Лиана Мориарти - Тайна моего мужа
Она так устала. Она подумает об этом завтра.
* * *Невозможно было сказать, как долго она проспала, прежде чем снова проснулась – в одиночестве. Сесилия сощурилась на часы с цифровым дисплеем, но без очков разглядеть время не удалось.
– Джон Пол? – окликнула она, приподнявшись на локтях.
Из примыкающей к спальне ванной не доносилось ни звука. Обычно после дальних перелетов он спал как убитый.
Зато над головой раздался шум.
Она села, окончательно проснувшись, и ее сердце загрохотало в груди. Мгновенно все стало ясно. Джон Пол залез на чердак. Он никогда там не бывал! Вспомнилось, как крошечные бисеринки пота выступали у него над губами, когда на него накатывал приступ клаустрофобии. Должно быть, ему позарез понадобилось это письмо, если он был готов ради него карабкаться на чердак.
Когда-то он сказал: «Не полезу туда, разве что это будет вопрос жизни и смерти».
Так письмо было вопросом жизни и смерти?
Сесилия не стала мешкать. Поднявшись с постели, она прошла по темному коридору в кабинет. Включила настольную лампу, приоткрыла верхний ящик шкафа с документами и вытащила красно-коричневую папку с пометкой «Завещания».
Потом села в обитое кожей офисное кресло, развернула его к столу и открыла папку в небольшом пятне желтого света от настольной лампы.
Моей жене, Сесилии Фицпатрик.
Вскрыть только в случае моей смерти.
Она выдвинула верхний ящик стола и достала нож для бумаг.
Над ее головой послышались беспокойные шаги, грохот – что-то опрокинулось. Он вел себя как безумец. Да ведь чтобы вернуться в Австралию к этому времени, он должен был отправиться прямиком в аэропорт сразу после того телефонного разговора с ней!
Ради всего святого, Джон Пол, какого черта вообще происходит?
Одним быстрым решительным движением Сесилия вспорола конверт и вытащила исписанный от руки лист. Еще какой-то миг ее взгляд не мог сосредоточиться. Слова плясали перед глазами.
…нашей новорожденной дочерью Изабель…
…прости, что взваливаю на тебя это бремя…
…подарила мне больше счастья, чем я заслуживал…
Она принудила себя прочесть текст как полагается. Слева направо. Предложение за предложением.
Глава 15
Тесс проснулась внезапно, чувствуя себя непоправимо бодрой. Посмотрела на часы близ кровати и застонала – еще только половина двенадцатого ночи. Она включила лампу у изголовья и откинулась обратно на подушку, уставившись в потолок.
Это была ее старая спальня, но в ней не осталось почти ничего, что напоминало бы о детстве. Стоило Тесс покинуть родительский дом, как мама превратила ее комнату в изящную спальню для гостей с кроватью поистине королевских размеров, соответствующими тумбочками и лампами. Полная противоположность тетушке Мэри, которая благоговейно поддерживала комнату Фелисити точно в том же состоянии, в каком та ее оставила. Комната Фелисити напоминала тщательно оберегаемое место археологических раскопок, и даже плакаты из журнала «ТиВи Вик» по-прежнему висели на стенах.
Лишь потолок в комнате Тесс остался прежним. Она скользнула взглядом вдоль волнистого края белых карнизов. По воскресеньям с утра она часто лежала в постели, глядя в потолок, и беспокоилась о том, что сказала вчера на вечеринке, или чего не сказала, или что ей следовало бы сказать. Тогда вечеринки ее пугали. Они до сих пор ее пугали: отсутствие четкого плана, свободная атмосфера, недоумение, где сесть. Если бы не Фелисити, она ни за что бы на них не ходила, но сестру вечно туда тянуло. Она любила стоять в уголке, тихонько отпуская язвительные замечания в адрес гостей и смеша Тесс.
Фелисити ее просто спасала.
Разве нет?
Накануне вечером они с мамой присели выпить по бокалу бренди и закусить шоколадом. «Именно так я справлялась, когда ушел твой отец, – пояснила Люси. – Это в медицинских целях». И заодно обсудили телефонный звонок Фелисити.
– Вчера вечером, – вспомнила Тесс, – ты угадала, что все дело в ней. Откуда ты знала?
– Фелисити никогда не позволяла тебе иметь что-то только для себя.
– Что? – в ошеломлении, недоверчиво переспросила Тесс. – Неправда.
– Ты захотела научиться играть на фортепьяно. Фелисити научилась играть на фортепьяно. Ты начала играть в нетбол. Фелисити начала играть в нетбол. У тебя стало получаться слишком хорошо, и Фелисити отстала – сразу после этого ты внезапно утратила интерес к нетболу. Ты устроилась на работу в области рекламы. Вот так новость! Фелисити устроилась на работу в области рекламы.
– Ох, мам, – вздохнула Тесс. – Сомневаюсь. Тебя послушать, так это был с ее стороны сплошной расчет. А нам просто нравилось все делать вместе. В любом случае Фелисити – художник-оформитель! А я была менеджером по рекламе. Не слишком-то много общего.
Но не так казалось матери, поджавшей губы, как будто ей виднее.
– Послушай, я не говорю, что она делала это нарочно, – сказала Люси, осушив бокал. – Но она тебя подавляла! Я помню, как благодарила Бога, когда у меня родилась единственная девочка: у тебя не будет близнеца и ты сможешь прожить жизнь на собственных условиях, без всех этих сравнений и соперничества. А затем каким-то образом вы с Фелисити оказались точь-в-точь как мы с Мэри! Даже хуже! Я все гадала, каким человеком ты могла бы стать, если бы она постоянно не дышала тебе в затылок, каких друзей ты могла бы найти…
– Друзей? Я не нашла бы вовсе никаких друзей! Я была слишком застенчивой! Настолько застенчивой, что это можно считать почти инвалидностью. У меня до сих пор не все ладно с общением.
Она вовремя остановилась, едва не признавшись матери, какой диагноз сама себе поставила.
– Фелисити поощряла твою застенчивость. Так ей было удобней. А ты сама по себе была куда смелее.
Тесс повозилась, покрутила шеей, устраивая голову поудобнее. Подушка была слишком жесткой, Тесс скучала по своей родной подушке из мельбурнского дома. Правда ли то, что сказала мать? Неужели она большую часть жизни страдала из-за неправильных отношений с двоюродной сестрой?
Она подумала о том ужасном, удивительно жарком лете, когда распался брак ее родителей. Оно вспоминалось как долгая болезнь. Тесс ни о чем даже не подозревала. Конечно, ее родители раздражали друг друга. Они были такими разными. Но они оставались ее мамой и папой. У всех, кого она знала, были мама и папа, живущие в одном доме. Круг ее друзей и родственников был слишком узким, провинциальным и католическим. Ей было известно слово «развод», но воспринималось оно так же отстраненно, как и «землетрясение». С ней-то такого никогда не случится. Но спустя пять минут после того, как родители неловко, натянуто объявили о своем решении, отец собрал одежду в чемодан, с которым они ездили в отпуск, и перебрался в пахнущую плесенью съемную квартиру, полную старушечьей мебели на тонких ножках. Мать же восемь дней подряд не вылезала из какого-то древнего бесформенного платья и бродила по дому, смеясь, плача и бормоча: «Ну и скатертью дорожка, приятель». Тесс было десять. И именно Фелисити помогла ей пережить то лето: она ходила в бассейн и валялась бок о бок с ней на бетоне под палящим солнцем, так долго, как того хотелось Тесс, хотя Фелисити, с ее прекрасной белой кожей, ненавидела загорать. Она потратила собственные деньги на запись величайших хитов, просто чтобы порадовать Тесс, приносила ей мисочки мороженого с шоколадом всякий раз, когда Тесс плакала, сидя на диване.
И именно ей Тесс звонила, когда лишилась девственности, когда потеряла первую работу, когда ее бросил первый парень, когда Уилл признался ей в любви, когда они с Уиллом впервые всерьез поссорились, когда он сделал ей предложение, когда у нее отошли воды, когда Лиам сделал первый шаг.
Всю жизнь у них все было общим: игрушки, велосипеды, их первый кукольный домик, оставшийся у бабушки. Первая машина. Первое отдельное жилье. Первый отпуск за океаном. Муж Тесс.
Она позволила Фелисити разделить с ней Уилла. Ну конечно же. Она позволила Фелисити тоже быть чем-то вроде матери Лиаму и заодно чем-то вроде жены Уиллу. Она делила с сестрой всю свою жизнь. Уж не потому ли, что считала, будто Фелисити слишком толстая, чтобы найти собственного мужа и завести собственную жизнь? Или ей казалось, что такой толстухе вообще не нужна собственная жизнь?
А потом Фелисити начала жадничать. Она захотела всего Уилла целиком.
Окажись на месте Фелисити любая другая женщина, Тесс ни за что бы не сказала: «Завершай свою интрижку и верни мне мужа». Немыслимо. Но раз уж это Фелисити, все сразу стало… приемлемым? Простительным? Она это имела в виду? Ей случалось одалживать Фелисити зубную щетку, так почему бы не одолжить и мужа? Но в то же время от этого предательство сделалось еще страшнее. В миллион раз.
Тесс перекатилась на живот и вжалась лицом в подушку. Неважно, что она теперь думает о Фелисити. Ей нужно думать о Лиаме. «А как насчет меня? – упорно вопрошала она в десять лет, когда родители разошлись. – Разве меня никто не спросит?» Она считала себя центром их мира, но вдруг выяснила, что не имеет даже права голоса.
