Фридрих Незнанский - Журналист для Брежнева или смертельные игры
Часть вторая
Вторник, 5 июня 1979 г., после полудня
В первой половине дня ничего интересного не произошло. Отправив телеграмму в рижскую милицию о срочном направлении в Москву свидетельницы Айны Силиня, я подробно проинструктировал двух улетающих в Баку «архаровцев» Светлова: а) сверить полученный в Аэрофлоте список пассажиров рейса «Ташкент–Баку» с архивом школы № 171, где учился Белкин; б) исподволь, неофициально прощупать грузчиков бакинского аэропорта и выяснить, была ли история с гробом; в) войти в контакт с бакинской шпаной и навести справки о Генерале-Гридасове. Для двоих этой работы было больше, чем достаточно, особенно если учесть, что действовать они должны были в чужом городе без помощи местной милиции. Едва за ними закрылась дверь, я занялся скучнейшей канцелярской работой, без которой не обходится ни одно расследование дела, каким бы срочным оно не было.
Бакланов опять хотел вытащить меня в пивной бар, ему явно хотелось потрепаться за кружкой пива о его новом деле, но мне было недосуг – я корпел на планом расследования уголовного дела.
Бакланов ушел обиженный, я опять застучал на машинке, и в эту минуту дверь с грохотом распахнулась, в кабинет буквально вломился Марат Светлов.
– Трижды в Бога, в душу, в холеру! – понес он с порога, потный, взъерошенный, в расхристанной штатской рубашке. – На кой сдалась эта работа?! Уже вышел на эту старуху, а она дуба дала! Офигеть можно!
Ничего не понимая, я смотрел на него, ждал, когда он выкипит. Минуты через две он поостыл, и я услышал действительно «офигительную» историю.
Сегодня ровно в десять утра Марат Светлов, отправив двух своих подчиненных в Баку, собрал остальных, чтобы дать им задания на день. В основном, его второе отделение занималось раскрытием запутанных убийств и других особо опасных преступлений, и поэтому тех «архаровцев», на ком висели «мокрые дела», Светлов не стал трогать. А остальным, свободным – было их пятеро, – Светлов роздал по пачке фотографий. Снимки были как из музея – на каждой фотограф муровского НТО запечатлел броши, шпильки, булавки, серьги и кулоны, найденные в «дипломате» Сашки Шаха-Рыбакова. Светлов приказал своим сыщикам порыскать по московским скупкам золота и драгоценностей и ювелирным магазинам и с помощью «своих людей» среди фарцы, яманщиков, темщиков и прочей шушеры «примерить» эти драгоценности – а вдруг кто-то назовет их владельцев. Каждому досталось по пять-шесть периферийных магазинов, себе Светлов взял центр.
Доехав до Сретенки и приткнув служебную «Волгу» возле «Спортивной книги», Светлов с чемоданчиком в руках прошествовал к дверям скупки золота и бриллиантов, вызвал из-за стойки заведующего и заперся с ним в клетушке-кабинете. Место было первым, поэтому завмаг как бы выполнял функции эксперта-специалиста. Увидев тончайшую ювелирную работу – все эти золотые броши, шпильки и кулоны, украшенные хризолитами, перламутром, гранатами и бриллиантами явно музейного достоинства, Гильтбург всплеснул руками:
– Марат Алексеич, где взяли? Музейные вещи… Нет, никогда не видел и в руках ничего подобного не держал. Разве что во время войны, при конфискации, но тоже не то было, не такая работа…
Короче, визит этот не продвинул Светлова к цели ни на миллиметр. Но Светлов не сдавался. Он съездил на Старый Арбат в один из старейших ювелирных магазинов, на Красную Пресню, в Столешников переулок, заглянул и к экспертам музея Алмазного фонда, но кроме того, что эти драгоценности – работа явно одного и не современного мастера, а по крайней мере, XIX века мастера, – кроме этих общих данных, никто нечего сказать не мог. Даже самым старым и опытным скупщикам драгоценностей в Москве эти броши и кулоны никогда на глаза не попадались.
К двенадцати дня, прервав свое путешествие, Светлов пообедал в ресторане Союза художников. Выйдя из ресторана на Гоголевский бульвар, Светлов вдруг схватился за свою лысеющую голову: «Мама родная! Как же я забыл?!». Он стоял возле старого дома, где знаменитая кропоткинская булочная, и в этом доме чуть ли не с дореволюционных времен живет один из искуснейших ювелиров столицы – Эммануил Исаакович Синайский.
Светлов почти бегом взбежал на второй этаж. Так и есть, вот почерневшая медная табличка «Ювелир Э.И.Синайский». Светлов нетерпеливо нажал звонок.
– Ма-а-ар-рат А-ле-ексе-ич! Да-ара-агу-уша! Какими судьбами? – Высокий подтянутый старикан, одно лицо с Вертинским, широкими театральными жестами обнимает старого знакомого, грассируя и чуть заикаясь.
И пока молоденькая пышечка («Племянница, Марат Алексеич, племянница из Владикавказа, не подумайте что-нибудь эдакое!») привычно сервировала закуску под коньячок, водочку и наливку, Синайский, рассказывая какие-то байки, которых он знал тысячи, рассматривал в лупу драгоценности.
– Послушайте, моой дрр-рагой, откуда эти сокр-ррровища? Поделитесь с глупым стар-рр-рикашкой.
– Вы меня спрашиваете? – в тон ему ответил Светлов. – А для чего же я к вам пришел?
– Нет, правда. Вы поймали какую-нибудь кр-рр-рупную золотую рр-рыбку?
– Мелких не ловим, Эммануил Исаакович.
– Да уж, да-аа-агадываюсь! А что же нужно от меня?
– Вы когда-нибудь видели эти вещицы?
– Ка-анкр-рр-ретный вопр-рр-росик, пр-рр-рямо скажем. Слушайте, Марат Алексеевич, я от дел отошел, тихо себе живу на скр-рр-ромную пенсию и оч-чень небольшие сбер-рр-режения. Конечно, некоторые вам скажут: Синайский – жук, денег ку-рр-ры не клюют, обеспечил и детей и внуков и пр-рр-равнуков! Какой-нибудь жлоб всегда найдется доносик настр-рр-рочить! И – начнут тр-рр-рясти старика. Но я могу в этом случае рассчитывать на вашу защиту от этой клеветы, Марат Алексеевич?
– Безусловно. – улыбнулся Светлов. Он был готов к этому торгу. Уж если старик ставил какие-то условия, значит, знал что-то.
– Тогда выпьем, дар-рр-рагой. Р-рыбонька, племянничка моя золотая, налей нам по рюмочке…
Они выпили за «др-рружбу и взаимопонимание». Затем Синайский сказал:
– Поскольку вы уже взяли последнего владельца этих драгоценностей, то я не вижу причин скрывать предыдущего. Она-то уж во всяком случае честный человек, и ее судить не за что. Живет себе на фамильные ценности, припрятанные с прадедовских времен. Скромно живет, тихо. Одной такой вещицы ей на год жизни хватает.
– Кто же это?
– Это моя самая стар-рр-ринная клиентка Ольга Петровна Долго-Сабурова, ей теперь уже девяносто второй годок пошел, но она еще очень бодра-с, оч-чень! У них в роду все были долгожители. Графского происхождения потому что. Сестры ее младшие на военном кр-ррейсере уехали в 17-м из Петрограда, и поныне здравствуют, а в Риме пансионат держат. А она не поехала с ними, у нее фамильные ценности были где-то припрятаны. Вот эти самые. Ни в одном музее не сыщете! Знаете, чья это работа? Их крепостного ювелира Алексея Трофимова. Вот она на эти вещицы и живет все годы пролетарской власти. С перерывом, конечно, с тридцать седьмого по пятьдесят шестой. Тогда она была на казенном довольствии. А как выпустили, так раз в годок, примерно, стала она меня к себе приглашать, на Мещанку. И я ей эти безделушки оценивал. То есть, в те годы, может, и почаще, очень она после лагеря к нашему брату-мужику была горячая, ну да теперь уже лет десять как поостыла. Не так, чтобы совсем, но все-таки девяносто годов не шутка-с! Налей нам, р-рыбонька, еще по р-рюмашке.
– А кто продавал для нее эти вещицы? Вы?
– Нет, батюшка, увольте. Я – нет. Она сама пр-родавала, я ей только цену называл и имел свои комиссионные – три процента, как положено. Но только моя цена была ответственная, покупатель ей в эту цену верил, это она мне много раз говорила.
– А кто покупатель? Вы его знаете?
– Мар-рат Алексеевич! Тут у нас недопонимание. Я думал, что вы как раз и взяли этого покупателя и, может быть, даже мне покажете. Я уж сколько лет хочу посмотреть на человека, который, не торгуясь, берет по моей цене все эти вещицы. Графиня от меня его все в секрете держит. А теперь, выходит, вы сами его ищите.
– Ищем, – сознался Светлов. – Где она живет, ваша Долго-Сабурова?
– Н-да, накололи вы старичка, пр-рр-раво-слово. Графиня Ольга Петровна Долго-Сабурова последние девяносто лет за вычетом годов заключения живет в своем бывшем собственном доме на Первой Мещанской. По-новому, это Проспект Мира, 17. Квартиру ей, можно сказать, от всего трехэтажного дома оставили – только одну комнату на третьем этаже. Извольте коньячку?
– Не обижайтесь, Эммануил Исаакович. Мне ехать пора.
– К графине? Не смею задерживать. Рр-рыбонька, налей посошок Мар-рр-рату Алексеевичу…
Через двадцать минут Светлов был на Проспекте Мира, а еще через десять минут выяснилось, что жилица квартиры-комнаты № 17 графиня Ольга Петровна Долго-Сабурова скончалась неделю назад и квартиру теперь занимает жэковский слесарь-водопроводчик Раков.
