Захар Абрамов - Приговор
— Ничего, — ответил «Артист», — все кончено. Волки на этот раз мы.
Через пять минут, прихватив портфель, фотоаппарат и скатерть мы уже смотались оттуда…
Конец рассказа Мехтиева не представлял особого интереса для следствия. Было ясно, «Косой» выставлял себя послушным исполнителем воли «Артиста». Мол, с Галустяна и спрашивайте, а я — человек, так сказать, подневольный.
После того, как его вывели, Байрамов с улыбкой сказал Акперову:
— Вот оно — воровское «товарищество» в самом чистом его виде.
— Что ты хочешь, Фархад. Волчья психология. Спасай свою шкуру в одиночку.
ГЛАВА 28
ЗАСТУПИНА? ДО СИХ ПОР ТЫ НАЗЫВАЛ ЕЕ ПО ИМЕНИ
Резко затрещал телефон. Акперов, рывком схватил трубку:
— Алло! Слушаю! Лучше? Спасибо, Сергей! Ты — добрый волшебник! Еду, сейчас же еду!
Счастливо и растерянно обшаривая глазами комнату, Заур долго искал пиджак, хотя он висел тут же, перед глазами. Наконец, увидел его, рванул с вешалки и помчался к Асланову.
Подполковник выжидающе поднялся с места, в прищуренных светлых глазах настороженность.
— Смешно я выгляжу, наверное, — виновато улыбнулся Акперов. — Но есть причина, Аскер Мурадович. Заступина пришла в сознание!
— Заступина? — переспросил Асланов. — До сих пор ты называл ее по имени — Марита.
— Да, было…
— Было? — укоризненно покачал головой Асланов. — О твоей истерике Байрамов вкратце рассказал мне. Требуешь санкцию, не зная действительных обстоятельств! Какая нам цена, если начнем строить работу на одних догадках. А?
— Товарищ подполковник! — начал было Акперов.
— Подожди… Выслушай! Я знаю тебя хорошо. Знаю, как мужественного человека! А что такое мужество? Это, — в первую очередь, умение всегда владеть собой, душевная собранность. А ты — обмяк, раскис. Испугался за свою репутацию что ли? Может быть, захотелось — чистеньким уйти в сторону?
Майор вспыхнул, но промолчал.
— Ошибиться может каждый человек, Заур. Так что же, по-твоему, надо добивать человека? Ты — чекист, — Асланов повысил голос. — Ты лучше других знаешь цену, человечности.
— Вы правы, товарищ начальник, — потупясь произнес Акперов. — Только напрасно вам кажется, что мало я думал…
— Молчи уж. — Подполковник смягчился. — Я великолепно понимаю: у любящего человека невысказанных мыслей столько, сколько воды в море. Ладно, ступай, тебе надо быть в больнице.
Акперов, нагруженный кульками и фруктами, цветами, коробкой конфет, не шел, а летел к хирургическому корпусу. Уже в коридоре его остановила сестра. Приложив указательный палец к губам, шепнула:
— Тише. Больные отдыхают. И, пожалуйста, не беспокойте ее — она еще очень слаба. Побудьте минут пять, не больше.
Акперов молча кивнул, на цыпочках вошел в бокс. Аккуратно сложил на тумбочку груду покупок, опустился на стул. Марита, осунувшаяся, трогательно беспомощная, казалось, дремала. Акперов несколько минут молча вглядывался в дорогое лицо. Почувствовав его взгляд, она медленно открыла глаза, как-то недоверчиво улыбнулась. Заур осторожно коснулся ее руки, и рука тотчас спряталась под одеяло.
— Ты… пришел…
— Здравствуй, дорогая… Я рад, что ты…
Глаза Мариты заблестели, она отвернулась. К виску, оставляя влажный след, побежала слеза.
— Лучше бы я умерла, — вырвалось у нее. — Не надо было б мне… Это несправедливо!
Он ответил твердо, даже сердито:
— Умереть легче всего. Подумай о том, как жить. Жить, понимаешь? Жить, потому, что я люблю тебя.
Губы ее задрожали, она прикусила их, но слезы все равно бежали и бежали.
— Нет… Заур. Не надо. Я хочу тебе сказать… — В голосе ее прозвучала такая тоска, что Заур не выдержал.
— Об этом потом. Тебе нельзя волноваться. Поправишься — отвезу тебя к маме, потому что твой отец арестован.
— Он не отец. Господи, как объяснить… — она закусила край пододеяльника.
Заур поймал в маленьком зеркале над кроватью укоризненный взгляд сестры, поднялся. Медленно очистил мандарин, вложил в руку Мариты.
— Все будет хорошо. И что бы ни случилось, знай, — я люблю тебя.
Она покачала головой. Но Заур, сделав вид, что не заметил ее жеста, вышел из бокса.
Оставшись одна, Марита прижала к губам солнечные, янтарные дольки.
…В последующие дни, однако, Акперов не появлялся. Он только аккуратно передавал для нее фрукты, бульоны. Раза два приходила Аида. Марита бывала рада, когда Аида, увлекшись, рассказывала ей о своих делах. Каждой клеточкой ощущалось в эти минуты живое дыхание жизни, и собственные беды незаметно отступали на второй план.
Так же, как и Марита, с интересом слушала Аиду седая, молчаливая санитарка. Наверное она была новенькой в отделении, Марита не знала ее имени.
Наступил день, когда девушка впервые сделала несколько шагов, опираясь на руку этой старой женщины.
— Как вас звать? — спросила она санитарку. — Вы чем-то напоминаете мне маму.
— А я и есть мама, девочка. Пери-ханум звать меня.
Марита отшатнулась, закрыла лицо руками. Но Пери-ханум отвела ее руки.
— Идем на балкон. К солнцу. Тебе надо больше солнца.
ГЛАВА 29
ПРИДЕТСЯ «РАСКОЛОТЬСЯ»
Аркадий, развалившись на нарах одиночной камеры, докуривал последние папиросы высшего сорта. Его безразличный взгляд медленно шарил по потолку, стенам, иногда упирался в глазок двери.
Галустян был почти уверен в том, что милиция не располагает достаточными данными о его темных делах и, уповая на «счастливый» случай, надеялся как-нибудь выкарабкаться. Не зря же его считают «счастливчиком».
«Конечно, арестовали не зря, — рассуждал Галустян, — все же я вор «в законе». Возьму на себя побег, отбуду срок и снова на волю».
Правда, нельзя сказать, чтоб его совершенно не беспокоил предстоящий допрос: он прикидывал какие вопросы ему могут задать, заранее обдумывал и обосновывал свои показания.
Время шло. Преступник все беспокойнее поглядывал на глазок, все настороженнее прислушивался к шагам за дверью…
Допрос Аркадия Галустяна начался в полдень. Акперов придавал этому разговору большое значение, поэтому, зная повадки бандита, к встрече подготовились тщательно.
Когда «Артиста» ввели, он замедлил шаг, внимательным, оценивающим взглядом скользнул по круглому столу, на котором были разложены все вещественные улики. Галустян заметил и шляпу, и тельняшку, и ковровую скатерть, и старый молоток, и нож, и золотые часики с браслетом. «Ничего не попишешь — в тисках», — промелькнуло в его сознании, но ни один мускул не дрогнул на спокойном, нагловатом лице. Он равнодушно посмотрел прямо в глаза Акперову, сидевшему на диване, на Байрамова, который занял место за письменным столом. Вежливо поздоровался с Агавеловым, удобно устроившимся на подоконнике.
В кабинете стояла тягучая тишина, которая несколько нервировала Галустяна. Почему они молчат, почему не начинают сыпать вопросами?
— Ну, «герой», расскажи-ка нам, какие кривые дорожки привели тебя сюда? — обратился, наконец, к нему Байрамов.
Скуластое, чуть тронутое оспинами, смуглое лицо Галустяна покривилось в усмешке.
— Трудно говорить, гражданин, следователь. Но, вы знаете, наверно, что я вор, сидел за ограбление.
— За ограбление и изнасилование.
«Артист» кивнул.
— Правильно. Так вот, бежал я, не усидел. Тоска заела. Рискнул вернуться домой. Ну, а здесь вел себя безукоризненно…
— И жил не дома! — вставил Акперов.
— Верно. Нелегал, так сказать. Боялся милиции, все-таки могли прихлопнуть. Знаете, не хочется лезть в пасть удава, как кролик.
— Неумно, — сдерживая раздражение, бросил Акперов.
— Может быть. Умом не блещу.
— Дальше…
— Дальше? Ну, жил, веселился. Старался, конечно, не попасть под статьи кодекса.
— Сомнительно, чтобы твои потребности удовлетворялись содержимым твоего кармана.
— Это уже частный вопрос, гражданин следователь.
— Допустим. Но нас как раз интересуют именно те преступления, которые совершены тобой после побега, — вставил Акперов. — Улавливаешь?
— Да, гражданин майор. Но их не было. И вообще…
— В частности, в частности.
— Э-э, начальник, это скучные подробности, а для следствия они вовсе не представляют интереса. Однако взяли вы меня здорово. У сидящего на окне сыщика выдающиеся способности. Один железный прием — и прогулка в Сочи накрылась. А ведь я поехал туда, чтобы у вас голова не болела. Начал было приличную жизнь.
— Пропивал награбленное?
— Не спорю. Милиция всегда готова пришить что-нибудь. Ясно — вы арестовали меня по подозрению в краже. Сажайте, отсижу срок…
— Темнишь, Галустян! — с упреком сказал следователь. — Туманом тут ничего не возьмешь.
— А мне нечего «брать».
