всем Беккер. — Проститутки! Схватите их! Но будьте осторожны: может оказаться, что они не одни!

За всю жизнь я лишь дважды видела плачущего отца: когда умер мой брат Хорас и, конечно, после смерти моей дорогой мамочки, его преданной супруги, Маргарет. Но как жестоко горевал он сейчас — это превосходило все, что я видела раньше. Когда я осознала, что означают для отца имена, которые выкрикивали эти гадкие старухи, я поняла причину.

Констебль Беккер подхватил отца и понес через лес к выходу. Констебль такой высокий и сильный, а бедный отец такой маленький, что он казался ребенком в могучих руках Беккера. Инспектор Райан шел рядом со мной и настороженно оглядывался по сторонам, словно опасался, что в любой момент на нас могут напасть. Привычный мир, казалось, перевернулся вверх тормашками — достаточно было взглянуть на констебля, который сменил полицейскую форму на неприметную одежду, а уж инспектор тот и вовсе оставил образ головореза и нарядился так, будто собрался в церковь.

Наконец мы оказались в «обитаемой» части парка, прошли мимо наполненного горячим воздухом воздушного шара, миновали канатоходца, который стоял на лужайке и с испугом озирался по сторонам.

Шпили, башенки и арки индийского павильона так призывно манили к себе, что мы остановились передохнуть. Внутри, на сводчатом потолке, был нарисован распускающийся прекрасный цветок. На стенах изображены сцены из восточной жизни: тигр в джунглях; мужчина в тюрбане верхом на слоне; заклинатель, играющий на флейте перед змеей с раздутым капюшоном; толпа людей, дивящихся чудесам пестрого базара.

Констебль Беккер усадил отца на скамейку возле стены. Как я ни пыталась успокоить отца, привести в чувство, он, казалось, не слышит меня. Горе исходило из самых глубин его души, до которых мне было не достучаться.

Беккер и инспектор Райан были явно смущены таким сильным проявлением эмоций. Могу предположить: им никогда прежде не доводилось видеть плачущего, рыдающего мужчину — столь усердно людям вбивалось в головы, что все чувства нужно держать при себе.

Констебли, один за другим приводившие в павильон жалких старух, которых мы видели в лесу, также испытывали недоумение при виде рыдающего отца. Удивленными выглядели и арестованные — эти-то почти наверняка никогда не видели плачущих людей, а сами, скорее всего, позволяли себе поплакать только в одиночестве или в присутствии самых близких друзей. Всех, кто находился в этом необычном павильоне, с детства учили, что проявление чувств равносильно проявлению слабости; им не по силам было постичь беспомощное состояние отца, убитого глубочайшим горем. Это было так же чуждо им, как и изображенные на стенах сцены восточной жизни.

А полицейские все прибывали и приводили новых и новых женщин. Многие совсем ослабли от болезней, но все они отчаянно сопротивлялись и ругались при этом такими ужасными словами, что уши у меня стали красными, как свекла.

— Наверное, вам лучше выйти, — сказал Райан.

Но я не могла оставить отца и так ему и ответила.

Женщин сковали наручниками: правое запястье каждой было соединено с левым запястьем соседки, потом всю цепочку завернули за колонну и сковали запястья двух крайних, образовав таким образом круг, из которого нельзя было выбраться.

Хотя мне и доводилось встречать проституток в Эдинбурге, таких жалких и уродливых созданий я еще не видела. Болезнь довела их до ужасного состояния. Лица были усеяны язвами. У некоторых почти полностью отсутствовали волосы. Раздвинутые сморщенные губы обнажали немногочисленные гнилые зубы. Эхо ругательств и жалоб гуляло под потолком павильона.

— А ну, тише! — громко крикнул Райан.

— Ты не получишь моих денег! — завопила одна из женщин.

— Нам не нужны твои деньги! — рявкнул в ответ инспектор. — Да я и не верю, чтобы у тебя можно было хоть что-нибудь украсть.

— У меня куча денег!

— Правда?

— Я их заработала, да!

— В этом я не сомневаюсь.

Полицейский привел еще одну проститутку и приковал к остальным.

— Скольких уже поймали? — спросил Райан.

— Двадцать три, — доложил Беккер. — И ведут еще одну.

— Вот что я у нее нашел, — сказал только что вошедший констебль и протянул две золотые монеты.

— Это мое! Отдайте!

— Два соверена. Больше, чем клерк может заработать за неделю. Где ты их украла?

— Я заработала!

— Расскажи кому-нибудь другому, — усмехнулся констебль. Никит не станет платить два соверена за то, чтобы поиграть с тобой в «туда-сюда-обратно».

— Констебль, — осадил его Райан и кивнул в мою сторону. Очевидно, вновь прибывший не заметил меня. — Здесь дама.

— Прошу прощения, инспектор. Мои извинения, мисс. — Полицейский покраснел. — Они, бывает, не понимают, пока не начнешь говорить с ними на их языке.

— Ни с кем я не играла в «туда-сюда-обратно», — возразила проститутка. — Говорю же тебе: заработала. Честным путем.

Беккер окинул женщин внимательным взглядом.

— Если у одной оказались золотые, может, и у других тоже есть? — Он подошел к ближайшей проститутке. — Как тебя зовут?

— Дорис.

— Покажи мне, Дорис, что у тебя в карманах.

— Нет.

— Тогда мне придется тебя обыскать.

— Ой, напугал. Девочки, он хочет меня обыскать.

Негодницы расхохотались.

— За это я беру с мужчин деньги, — хихикнула Дорис. — Сколько вы готовы заплатить за то, чтобы поискать у меня между ног?

Проститутки засмеялись еще громче.

Я постаралась сделать вид, будто слышу подобные вещи чуть ли не каждый день.

— Гибсон, помогите мне.

Беккер и вновь прибывший констебль с видимым отвращением обыскали карманы Дорис.

— Эти гомики обворовывают меня! — заорала проститутка. — Вы все здесь свидетели!

— Не собираюсь я ничего воровать, — увещевал ее Беккер. — Хватит брыкаться. Посмотрим, что тут у тебя.

На ладони у констебля лежали две золотые монеты.

— Ну, у кого еще есть?

В результате шумных, сопровождавшихся отчаянным сопротивлением поисков выяснилось, что у всех женщин, у всех двадцати четырех, имеется по два соверена.

Беккер нахмурился.

— Дорис, откуда у тебя эти деньги?

— Я их заработала. И не так, как вы думаете.

— А как тогда?

— Мне заплатил один джентльмен.

— За что?

— Надо было сегодня с утра пробраться в парк, еще до открытия.

— И что дальше? — вмешался в допрос Райан.

— Спрятаться в лесу.

— А дальше? — продолжал допытываться инспектор.

— Когда вот этот появится, — показала проститутка на отца, — я должна была позвать его. — И Дорис произнесла тем голосом, который я уже слышала среди деревьев: — Томас. Томас.