Антон Леонтьев - Интервью с магом
Среди приглашенных был и Марк, что оказалось лучшим для меня подарком. Я увидела его разговаривающим со Светланой, сопровождавшей Машу. Девочка походила на юную принцессу в воздушном розовом платье, на ее шее и в волосах сверкали камни, и я не сомневалась, что это настоящие бриллианты.
– Теть Кать! – крикнула на весь зал Маша, завидев меня.
Она бросилась ко мне, как к родной, и я даже слегка испугалась столь бурного проявления чувств. Марк, как я поняла, тоже был чрезвычайно рад видеть меня.
– Как же хорошо, что вы пришли! – прижимаясь ко мне, воскликнула девочка. – Это все папа организовал для меня. Вернее, для Феликса. Беднягу сегодня похоронят...
Я разузнала у Светланы (вот кто-кто, а ясновидящая ничуть не переменилась, даже одеяние на ней было стандартное, повседневное) последние новости. Оказывается, сопоставление генетического материала подтвердило, что останки, найденные под дубом недалеко от воинской части, именно Феликса: ошибка исключалась.
Художник всем представлял Машу. До меня долетели его слова – он то вел речь о свой новообретенной дочери, то вдруг сбивался и заявлял, что это его блудный сын Феликс. Я заметила уныние на лице Маши. Что же получается – Сальвадор Аскольдов взял ее к себе только потому, что в Маше живет душа Феликса, и он считает, что обрел своего сына, хотя бы и в совершенно ином обличии?
Потягивая французское шампанское, я поделилась своими мыслями с Марком. Иллюзионист, посмотрев по сторонам, тихо ответил:
– Катенька, ты тысячу раз права! Сальвадор видит в Маше не десятилетнюю сироту, которая так хочет обрести настоящую семью, а, как ни прискорбно, своего погибшего сына. Он ведь уверовал в то, что в теле Маши обитает душа Феликса, и, боюсь, именно этим и объясняется его маниакальная привязанность к девочке.
И как долго будет продолжаться сия комедия? Ведь рано или поздно Аскольдов увидит, что девочка Маша – отнюдь не его сын Феликс. И даже если предположить, что в ней живет душа несчастного подростка... Она ведь совершенно иная личность!
Аскольдов, разъезжавший по залу для приемов и саду в инвалидном кресле, то и дело подзывал к себе Машу и представлял прибывшим гостям. До меня снова донеслись обрывки разговоров – художник несколько раз назвал девочку Феликсом. Маша, как я видела, была готова разреветься.
Улучив момент, я вместе со Светланой подошла к Маше, и мы попытались утешить ее.
– Почему все так? – спросила девочка, в больших глазах которой застыли слезы. – Я ведь так надеялась найти семью! И Сальвадор велел тотчас называть его папой. Но ведь он уверен, что я – его сын. Только я не его сын! Я не Феликс! Я – Маша!
Внезапно рядом с нами возник знакомый и столь неприятный мне тип – яппи Илья Плотников. Поздороваться со мной он даже не соизволил, сделал вид, что мы незнакомы. Бывший чекист произнес, обращаясь к Маше:
– Тебя хочет видеть твой отец...
Маша, опустив украшенную цветами и бриллиантами головку, последовала за «шестеркой» Аскольдова. Я вздохнула:
– Боюсь, что здесь, на Рублевке, в семье миллионера, Маше намного хуже, чем в детском доме в провинциальном Ленинске!
– Я тоже так считаю, – заметил подошедший Марк и нежно взял меня под локоть.
О, какое же незабываемое чувство пробрало меня! Все заботы и проблемы тотчас отступили на второй план, и я вдруг поняла, что влюблена в иллюзиониста. Только этого не хватало! Но почему, собственно, и нет? Внезапно мне представилась семейная идиллия – Марк, я и наш ребенок... Только в виде ребенка отчего-то выступала Маша.
Раздалась негромкая, минорная музыка – играл специально приглашенный струнный секстет с мировым именем. Гости затихли, образовав полукруг. Аскольдов выехал на середину зала и произнес прочувственную речь, смысл которой сводился к тому, что он снова обрел своего горячо любимого сына. Я заметила нескольких фотографов и журналистов – те были специально приглашены Аскольдовым для правильного освещения в прессе «чуда воскрешения блудного сына».
Затем коренастый секретарь преподнес своему хозяину на золоченом подносе небольшую пузатую вазу, оказавшуюся, как позднее выяснилось, урной с прахом. Останки Феликса были кремированы, и теперь предстояло предать их земле. Но у художника была иная идея – он пожелал развеять их по воздуху!
Вертолет, рубя воздух лопастями, уже ждал на площадке. Меня и Светлану пригласили проследовать в его салон – нам была оказана великая честь, и мы могли участвовать в церемонии погребения, вернее, разбрасывания над головами жителей столицы праха Феликса.
Марк остался на земле, зато в вертолете нашлось местечко для сервильного нахала Плотникова. Он обращался со своим боссом, Сальвадором Аскольдовым, с чрезвычайным почтением.
Вертолет поднялся в воздух, мы оказались над подмосковным леском. Солнце уже начинало садиться. Аскольдов протянул урну с прахом Маше и сказал:
– Ты, мой дорогой Феликс, единственный человек в мире, который может присутствовать на своих похоронах и развеять собственный прах по воздуху!
– Я не Феликс, я Маша! – возразила с неожиданной злостью девочка.
Я могла понять ее – даже если в ней и живет душа Феликса, это не значит, что она сама – Феликс! Но Сальвадор этого, казалось, не осознавал. Вернее, не хотел осознать.
Плотников распахнул дверцу, в лицо мне ударил холодный поток. Неужели Аскольдов хочет, чтобы именно Маша пустила пепел по ветру? Вот уж идиотическая идея!
Машу страховал Плотников, но все равно мне было не по себе. Аскольдов, подбадривая Машу, произнес:
– Ну давай же, Феликс! Давай же, сынок! Ты ведь так хорошо играл в американский футбол, у тебя был отличный бросок...
Маша, повернувшись к художнику, прокричала:
– Я не Феликс! Сколько раз я просила тебя не называть меня так! Феликс находится здесь! Он умер, понимаете, умер!
И девочка вышвырнула урну с прахом из вертолета. Все ахнули, а художник, побледнев, заорал:
– Чертова дура, идиотка, мерзавка! Ты что наделала? Надо было по горсточке выбрасывать, а не все сразу! Шваль детдомовская, вот ты кто!
Когда мы приземлились, Аскольдов вроде бы пришел в себя, успокоился и даже попытался примириться с Машей. Но девочка не хотела идти к нему. Тогда художник заявил:
– Феликс, не капризничай! И почему ты в новой жизни стал девчонкой? Ничего, бабью дурь я из тебя выбью!
Машу увели. Светлана на прощание сказала:
– Девочка хочет, чтобы я пока жила здесь. И Аскольдов не возражает. Понимает, что ей потребуется время, дабы приспособиться к новой обстановке. Но придет момент, и мои услуги не понадобятся. Боюсь, Маша здесь крайне несчастлива!
Я придерживалась точно такого же мнения. Раньше никогда бы не поверила, если бы мне сказали, что ребенок чувствует себя намного лучше в детдоме, чем в особняке ужасно богатого художника. Но что произойдет, если Аскольдов и дальше будет обращаться с Машей, как с Феликсом? Правда, иногда он все же вспоминает, что перед ним – чужая девочка, и тогда срывает зло на несчастной Маше.
Юная супруга художника тоже, как я отметила, не жаловала Машу, хотя своих чувств не выказывала. Но понять сие можно было по ее поведению, по взглядам, которые она бросала на Машу, даже по жестам... Наверняка молодая женщина боится, что пострадают ее собственные дети, что Аскольдов теперь будет носиться с «Феликсом» и, не дай бог, еще отпишет все свое имущество Маше.
Наслаждаться фуршетом у меня не было желания, но пришлось делать хорошую мину при плохой игре. Маша и Светлана куда-то исчезли, гости же обменивались впечатлениями, и до меня долетали обрывки фраз наподобие: Аскольдов помешался от горя, видит в каждом своего сына... Так называемая ясновидящая – типичная мошенница, и девочка наверняка с ней заодно... Как только Сальвадор этого не видит?.. Их надо сдать на руки прокуратуры... Желают только одного – урвать побольше денег... Не удивлюсь, если они скроются как-то ночью, прихватив деньги и ценности...
Вот что думали представители московской тусовки о Маше и Свете! Наслаждаясь редкими винами, трюфелями, паштетами, белужьей икрой и сладостями, гости перемалывали косточки художнику и его семейству. Я, устав от злословия, уволокла Марка в беседку и спросила:
– А что известно о похитителях Феликса? Мальчика же убили! Это подтвердилось?
Иллюзионист кивнул:
– Да, медики, исследовавшие останки, пришли к выводу, что Феликс был убит – кто-то задушил его, сломав шейные позвонки. Смерть наступила мгновенно.
– Маша ведь так и говорила… – поежилась я. – Кошмар! Неужели душа помнит момент собственной гибели, вернее – гибели тела, в котором она раньше обитала? Выходит, что душа – своего рода эфемерная дискета? Интересно, если душа может жить и в человеке, и в животных и даже в растениях, значит, она не является таким уж важным компонентом, а, скорее, представляет собой нечто бесцветное и аморфное? Потому что как иначе она может сидеть сначала в теле музыкального гения или передового физика, лауреата Нобелевской премии, а затем переселяться в белку или медведку?
