Семь сувениров - Светлана Еремеева
Когда он шел по коридору в прихожую, он опять обратил внимание на картину Ари Шеффера «Искушение Христа». Обнаженный дьявол с черными как смоль крыльями убеждал Христа в том, что ничего страшного не произойдет, если он пойдет за ним, если примет его дары. Он получит все, что только захочет. Перед ним будет весь мир… все возможности… Он указывал перстом вниз, на мир, который Христос должен был видеть с горы… «…Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё»… Но Христос только молчал в ответ… Затем, как известно о том из Евангелия от Луки, сказал: «… отойди от Меня, сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи…»
16
По дороге на Ждановскую набережную Николай позвонил Василисе. Она пыталась связаться с ним накануне вечером, но он спал в тот момент, а когда проснулся, было уже поздно. Она тут же ответила. Николай слышал, как она шла по городу. Мимо пролетали машины, раздавались голоса, смех, крики, клубился разрозненный щебет птиц.
– Вы гуляете, Василиса? – спросил Николай.
– Да. Вышла ненадолго. Я вам звонила вчера.
– Да-да. Извините. Только сейчас удалось перезвонить. Я был сегодня у вашего дяди.
– Узнали что-нибудь интересное? – спросила она напряженно.
– Да. Много чего узнал… Я поэтому и звоню. Могли бы мы завтра встретиться? Может, посидим в кафе? У меня есть вопросы.
– Хорошо. Давайте.
– Где-нибудь на Невском?
– Да… Часа в три… Вас устроит?
– Вполне.
Он бросил смартфон на соседнее сиденье и повернул на Дворцовый мост. Город погружался в сумерки. По набережным гуляла молодежь. Слышалась тихая музыка. Слева промелькнуло Адмиралтейство и ресторан Кронверк, справа – Петропавловка. Когда он проезжал по Биржевому мосту, раздался звонок смартфона. Номер был Николаю незнаком.
– Николай Викторович? – Николай услышал голос совсем еще молодого мужчины, интонация была уверенной, настойчивой.
– Да. Кто это? – напряженно ответил Николай.
– Меня зовут Даниил Левченко. Я студент журфака. Направлен к вам на практику.
– Я в курсе. Вы связались с Артемом Абрамовым?
– Да. Но я бы хотел…
– Он введет вас в курс дела, – прервал молодого стажера Николай.
– Но Николай Викторович…
– Даниил, послушайте меня внимательно, мы подробно поговорим, когда я приеду на телевидение. Сейчас я занимаюсь расследованием. И очень прошу меня не беспокоить. Это правило нашей команды. Артем введет вас в курс дела, обо всем расскажет. Прошу вас следовать его указаниям, если, конечно, вы действительно хотите работать с нами. У нас как в армии. Вам все понятно?
Молодой человек помолчал несколько секунд и через силу выдавил:
– Да, Николай Викторович…
– Вот и прекрасно.
Николай прервал разговор. Тем временем, проехав мимо Князь-Владимирского собора, он приблизился к дому Волкова и припарковался на углу Большого и Ждановской.
Когда он вошел в квартиру и включил свет, то, на этот раз, сразу же, намеренно, посмотрел на увиденное им накануне изображение Дмитрия Сахарова, как бы придавившего Гаркушу. Удивлению Николая не было конца, когда он понял, что палимпсест из старых журнальных вырезок чудесным образом изменился. Стал тройным. Поверх левой скулы и щеки великого физика прорисовывалось еще одно изображение – это был Ленин. Он хитро улыбался, почти подмигивал. Он словно приветствовал Николая, приподнимая свою знаменитую кепку. Сахаров казался недовольным. Он хмурился, искоса поглядывая на Ленина, а Гаркуша тщетно пытался выкарабкаться теперь уже и из-под Сахарова, и из-под Ленина. «Но ведь в прошлый раз все было иначе!.. – подумал Николай. – Хотя… Возможно… Я не включил тогда все освещение…» Ему показалось, что Ленин, услышав его слова, не просто еще шире заулыбался, а громко хмыкнул.
Николай зажмурился, открыл глаза. Тройное изображение застыло, стало неподвижным. Ленин улыбался, Сахаров смотрел на Николая одним доступным для обозрения глазом, Гаркуша продолжал бежать на месте, придавленный титанами советской эпохи.
Краснов огляделся, взглянул мельком на фрески-фотографии 1990-х годов на противоположной стене и поспешил в кабинет писателя. Ему вслед неподвижно смотрели Жанна Агузарова, Кирилл Набутов, Анатолий Собчак… Опять, как и в прошлые его визиты, беззвучно доносился голос Виктора Цоя… Он тихо пел про «группу крови на рукаве…», про «порядковый номер…» В голове Николая возник его строгий образ – черные волосы, темно-коричневая куртка с широкими плечами, узкие брюки, белая рубашка, белые носки, черные кроссовки… Он гордо смотрел издалека. Николай видел его глаза – спокойные и пронзительные… Затем он закуривал сигарету, поворачивался и уходил вдаль по запорошенной снегом аллее…
Николай вошел в кабинет, сразу направился к столу и зажег лампу. Он открыл четвертую из тетрадей, посвященных маньяку Радкевичу, и углубился в детали следующего убийства. На этот раз преступление, если так можно выразиться, было спланированным… Радкевич помнил, как, сидя дома перед телевизором, где передавали последние известия, неожиданно испытал непреодолимое чувство удушающего холода. Он никак не мог понять – отчего именно начался приступ. Какие-то слова и картинки проносились в голове. Но он не мог уловить сути. Вспыхивал образ детской площадки. Перед глазами маячило женское лицо. Потом слышались шаги. Все было сумбурным – ускользающим, распадающимся на микроны. Сначала он надеялся, что приступ пройдет, но ожидания были тщетными. Холод становился все нестерпимее, он пробирался под кожу, обволакивал ткани, сосуды, проникал в кровь и струился по кровотокам. Наконец он достиг костей и стал перерастать в пульсирующую боль. Он помнил, как вскочил с дивана. Боль становилась настолько разъедающей, что увидев собственную жену, которая играла на полу с маленьким сыном, он не сразу вспомнил, кто она такая и что здесь делает. При виде «человеческих существ» (именно так опознал его мозг в ту минуту жену и сына), у него возникло непреодолимое желание согреться прямо здесь, в этой комнате. Но вернувшееся внезапно чувство реальности открыло истинный облик этих двух безликих фигур. Он увидел перед собой жену и сына. Холод тем временем медленно и верно делал свое дело. Ему казалось, что еще минута-другая, и он окоченеет, превратится в ледяную статую. Жена с изумлением смотрела, как Вадим судорожно носился по комнате в поисках верхней одежды. На ее вопросы он не отвечал ни слова. Затем вылетел в коридор, быстро нацепил сапоги, куртку и бросился вон из квартиры.
Когда он выбежал во двор, уже стемнело. Он не помнил себя. Он весь превратился в холод. Он был прозрачным, ледяным. Тем
