Филипп Ванденберг - Пятое Евангелие
Гутманн словно завороженный слушал Хелену и постепенно начинал понимать, что Лейбетра была на самом деле пристанищем одержимых. Одержимых наукой, для которых существовал только один грех – глупость. Пока что он не мог сказать, какие чувства испытывал к этому месту – благоговение или презрение. К тому же мысли профессора были заняты происходившим вокруг него и словами Хелены.
– Могу себе представить, – продолжила она, – сколько вопросов сейчас мучают вас!
Гутманн взял в руки стакан, сделал большой глоток вина и кивнул в знак согласия:
– Все верно. Например, мне не терпится узнать, кто финансирует научные исследования и выделяет деньги на содержание Лейбетры? Ведь на подобные вещи уходят огромные средства, и кто-то должен за всем этим стоять.
Задавая вопрос, Гутманн тайком наблюдал за Хеленой, словно опасался, что зашел слишком далеко. Но она лишь рассмеялась в ответ:
– Похоже, вам не приходилось жить на широкую ногу.
– Боюсь, что нет, – ответил Гутманн и скрестил руки на груди. – Профессор коптологии вряд ли имеет шансы стать богачом.
– В этом нет необходимости! Вам следовало бы знать, что люди, решившие порвать с прошлой жизнью, редко испытывают нужду. Они принимают такое решение лишь потому, что уже пресытились. Орфей богат, я бы даже сказала, невероятно богат. Пилон родился в Южной Америке, в семье крупного землевладельца. Хегезиасу принадлежит половина акций самой крупном в мире компании, сдающей автомобили в прокат. Гермес владеет нефтяными месторождениями в Нигерии. И каждый из них вкладывает сюда свое состояние. Нет, в Лейбетре не принято говорить о деньгах.
Постепенно настроение в зале становилось все более оживленным. Присутствующие пересаживались или, о чем-то споря, собирались в небольшие группки. Откуда-то доносилась музыка Моцарта. Гутманн подумал, что оказался в раю для философов
– Вы хотели что-то сказать?
Гутманн усмехнулся. Похоже, ни одна из его мыслей не могла ускользнуть от проницательной собеседницы.
– Я лишь подумал, – отозвался профессор, – что Лейбетра – рай для философов.
Хелена молчала, но это молчание означало, что Гутманн сказал что-то не то. Что-то расстроившее ее. Хелена резко взяла бокал и осушила его несколькими большими глотками, словно хотела набраться смелости. Затем она поднялась и, не сказав ни слова, направилась через зал к одной из оконных ниш в толстых стенах, которая была велика настолько, что вмещала деревянную скамью. Она молча смотрела в окно, в ночь.
Не зная, как лучше поступить, Гутманн наблюдал за своей собеседницей. Наконец он решился подойти к Хелене, сидевшей у окна, и спросил извиняющимся тоном:
– Я сказал что-то не то?
– Нет-нет, – ответила она. – Лейбетра действительно могли бы стать раем для философов. Если бы в ней не было философов.
– Вот как вы считаете… – сказал профессор. – Возможно, кто-то и понял бы вас, но не я.
Хелена попыталась найти отговорку.
– Я не имею права говорить об этом, – заметила она с горечью, – тем более вам. Ведь вы здесь совсем недавно.
Гутманн не мог понять, что заставило его собеседницу так разволноваться. Но он знал, как спровоцировать ее, поэтому просто молчал. Тогда Хелена начала говорить.
5
– То хорошее впечатление, которое производит с первого взгляда этот роскошный ужин и прекрасный зал, – сказала Хелена, – на самом деле лишь иллюзия. Если честно, здесь все друг другу враги. В Лейбетре, где должна главенствовать наука, царит полное отсутствие морали и каких-либо человеческих ценностей, а также отказ от понимания разницы между добром и злом во имя знания. Поскольку в действительности знание – это наркотик. Удивление и сомнение, положившие начало философии, считаются в Лейбетре качествами, достойными презрения. Здесь, считаются только с властью. А знание и есть власть.
Если еще несколько минут назад Хелена производила впечатление самоуверенной, сильной, тщеславной и холодной женщины, то сейчас в ее словах читался страх, казавшийся в действительности не таким уж безосновательным. Гутманну показалось, что она ищет поддержки или помощи, поэтому спросил, может ли что-то сделать.
Но этот вопрос, похоже, вызвал только непонимание в Лейбетре каждый сам за себя и никто не должен помогать ближнему, конечно, если не было дано указание свыше. Иерархия здесь такая же строгая, как и в Ватикане, и существуют только две возможности: служить либо подниматься вверх. Или же срываться вниз.
Профессор не отважился спросить, на какой ступени в этой иерархии находилась Хелена. Он размышлял над тем, какую займет сам. Внезапно Гутманн понял, почему Талес так настойчиво повторял, что обратного пути не будет, а путь вперед довольно каменистый.
– Видите этих троих? – спросила Хелена и повернула го лову влево, где рядом с колонной, спокойно разговаривая друг с другом, стояли двое мужчин и женщина. Женщина, которой на вид можно было дать лет шестьдесят, казалась довольно энергичной. Она обращала на себя внимание из-за очень короткой стрижки и большой крысы, сидевшей на ее плече.
– Они считают себя тайными правителями Лейбетры. Эти трое – известнейшие в мире ученые, занимающиеся исследованиями рака. Юлиана руководила больницей Бетесда в Чикаго, пока однажды с двумя промилле алкоголя в крови не сбила женщину, которая умерла на месте. Мужчина с бородой – Аристипп, попал сюда из клиники Чарите в Берлине, где его ненавидели за то, что он работал на органы государственной безопасности ГДР. А Кратес, итальянский ученый, был вынужден покинуть университет Болоньи, поскольку из-за некоторых фактов, имевших место в юности, у него не было ни малейшего шанса вести исследования – ему отказывали в финансировании. Крыса – символ успеха Юлианы. Она утверждает, что именно при опытах на этом животном впервые удалось превратить раковые клетки в обычные.
Чем больше узнавал Гутманн о порядках в Лейбетре, тем сильнее становились его сомнения относительно того, было ли его присутствие здесь уместным. Конечно, он был признанным экспертом в своей области и считался одним из двух ведущих коптологов Европы. Но в сравнении с проводимыми здесь исследованиями его работа казалась слишком незначительной. К тому же Талес, когда Гутманн пытался узнать, чем ему придется заниматься, до сих пор отвечал туманно и лишь давал понять, что профессор сможет продолжить свои исследования.
Позже вечером – ужин мог затянуться и до раннего утра – Талес подошел к профессору и сказал, что настало время представить его Орфею.
Орфей – невысокого роста, с длинными светлыми волосами, мягкими чертами лица и округлыми формами тела – даже жестами заставлял собеседника думать, что под строгой мужской одеждой скрывается женщина. Но его голос был голосом мужчины, в нем чувствовалось желание повелевать и холодность, свойственная прокурорам. Орфей был довольно дружелюбен по отношению к новичку и согласно кивал в ответ на каждую фразу профессора.
Наконец Талес задал вопрос, какое имя будет дано Гутманну орденом. Орфей предложил имя Менас и спросил профессора, согласен ли он, ведь так звали коптского ученого.
Гутманн утвердительно кивнул. Его несколько смутило то, что Орфей знал это имя, ведь оно обычно известно лишь посвященным. После того как глава Лейбетры выразил свое мнение относительно значения апокрифических коптских текстов для христианских религий и проявил при этом глубокие знания в данной области, он с благосклонным видом разрешил Гутманну быть свободным, а Талес заявил, что завтра посвятит нового элеата в его обязанности.
Для всех остальных, которые до сих пор не обращали на Гутманна никакого внимания, разговор с Орфеем, казалось, был экзаменом, во время которого решалась судьба новичка. Похоже, профессор экзамен выдержал и стал полноправным членом это го общества, поскольку присутствующие один за другим начали подходить к Менасу, пожимать ему руку и называть свое имя, полученное после вступления в орден. Не похоже, что данная церемония – по-другому происходившее вряд ли можно было назвать – доставляла удовольствие ее участникам. Казалось, эта обязанность тяготила всех без исключения, а на их лицах не было даже намека на радость или доброжелательность. Этот факт не ускользнул от внимания Менаса. Похоже, Хелена не преувеличивала.
«Отныне ты другой, и все, что происходило в твоей жизни раньше, с этого момента не имеет больше никакого значения» Эти слова Орфея вновь и вновь прокручивал в своих мыслях смертельно уставший Менас, поднимаясь по крутой лестнице к своей комнате. Не раздеваясь, он рухнул на кровать, и тут раздался стук в дверь.
– Да?
Это была Хелена.
– Вы разрешите мне провести эту ночь с вами? – сказали она и закрыла за собой дверь.
