Гилберт Честертон - Парадоксы мистера Понда (рассказы)
Сэр Хьюберт Уоттон, при всей своей внешней простоте, обладал здравым смыслом, который иногда срабатывал не хуже кувалды. На протяжении почти всей беседы он хранил поистине беспристрастное молчание, но последний всплеск недоброжелательности пресек с такой энергией, что адвокат просто онемел.
– Слушать это все не желаю! – воскликнул он. – Мы знаем Гэхегена, и его байки – просто вздор, но ваши попытки обернуть их против него – вздор еще больший. Если вы предъявите серьезные обвинения, мы согласны предоставить вам все возможности для их доказательства. Но если вы собираетесь говорить о вещах, которые никто, включая самого Гэхегена, не принимает всерьез, то их я отвергаю!
– Очень хорошо, – отрывисто продолжал мистер Литтл, – последний мой вопрос будет свойства самого практического. Если капитан Гэхеген содеял только то, о чем говорит, то какого же черта он не сказал об этом раньше? Зачем скрылся? Почему на следующее утро бросился в бега?
Питер Гэхеген с усилием поднялся со своего места. На адвоката он так и не оглянулся, глаза его с глубоким сожалением прикованы были к пожилому священнику.
– И на этот вопрос есть ответ, – сказал он, – но никому, кроме мистера Уайтуэйза, я его не дам.
И как только мистер Уайтуэйз услышал этот отказ, он, что весьма странно, тоже покраснел и протянул Гэхегену руку.
– Я верю вам. И заставили меня вам поверить именно последние ваши слова.
Адвокат, исполненный презрения, но брошенный уже и собственным клиентом, затолкал бумаги в маленький черный чемоданчик, чем и завершился этот неформальный обмен мнениями.
* * *Правдивый ответ на последний вопрос Гэхеген дал позднее. Он сказал правду той, кому говорил все, – Джоан Варни, с которой был помолвлен. И она, как ни странно, его поняла.
– Я убегал не от полиции, – сказал он. – Я бежал от девушки. Знаю, звучит это дико, но тогда я на самом деле считал, что делаю как лучше для нее в ситуации отвратительной, среди множества отвратительных альтернатив. Я на следующее утро знал, что показалось викарию: он видел, как я совершил убийство. Допустим, это бы я опроверг… Но ей пришлось бы узнать для начала, что ее старый друг, воспитатель ее любимых зверей – на самом деле кошмарный безумец, способный нанести ей гнусную обиду. Это в лучшем случае. Но дело не только в том. Я вел себя так плохо, как другие; я оказался в стыдном и ложном положении. Если бы я остался, меня ждала бы трясина ничтожных объяснений и бесполезных раскаяний, и трудно было бы разобрать, для кого они больней – для меня или для нее. Тут мне явилась мысль, странная, тайная, почти подсознательная, и я не мог от нее избавиться: пусть думает, что думает, а потом, во времена тихие, будет помнить, что из-за нее один мужчина убил другого. Пусть ужаснется, но не будет унижена. А в голове моей все звучал безумный шепоток: в конце концов она будет немного… гордиться.
– Думаю, на ее счет ты был прав, – по обыкновению искренне сказала Джоан. – И все равно ты должен был сказать ей правду.
– Джоан, – ответил он, – у меня просто не хватило мужества.
– Я знаю, – сказала она. – А еще я знаю, как ты заслужил свой орден. Я своими глазами видела, как ты перепрыгнул пропасть, и чуть не упала в обморок. Но в том-то с вами и дело, блистательные воины, – она приветливо подняла голову, – вам не хватает мужества.
Ходульная история
Трое старых друзей толковали о немецких делах – сэр Хьюберт Уоттон, весьма известный чиновник; мистер Понд, совсем неизвестный чиновник; и капитан Гэхеген, не составивший ни одной бумаги, но прекрасно сочинявший самые дикие истории. Точнее сказать, их было четверо – к ним присоединилась Джоан, скромная молодая женщина со светло-каштановыми волосами и темно-карими глазами.
Гэхегены только что поженились, и капитан становился при жене особенно красноречивым.
Походил он на щеголя времен регентства[26]. Мистер Понд походил на рыбу с круглыми глазами и сократовским лбом, сэр Хьюберт Уоттон – на сэра Хьюберта Уоттона, что друзья очень ценили.
– Какой позор! – говорил сэр Хьюберт. – Что они делают с евреями! Приличных, прилежных, безвредных людей, в которых не больше коммунизма, чем во мне, выгоняют без выходного пособия! Вы согласны со мной, Гэхеген?
– Еще бы! – ответил капитан. – Я евреев не обижаю. Три с половиной раза чуть было не обидел, но сдержался. Что же до сотен или тысяч бедных скрипачей и шахматистов, их обижать не надо. Но ведь они сами себя обижают, когда так преданы Германии – и там, и даже здесь.
– Ну это преувеличено, – сказал мистер Понд. – Помните Шиллера, во время войны? Шуму не было, я знаю точно, ведь такие дела по моему ведомству. Вообще я не люблю шпионских историй, это самые скучные из детективов, но эта история очень уж неожиданно кончилась. Конечно, вы знаете, что в военное время жизни нет от любителей, как у герцога Веллингтона не было жизни от писателей. Мы преследовали шпионов, любители нас. Какие-то маньяки являлись к нам и говорили, что такой-то или такой-то похож на шпиона, а мы никак не могли втолковать, что шпион на шпиона не похож. Немцы очень старались скрыть своих помощников: одни были совсем незаметны, другие – слишком заметны, одни – чересчур малы, другие чересчур велики, чтобы их увидеть…
В честных глазах Джоан Гэхеген засветилось удивление.
– Простите, – сказала она, – разве так бывает?
Муж ее, и без того возбужденный, весело засмеялся.
– Бывает, дорогая, бывает! – воскликнул он. – Пожалуйста, вот пример. Вспомни бедных Бэлем-Браунов из Масуэлл-хилла. Пришел он со службы, взял косилку, и видит – из газона торчит что-то рыжее, вроде шерсти. Друг мой Понд, собравший самую лучшую коллекцию усов (конечно, после сэра Сэмюела Сподда), тут же установил, что это – волосы одного из сынов Енаковых[27], судя по качеству – еще живого. Однако профессор Путер возразил, что это – титан, ибо, как известно, Юпитер схоронил их под Этной, под Оссой и под тем холмом, на котором стоит Масуэлл-хилл. Домик моих несчастных друзей разобрали, холм раскопали, и обнаружили чудище вроде сфинкса. Увидев его лицо, миссис Бэлем-Браун испугалась и сообщила репортерам, что оно великовато. Но мистер Понд, проходивший мимо, заметил, что оно – маловато, что вскоре подтвердилось. Чтобы сократить простую, ходульную историю…
– Да, пожалуйста! – вскричала Джоан.
– …скажу, – продолжал Гэхеген, – что титан был очень длинный и лицо его, по законам перспективы, едва виднелось в небесах. К счастью, он ушел и утонул в океане.
Видимо, он собирался читать лекции в Америке, подчиняясь еще одному закону, гласящему, что, если тебя заметили, ты обязан их читать.
– Надеюсь, это все? – спросила Джоан. – Ну хорошо, ты говоришь ради разговора, но ведь мистер Понд зря не скажет. Что же вы имели в виду?
Мистер Понд тихо откашлялся.
– Слова мои и впрямь связаны с одной историей, – сказал он, – сам я не вижу в них ничего странного, но, вероятно, объяснить их надо.
И – как всегда, не без дотошности – он рассказал то, что мы перескажем.
Случилось это на модном морском курорте, где размещался и крупный порт, а потому и профессионалы, и любители зорко глядели, нет ли шпионов. Округом ведал сэр Хьюберт, городком – мистер Понд, который расположился на незаметной улочке, в небольшом доме, с двумя помощниками – молчаливым, широкоплечим, но коротеньким Ваттом и длинным, говорливым, элегантным Траверсом, которого все называли по имени – Артур. Батт сидел в первом этаже, глядя на дверь, а Траверс – на втором, где хранились чрезвычайно важные бумаги, в том числе единственный план минных заграждений в гавани.
Мистер Понд сидел в доме меньше, он много ходил по городу и хорошо знал свой квартал, надо сказать, неприглядный. Там было несколько хороших, старинных домов, большей частью – пустых, а вокруг теснились истинные трущобы, где, как обычно говорится, «было неспокойно», что опасно всегда, а в военное время – особенно. На улице, прямо за дверью, он не нашел ничего примечательного, но напротив стояла антикварная лавка, изукрашенная по витрине азиатскими саблями, а рядом обитала миссис Хартог-Хаггард, которая была опасней всех сабель на свете.
Такие женщины есть повсюду, они похожи на старых дев с карикатуры, хотя нередко оказываются хорошими матерями и женами. Миссис Хартог-Хаггард была вдобавок похожа на ораторшу с пацифистского митинга, на самом же деле отличалась патриотизмом и даже воинственностью, хотя обе эти крайности, строго говоря, приводят к многословию и одержимости. Бедный мистер Понд хорошо запомнил тот злосчастный день, когда угловатая фигура заметалась у входа и подозрительный взор впился в него сквозь очки.
Войти и впрямь было нелегко, дверь только что чинили, досок не убрали, но гостья покричала на рабочих и, еще не дойдя до цели, создала гипотезу.
– Мистер Понд, – крикнула она в самое ухо бедному хозяину, – он социалист! Ворчит о каких-то профсоюзах, я сама слышала! Что они делают у вашей двери?
