Алан Брэдли - Я вещаю из гробницы

— Черт бы все это побрал, — сказал он.

И снова начал:

— Как и твоей матери, тебе дарован роковой дар гениальности. Поэтому твоя жизнь никогда не будет легкой, и тебе не следует на это рассчитывать. Ты всегда должна помнить, что за великие дары приходится дорого платить. Вопросы есть?

Дорогой отец! Даже в самые трогательные моменты он говорит словно на параде. Как же я его люблю.

— Нет, сэр, — сказала я, как будто сапер, которому велено взорвать вражеские ряды. — Вопросов нет.

— Очень хорошо. Очень хорошо, — произнес отец, вставая и потирая ладони. — Что ж, тогда тебе лучше пойти и немного поспать.

И с этими словами он ушел, оставив меня за столом в одиночестве.

Я поразмыслила над всем, что он сказал.

Его замечания насчет Харриет — не то, о чем думают за кухонным столом. Мне надо обдумать это позже в уединении моей комнаты. В уютной кровати.

Одно было ясно. Отец не запретил мне напрямую приближаться к церкви.

15

— Г’рят, он кровоточит, п’тому что его кости потревожили!

Миссис Мюллет зачерпнула еще ложку своей каши, больше похожей на лаву, и положила мне в тарелку. У меня в голове промелькнули мысли об Оливере Твисте наоборот: «Пожалуйста, мэм, я больше не хочу».

— Кушай, дорогуша, пока она горячая. Будь хорошей девочкой. Помни: Маргарет Мюллет не сочиняет, овсяная каша к ребрам прилипает. О! Да я поэтесса, я и не знала!

Она хихикнула над своей шуточкой.

Одной мысли о том, что эта серая пакость прилипнет к моим ребрам — или еще к чему-то, — оказалось достаточно, чтобы мой желудок впал в спячку.

— Благодарю, миссис Мюллет, — вяло сказала я, добавляя побольше молока к овсянке. Может быть, я смогу выхлебать немного жидкости и не притронуться к подрагивающему ужасу, таящемуся под молоком, словно Лох-Несское чудовище.

Я почти не спала и была не в лучшей форме. Чистка пальто оказалась более сложной химической процедурой, чем я предполагала, и в результате заставила меня повторить знаменитый эксперимент 1821 года Майкла Фарадея, когда он синтезировал тетрахлороэтилен с помощью экстрагирования его путем термальной декомпозиции из гексахлороэтана.

Следовательно, мне пришлось провести всю ночь на ногах.

— На самом деле его кости еще не потревожили, — сказала я миссис Мюллет. — Они слишком глубоко закопаны.

— Что ж, он ведь прекрасно знает, к чему дело идет, — сказала миссис Мюллет. — Помяни мои слова. Они знают. Они могут видеть и слышать на расстоянии, как телевизор. Они слышат, когда миссис Фрэмптон молится, чтобы ее Элси Берт выиграла в футбольном тотализаторе, и тогда она сможет отправить свою мать в Блэкпул на пару недель и избавиться от нее, чтобы хорошенько помыть полы и выбить ковры. Имей в виду, я ничего не г’рила.

Я завтракала на кухне, потому что к тому времени, когда я выгнала себя из постели, миссис Мюллет уже убрала тарелки из столовой.

— Я слышала об этом от моей приятельницы миссис Уоллет. Она говорит, там повсюду была кровь.

— Вовсе нет. Я сама лично все видела, — возразила я.

Глаза миссис Мюллет расширились.

— Максимум пара чайных ложек, если собрать все вместе. На первый взгляд всегда кажется, что крови больше, чем есть на самом деле.

Если это и правда кровь. Я едва могла дождаться возвращения в лабораторию и проанализировать вещество, которое собрала своей белой ленточкой.

— Тем не менее, — сказала она, — мисс Танти пришлось положить в кровать и вызвать доктора. Просто ужас! Она бормотала что-то о мистере Колликуте и четырех всадниках карманных губ. Полная бессмыслица. Шок, если тебя интересует мое мнение.

— Думаю, вы правы, миссис Мюллет, — ответила я. Мои планы стремительно менялись. — Я отнесу ей цветы. И скажу, что они от всех нас из Букшоу.

— Это так мило с твоей стороны, дорогуша, — сказала миссис Мюллет. — Ты всегда так заботлива.

Конечно, я заботлива. Если язык миссис Танти развязался под действием лауданума, я хочу быть первой, кто услышит то, что она скажет.

Мисс Танти обитала в маленьком домике на западной стороне Кейтер-стрит, уходившей на север от Хай-стрит чуть западнее «Тринадцати селезней».

Я подъехала и прислонила «Глэдис» к воротам в тот момент, когда из парадной двери вышла мисс Гоул, казначей алтарной гильдии.

— Боюсь, она никого не принимает, дитя. Распоряжение доктора. Вот, давай сюда свои цветы. Я поставлю их в вазу и занесу ей попозже.

Я знала, что она этого не сделает. Она выбросит их на помойку. Не то чтобы это меня волновало. Я собрала этот букетик из полевых цветов на том же месте перед церковью, где в прошлый раз.

— Так мило с вашей стороны, мисс Гоул, — сказала я, протягивая цветы и принимая озабоченный вид. — Как мисс Танти?

— Сейчас отдыхает. Но ее нельзя беспокоить. Мы сделали ей инъекцию, чтобы она смогла выспаться и пришла в себя.

Мы сделали ей инъекцию?

И тут я вспомнила. Конечно же, мисс Гоул — в прошлом старшая медсестра. Вот почему она использовала слово «инъекция». Любой другой сказал бы: «Мы сделали ей укол». Или: «Дали успокоительное». И они бы не стали говорить: «Мы», а скорее: «Доктор дал ей снотворное».

Как много можно почерпнуть из одного слова!

Я одарила эту женщину своей лучшей улыбкой деревенской дурочки.

— Тогда я лучше пойду, — сказала я, сопротивляясь желанию добавить: «на пасхальную выставку коров».

Нахальству есть пределы.

Я покатила на «Глэдис» к месту, где улица упиралась в реку. С намеренно глупым видом я собрала горстку галек и начала бросать их по воде, высунув язык.

Один… два… три…

Когда я оглянулась, мисс Гоул уже ушла.

Я быстро вернулась к дому мисс Танти, посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что никто меня не видит, затем открыла дверь и скользнула внутрь.

Здесь было очень жарко, даже душно, как в тропических джунглях.

Справа находилась столовая с огромным столом и большим количеством стульев, чем у нас во всем Букшоу.

Слева — гостиная, одновременно служащая музыкальной комнатой со всеми атрибутами: маленьким роялем, пюпитрами, гипсовыми бюстами Бетховена, Моцарта и еще одного человека, которого я не узнала… А, Вагнер! Его имя было выгравировано в основании. И все трое имели вид холодный и далекий, будто их высекли из лунных камней. За кабинетом располагалась маленькая оранжерея, изобилующая экзотического вида растениями. В изящной клетке сидел нахохлившийся попугай.

— Милашка Полли, — сказала я, пытаясь подружиться.

Попугай бросил на меня суровый взгляд.

— Ути-пуси, хорошенькая пташка, — произнесла я, чувствуя себя полной дурой, но есть не так уж много тем для разговора с птицей.

Эта зараза меня проигнорировала. Возможно, она голодна. Может, мисс Танти была так озабочена, что забыла покормить своего попугая.

Я взяла кусочек сала, застрявшего между прутьями клетки.

Птица совершила резкий рывок, и я отдернула руку, чтобы не лишиться пальца.

Боюсь, я обругала Полли неприличным словом.

— Ну тогда голодай, — сказала я и повернулась к выходу из оранжереи.

Источник высокой температуры нашелся на кухне, в задней части дома. Огромная черная плита источала столько же тепла, сколько котлы «Королевы Елизаветы», и воздух был наполнен ароматами готовки. Я открыла самую большую духовку и всмотрелась внутрь. На подушке из картофеля, моркови, лука, брюквы и яблок покоился огромный кусок говядины.

Мясо хорошо подрумянилось. Оно готовилось уже не меньше часа.

Мисс Гоул сказала, что мисс Танти отдыхает, значит, она должна быть наверху.

Я вернулась в прихожую.

— Привет, Квентин, — по-дружески крикнул попугай из оранжереи. Эта зараза, видимо, поняла, что я хотела ее покормить, и теперь пыталась ко мне подлизаться. Но слишком поздно.

Прощение — не моя добродетель.

Слева от меня располагались ступеньки, выкрашенные так, чтобы имитировать клавиатуру пианино: сами горизонтальные ступени черные, а подъем белый.

Я медленно поднималась по клавишам, по пути разглядывая фотографии в черных рамках, увешивавшие стены по обе стороны: молодая мисс Танти в длинном вечернем платье поет на сцене, сложив руки на обширной талии; мисс Танти получает приз от кислого джентльмена, чье выражение лица говорило, что он предпочел бы отдать его кому-нибудь другому; мисс Танти стоит перед средневековым, наполовину обшитым деревом домом, судя по виду, где-то в Германии; мисс Танти дирижирует хором девочек, одетых — как и сама мисс Танти — в школьную форму из джемпера, блузки и черных чулок; мисс Танти в центре хоров Святого Танкреда, а рядом едва виднеется светловолосый затылок мистера Колликута, сидящего за консолью органа. Высоко на заднем плане, не в фокусе, резное лицо святого Танкреда.