Александр Кулешов - Заколдованный круг
— Иди, Рив тебя спрашивает. Дон подходит к аппарату.
— Слушай, Дон! — Голос Рива звучит глухо, смысл его слов еле пробивается через чугунный обруч, сжимающий голову Дона. — Надо повидаться. Можно мне зайти?
— Когда?
— После обеда. Будешь?
— Буду, — бормочет Дон и вешает трубку. Последующий час — один из самых сложных в его жизни. Он возвращается к себе, без конца плескается под душем, включая то ледяную воду, то кипяток, трет зубы с такой яростью, словно хочет продырявить щеку, надевает свежее белье, костюм. Распахивает окно, чтобы холодный, сырой воздух выгнал из комнаты все вчерашние запахи. Наконец идет в столовую и садится за стол.
— Что с тобой, сынок, родной, ты заболел? — Мать щупает ему лоб, она в панике (еще бы, Дон не знает, что такое болеть, с тех пор как родился).
— У меня голова болит, — он морщится, — вчера выпили пива, несвежего. Отравился, наверное.
Мать несет таблетки. К ее ужасу, Дон сразу глотает три штуки. Ему становится немного легче.
— Какие жулики, — причитает мать, — продают несвежее пиво… Надо пожаловаться…
Отца обмануть труднее. Он молча внимательно смотрит на Дона. Тот отводит глаза.
Отец, так же не говоря ни слова, уходит в сад, этим он демонстрирует свое неодобрение. Но Дону не до того. Он идет к себе в комнату, ссылаясь на желание поспать.
— Посплю, мать, и все пройдет.
— Поспи, сынок, поспи. И обещай, что не будешь больше пить это пиво.
— Не буду, мать, обещаю.
Дон с облегчением ложится, долго ворочается, наконец засыпает…
Просыпается лишь к обеду. Чувствует себя лучше — разбитым, конечно, расслабленным, но тошнота прошла, головная боль утихла.
Могучий организм спортсмена берет свое. Он даже ощущает голод. Из кухни, как всегда, доносятся соблазнительные ароматы.
Дон снова лезет под душ. И совсем уже бодро идет в столовую.
Обед проходит в молчании. Только мать порой вздыхает, украдкой поглядывая на сына.
Дону тяжело. Его дом — его тыл, что бы ни случилось в университете, в команде, как бы ни ссорились они с Тер (а незначительные ссоры бывали часто), здесь, дома, он отогревался, набирался новых сил. Уж здесь всегда было надежно, его любили, нем беспокоились. Поэтому всякая натянутость дома была Дону невыносима. Он понимал, что виноват, знал, что родители ни о чем не будут спрашивать, но и он ни о чем не мог рассказать. Обо всем, но не о том, что произошло вчера! Только не об этом.
И натянутость оставалась. Словно какая-то невидимая тяжесть давила на плечи сидевших в комнате. Прозвенел звонок. Это был Рив.
Он робко поздоровался с родителями Дона, прошел в его комнату.
— Спасибо, мать, — пробормотал Дон и отправился к ожидавшему его приятелю.
Некоторое время они сидели молча. Потом Рив заговорил. Он путано бормотал что-то об Эруэль, о новых планах ее спасения, необходимости еще одного маленького усилия, и тогда все будет в порядке, о том, что уж теперь Дон никак не должен его бросать…
Но Дон не слушал. Он стоял у окна и смотрел на мокрый сад, на струйки дождя, бегущие, извиваясь, но стеклу, на свинцовое, тяжелое, мрачное, как его настроение, небо, на поднявших воротники прохожих, что торопливо бежали по своим делам, пытаясь обойти бесчисленные лужи и неизменно ступавшие в них.
Он смотрел на серые дома, ставшие еще серее в косых струях дождя, на качающиеся под ветром голые ветви деревьев, на далекие бурые городские дымы, ползущие на горизонте… на весь этот безрадостный, грустный пейзаж, и ему хотелось рыдать.
Плохо на улице, плохо дома, плохо с Тер, плохо на душе. Плохо, плохо кругом…
А за спиной похожее на нудный осенний дождь глухое, невнятное бормотание Рива.
О господи! Лишь бы все это оказалось сном! Хоть на минуту уйти от всего этого. Как вчера, когда возникли все эти яркие краски, когда стало так легко и радостно. Правда, чего это стоило! Что пришлось испытать потом! Но хоть несколько мгновений, да его…
Дон повернулся. Некоторое время он смотрел на Рива, у которого от этого взгляда слова застряли в горле, он замолчал.
Сделав нетерпеливый жест рукой, словно решительно отметая всю ту чепуху, которую плел Рив, Дон начал говорить.
Он рассказал Риву о том, что случилось накануне. Теперь все для него безразлично, на все наплевать. И если есть у Рива наркотик — любой, чтоб оказаться вдали от всей этой грязи, всех этих обманщиц, предательниц, пусть немедленно скажет, достанет. Сейчас же, сию минуту! И черт с ней, с командой, с университетом, с домом…
Теперь уже Дон, не сознавая того, молол чепуху, а Рив с упоением слушал его.
Они вышли из дома. Дон попросил Рива позвонить к Тер.
На этот раз горничная начала задавать вопросы. Но Рив прямо назвал себя, соврал, что они договорились с Тер ехать к Робену, но Рив вчера не смог, поедет сегодня и просто хотел убедиться, что Тер уже там.
Горничная подтвердила, что госпожа уехала еще вчера, и пробудет у господина Робена до понедельника, так что он может спокойно ехать.
Дон был подавлен окончательно. Жалкие остатки надежды на возможное недоразумение разлетелись в прах.
Они шагали по дождливым улицам. Дон, засунув руки в карманы, подняв воротник пальто, с непокрытой головой. Рив, закутав шею толстым шарфом, слегка прихрамывая, семенил за ним.
Они прошли километры и километры под холодным осенним дождем. Дону даже не пришла в голову мысль сесть в автобус, а Рив не решился предложить.
Пришли на вокзал.
Дон зашел в будку автомата, долго листал толстый телефонный справочник и что-то записывал на бумажке.
Потом молча направился к кассам. Рив так же молча ковылял за ним.
Часа через полтора они вышли на захудалой пустынной станции и, сев в автобус, покатили по шоссе.
Они сошли с автобуса в маленьком городишке, на площади, на которую выходила аптека с большой рекламой фирмы «Здоровье» на витрине.
Потом, справившись в кафе на углу, долго шли по шоссе, свернули на лесную дорогу, где пахло мокрой корой и мокрой землей, прелыми листьями, увядшей, примирившейся со смертью зеленью.
Наконец остановились.
Лес кончился, и справа в долине, куда вела частная дорога, о чем свидетельствовала надпись на столбе, открылось глазам имение, принадлежавшее отцу Робена.
На асфальтированном дворе стояло всего три машины, в том числе кремовый «бьюик» с поднятым на этот раз верхом.
Дон долго молча смотрел на открывшуюся перед ним картину. Потом толкнул Рива локтем и, словно кто-то мог их подслушать, шепнул:
— Эх! Три машины! Это не уик-энд, не вечеринка, не съезд гостей. Понял? Они одни там. Он и Тер, и больше никого, ни-ко-го! Понял? Вот пойду и прихлопну их! — Дон горько рассмеялся. — Выпущу им кишки, или придушу, или…
— Да ты что?! Ты что?! — Рив испугался. — Перестань говорить глупости. Пойдем. Пойдем отсюда. Не связывайся. Сейчас зайдем в одно место, и, клянусь тебе, все забудешь…
Рив повез Дона в дом, где в подвале, в клубах сизого дыма, сидели на деревянных стульях за деревянными столами юноши и девушки и курили.
Рив быстро распечатал пачку, достал сигареты. Вставив одну из них в зубы Дону, а другую себе, щелкнул зажигалкой.
Дон не сопротивлялся. Его охватило глубокое равнодушие. Ему было все все равно. Были безразличны этот подвал с фосфоресцирующими красками, эти юноши и девушки, погруженные в сновидения, суетящийся Рив и сигарета, которую Дон сжимает в зубах.
Какое все это имеет значение? Тер он потерял. А остальное… остальное пустяки…
Он затянулся. Знакомое головокружение, знакомая горечь, тяжесть в голове.
И знакомое теперь чувство отрешенности!
Как же светятся краски на стенах! Как светятся головы всех этих девушек и ребят, горят, пылают, огненными языками мечутся по подвалу, исчезают и вновь возникают…
Опять, как тогда, перед Доном разверзается пропасть, на дне ее мрак, клубятся на страшной, на чудовищной глубине черные облака… И он летит туда, парит, подхваченный ледяным ветром, кружась все быстрей и быстрей…
Наконец проваливается в забытье.
Глава XI
ЛЕГКИЙ ПУТЬ, ОБЕРНУВШИЙСЯ ТЯЖЕЛЫМ
Вряд ли Дон думал в тот вечер (если вообще в состоянии был думать), что, став на самый легкий путь борьбы с трудностями, он начинает путь бесконечно-тяжелый.
Он, разумеется, понимал, что с трудностями, препятствиями, невзгодами люди борются по-разному.
Одни смело идут им навстречу, чтобы сразиться в честной борьбе. Другие обходят стороной, хитрят, стараются обмануть, а в конечном итоге обманывают лишь себя. Третьи бегут, уходят от трудностей, наивно полагая, что от препятствий можно скрыться, что они сами исчезнут с дороги.
И наверное, человек не должен, не имеет права оставаться в стороне, видя зло, отказываться от своего счастья, не шевельнув пальцем, чтоб его удержать.
