Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

Я заставляю себя встать. Лодка качается подо мной, и, чтобы не упасть, я кладу руку на грудь Харта, чувствую ритм его сердца.

Лодка опять покачнулась, и мы оба стоим в ней, стараясь обрести баланс друг в друге. У меня возникает ощущение, будто я не стояла на твердой земле целую вечность.

Тяжелая и сырая ночь давит. Харт внимательно смотрит на меня темными глазами, и внутри у меня все плавится, я ощущаю жар где-то в животе. Он усмехается и склоняет голову набок. Я заливаюсь краской в темноте и пытаюсь сделать шаг назад, но слишком поздно. Он берет меня за руку, мое сердце бешено колотится. Ошеломленное выражение его лица говорит мне, что он знает, что я чувствую, бесполезно пытаться скрыть это.

Харт просовывает палец в петлю на поясе моих шорт и притягивает к себе, другой рукой обнимает и по-змеиному проскальзывает под майку. Шершавые пальцы на моей голой коже. Я невольно охаю.

– Грейси. – Мое имя застывает у него во рту, тем временем как он наклоняется ко мне и слегка касается губами моих губ. Это похоже больше на случайность, порожденную теснотой. Как будто мы оба, споткнувшись, падаем друг на друга, и именно наши губы могут останавить падение, но затем Харт сильнее притягивает меня к себе, а я не сопротивляюсь.

На вкус он другой, чем в тринадцать лет, тогда это был вкус жвачки «Доктор Пеппер» и «Биг Ред». Теперь, когда ему семнадцать, – это вкус «Джек Дэниелс» и сигарет «Мальборо».

Я чувствую тело Харта, его мокрую одежду и горячую под ней кожу. Мы не торопимся, целуемся медленно, но совсем не нежно. Он прикусывает зубами мою кожу на шее, а потом целует ее. Щетина Харта царапает мою щеку, я втягиваю в рот его нижнюю губу и покусываю, а мои пальцы заплетаются в его густые кудри. Я слышу стон Харта, и сильная дрожь пробегает по нашим телам. Он отстраняется, чтобы посмотреть на меня.

– Грей, – единственное, что он говорит, а потом мы снова бросаемся друг к другу.

Мы целуемся до тех пор, пока мои губы не опухают, а все, что я чувствую внутри себя, – это отчаянное желание, которое нарастает и грозит обрушиться лавиной. И это лучшее, что я испытывала за последнее время. Эти эмоции вышибают из меня чувство опустошения.

Я больше не думаю об Элоре и о загнанных глазах своей матери.

Я думаю лишь о том, чего так сильно хочу, чего хочет Харт. О том, что сейчас ощущается правильным.

Харт – это то, что мне нужно. Мы нужны друг другу.

Когда у нас заканчивается воздух, Харт отстраняется от меня и делает несколько шагов назад. Он моргает, словно пытается вспомнить, кто я такая. Его рот открывается и закрывается, как у рыбы, выброшенной на берег. Харт опускается на облупленную скамью, а я не знаю, как мне поступить, не понимаю, чего он хочет от меня в этот момент. Я сажусь напротив Харта и жду, пока мои сердцебиение и дыхание придут в норму. То правильное чувство быстро ускользает, и пустоту опять заполняет болезненное ощущение потери, но только на сей раз оно иное. Теперь оно больше, глубже. Как будто мы позволили себе что-то хорошее, а потом это резко отняли.

Харт всего в нескольких дюймах от меня, я по-прежнему ощущаю его губы у себя на шее, руки на моем теле. Его дыхание становится прерывистым, и этот приглушенный звук толчками вырывается из горла. Харт роняет голову на руки, и я вижу, что его плечи трясутся. Но слез нет.

Я наблюдаю, как Харт, кирпич за кирпичом, выстраивает стену между нами.

– Ее больше нет, Грейси, – произносит он. – Элора мертва.

Мой желудок сжимается.

– Знаю, Харт, – шепчу я.

– Я облажался. – Его голос резкий, словно прошлись наждаком по ржавой трубе. – Я так ее подвел, должен был заботиться о ней, оберегать. Я должен был находиться там. Я должен был…

Отчаянные рыдания сотрясают тело Харта, он задыхается и ловит ртом воздух, а я, как парализованная, взираю на это.

Я никогда не видела Харта плачущим. Тем более в истерике. Я никогда не видела, чтобы кто-то вот так плакал.

Мне до боли хочется его обнять, утешить, что-то сказать. Но я знаю, что он мне не позволит. Харт не выносит, когда его трогают. Кроме того, невозможно облегчить такую глубокую боль. Постепенно рыдания прекращаются, и плечи Харта перестают трястись. Он глубоко вздыхает, а потом бормочет извинения, но я не понимаю, извиняется ли Харт за то, что утратил самообладание или поцеловал меня.

Вероятно, и за то, и за другое. Поэтому я говорю ему, что все в порядке.

– Идем, – произносит он. Но не смотрит мне в лицо. – Я провожу тебя домой.

Харт берет меня за руку и поднимает со скамьи, потом ставит ногу на нижнюю перекладину приставной лестницы, чтобы удержать лодку в равновесии, опять протягивает мне руку, я ему благодарна, потому что чувствую себя нетрезвой из-за пива и поцелуя.

Я достигаю настила, и Харт поднялся уже наполовину, когда я слышу отвратительный хруст. Лестница ломается под его весом, и он падает слишком быстро, чтобы успеть за что-нибудь ухватиться. Падать не высоко, наверное, фута три-четыре. Но понтон отъехал на расстояние своей короткой цепи, и Харт приземляется одной половиной тела в лодку, другой – в воду.

Не успеваю я и глазом моргнуть, как что-то всплывает из мелководья прямо рядом со старой лодкой. Во все стороны летит грязь и брызги, слышен чей-то низкий и гортанный рев, который узнает любой житель Луизианы.

– Аллигатор!

Этот крик еще не успевает сорваться с моих губ, как я уже слышу клацанье мощных челюстей.

– Господи! – Харт переваливается в лодку и поджимает ноги, а Уилли Нельсон хватает пастью воздух и ржавый металл.

Мое сердце бешено колотится, только не в груди, где ему положено быть, оно будто переместилось в горло.

Уилли снова рычит и пытается достать Харта, а он кричит мне, чтобы я отошла от края дощатого настила и не упала в воду. Харт лежит на палубе и изо всей силы пинает металлический борт лодки, как бы ни был разъярен Уилли Нельсон, эти удары заставляют его отступить обратно в тину. Я провожаю его лучом фонарика и наблюдаю, как он погружается под воду.

– Харт!

– Я в порядке, – отвечает он. – Просто