Агата Кристи - Скрюченный домишко
- А ваша мать?
- Когда я вернулась с прогулки, она только-только вышла из спальни это было приблизительно в четверть первого. Мама не любит вставать рано.
Мы вернулись в дом. Я последовал за Софией в библиотеку. Филип с бледным, осунувшимся лицом сидел в кресле. У его коленей, тихо плача, примостилась Магда.
- Из госпиталя звонили? - спросила София.
Филип отрицательно покачал головой.
Магда всхлипнула.
- Почему мне не позволяют поехать к ней! Мое дитя... мое смешное безобразное дитя. Я дразнила ее подкидышем троллей и страшно этим сердила... Как я могла быть столь жестокой?! И теперь она умрет... Я знаю, она умрет...
- Замолчи, дорогая, - сказал Филип. - Замолчи. Бога ради.
Я почувствовал, что мое присутствие здесь неуместно, незаметно вышел из библиотеки и отправился на розыски Нэнни. Старая женщина сидела на кухне, тихо плача в передник.
- Это наказание мне, мистер Чарлз, за мои скверные мысли. Наказание, вот что это такое.
Я не стал уточнять, какие именно мысли она имеет в виду.
- В этом доме обитает зло. Вот что здесь обитает. Я не хотела этого замечать, не хотела поверить в это. Но теперь верю. Кто-то убил хозяина, и он же пытался убить маленькую Джо.
- А зачем кому-то убивать Джозефину?
Нэнни выглянула из-за передника одним внимательным глазом.
- Вы достаточно хорошо представляете себя, что это был за ребенок, мистер Чарлз. Она хотела все знать - это у нее с самого детства. Бывало, крошка пряталась под обеденным столом и подслушивала разговоры служанок, а потом все им же и выкладывала. Чувствовала себя при этом страшно важной персоной. Понимаете, она всегда была обделена вниманием и лаской матери. Джозефина, в отличие от первых двух, - некрасивый ребенок. Маленькая дурнушка. "Подкидыш троллей", - называла ее миссис. Я всегда порицала миссис за это. Убеждена, именно такое отношение и озлобило девочку. Но Джозефина в какой-то мере поквиталась за обиду тем, что стала вынюхивать у окружающих разные секреты и давала им понять о своей осведомленности. Но это совсем небезопасно делать, когда где-то рядом ходит отравитель!
Конечно, это было совсем небезопасно делать. В связи с этим мне пришла в голову одна мысль.
- А вы не знаете, где она хранила маленький черный блокнот, ну тот, в который все записывала? - спросил я.
- Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Чарлз. Джозефина берегла его как зеницу ока. Однажды я увидела, как она лизала карандаш и писала в блокнотике и потом снова лизала карандаш. И я ей сказала тогда: "Не лижи грифель, отравишься!" А она мне: "Нет, не отравлюсь, потому что в грифеле никакого свинца нет, а есть только уголь". Хотя я не понимаю, как так может быть: ведь если предмет называется "свинцовый карандаш", то, наверное, все-таки потому, что сделан он из свинца.
- Я вас понимаю, - согласился я. - Но в этом случае Джозефина действительно была права. - (Джозефина всегда была права.) - Так как насчет этого блокнотика? Вы не знаете, где она его хранила?
- Понятия не имею, сэр. Берегла его как зеницу ока.
- А когда ее нашли, блокнотика при ней не было?
- О нет, мистер Чарлз, не было.
Значит, блокнотик кто-то взял? Или Джозефина прячет его в своей комнате? Я решил пойти посмотреть. Где находится комната Джозефины, я не знал, но когда я в нерешительности шел по коридору, из-за одной из дверей раздался голос Тавернера:
- Зайди-ка сюда, Чарлз! Я в комнате ребенка. Видел когда-нибудь что-нибудь подобное?
Я переступил порог и стал как вкопанный.
У небольшой комнаты был такой вид, будто по ней пронесся ураган страшной силы. Ящики комода выдвинуты, и их содержимое разбросано по полу. Матрасы и постельное белье сдернуты с маленькой кровати. Ковры свалены в кучу в углу, стулья перевернуты, картины сорваны со стен и фотографии вырваны из рамок.
- Боже мой! - воскликнул я. - Что здесь произошло?
- А как ты сам полагаешь?
- Кто-то что-то искал.
- Точно.
Я осмотрелся и присвистнул.
- Но как... как можно было пробраться в комнату и учинить такой разгром, не будучи никем увиденным или услышанным?
- Да очень просто. Миссис Леонидис все утро провела в спальне за маникюром, телефонными разговорами с друзьями и примеркой новых туалетов. Филип сидел над книгами в библиотеке.
Нэнни на кухне чистила картошку, лущила фасоль и гремела кастрюлями. В семье, где всем хорошо известно времяпрепровождение друг друга, планировать подобные действия очень легко. И вот что я тебе скажу. Проверить это нехитрое дельце - то есть устроить ловушку для ребенка и перевернуть вверх дном детскую - мог абсолютно любой в доме. Но человек этот страшно спешил, на спокойные поиски у него не было времени.
- Вы говорите, любой в доме?
- Да, я проверил. У каждого из домашних имелась такая возможность. У Филипа, у Магды, у Нэнни и у твоей девушки. То же самое и наверху. Бренда провела большую часть утра в одиночестве. У Лоуренса и Юстаса был перерыв в занятиях - с половины одиннадцатого до одиннадцати. Часть этого времени с ними находился ты - но не все время. Мисс де Хэвилэнд гуляла одна в саду. Роджер сидел в своем кабинете.
- Только Клеменси была на работе в Лондоне.
- Нет, даже она не исключение, потому что осталась сегодня дома из-за головной боли - и находилась все утро одна в своей спальне. То есть это мог сделать любой из них - абсолютно любой! Но кто именно - я не знаю. Не имею ни малейшего представления. Если бы знать, что именно здесь искали... - он обвел глазами разоренную комнату. - И если бы знать, нашли ли искомое...
В глубине моего сознания шевельнулась какая-то смутная догадка.
Инспектор Тавернер помог мне, спросив:
- А чем девочка занималась, когда ты видел ее в последний раз?
- Подождите-ка! - И я бросился прочь из комнаты, взлетел по лестнице на второй этаж, повернул налево, преодолел еще один лестничный марш, потом снова спустился на несколько ступенек, пробежал по коридору, распахнул дверь котельной, шагнул наверх через две ступеньки и огляделся по сторонам, пригибая голову из-за низкого потолка.
В ответ на вопрос, что она делает в котельной, Джозефина сказала: она, мол, расследует.
Я не понял, что можно расследовать на пыльном, затянутом паутиной чердаке среди грязных котлов. Но ведь это помещение могло служить прекрасным тайником! Вероятно, Джозефина что-то прятала здесь - то, что ей нельзя было держать при себе. А если так, то найти это не составит особого труда.
На поиски у меня ушло всего минуты три. За самой большой котел, доносившееся из глубины которого шипение вносило дополнительную злобную ноту в мрачную атмосферу чердака, была заткнута пачка писем, обернутых куском коричневой упаковочной бумаги.
Я прочитал первое письмо. "О, Лоуренс... мой дорогой, моя любовь... Как прекрасно вчера вечером ты прочитал стихотворение! Я знала, оно предназначалось мне, хоть ты и не смотрел на меня в это время!
"Вы хорошо декламируете", - сказал Аристид, и он не знал, что оба мы чувствовали при этом. Дорогой мой, я знаю, скоро все устроится, и мы будем радоваться тому, что он никогда ничего не узнал и умер счастливым. Аристид всегда был очень добр ко мне, и я не хочу, чтобы он страдал. Но я действительно не понимаю, какую радость можно находить в жизни, когда тебе уже за восемьдесят. Я бы не хотела жить так долго! Скоро мы будем вместе навсегда. И как же прекрасно будет то время, когда я смогу сказать тебе: "Мой милый, милый муж..." Возлюбленный мой! Мы созданы друг для друга! Я люблю, люблю, люблю тебя - и не вижу конца нашему чувству! Я..."
Там было еще много чего понаписано, но у меня пропало желание продолжать чтение.
Я мрачно спустился вниз и сунул сверток Тавернеру.
Тавернер прочитал несколько абзацев, присвистнул и бегло просмотрел еще несколько писем.
Потом посмотрел на меня с видом довольного кота, отведавшего жирных сливок.
- Ну что ж, - нежно пропел он. - Эта улика выводит прямиком на миссис Бренду Леонидис. И мистера Лоуренса Брауна. Значит, это все-таки они...
19
Впоследствии мне даже самому казалось странным, насколько внезапно и бесповоротно вся моя жалость и сочувствие к Бренде Леонидис исчезли с обнаружением ее писем к Лоуренсу Брауну. Было ли уязвлено мое самолюбие сознанием того, что эта женщина любила Лоуренса Брауна слепой слащавой любовью и расчетливо и бесстыдно лгала мне? Не знаю, я не психолог. Предпочитаю считать - конец моей жалости к Бренде положила мысль о маленькой девочке Джозефине, хладнокровно убранной преступниками с пути в целях сохранения.
- Безусловно, ловушку устроил Браун, - сказал Тавернер. - И это объясняет один момент, показавшийся мне загадочным.
- В смысле?
- Да как-то все это было страшно глупо обставлено. Суди сам: ребенок заполучил эти письма - письма совершенно убийственного содержания! Первое логическое движение - попытаться вернуть их (в конце концов, бездоказательные разговоры о любовных письмах можно счесть детскими фантазиями). Но вернуть их невозможно, так как неизвестно, где они спрятаны. Значит остается единственное - заставить ребенка молчать. Человек же, совершивший одно убийство, не остановится перед вторым. Все знали, что девочка любит кататься на двери старой прачечной, расположенной в пустынном заднем дворе. Идеальным вариантом, конечно, было бы подкараулить Джозефину за дверью и разобраться с опасной свидетельницей с помощью кочерги, железного прута или резинового шланга (которые находятся тут же в домике, прямо под рукой). Зачем возиться с дурацким мраморным львом, устанавливая его на верхней кромке двери, если существует большая вероятность, что он в девочку не попадет или попадет, но не убьет (как оно и получилось)? Я спрашиваю: _З_а_ч_е_м_?
