Джеймс Чейз - Том 19. Посмертные претензии. Хитрый как лиса. Плохие вести от куклы
20
— Это же сущие пустяки! — в десятый раз шериф округа Клинсти Хэккет оттянул назад воротничок своей рубашки и скосил глаза на часы, солидный стальной предмет на солидном браслете на такой солидной ручище. Шериф возвышался на стуле желтого цвета за письменным столом такого же цвета. При разговоре он не переставал жевать спичку, перегоняя ее из одного края рта к другому.
Глаза у него были маленькие, блеклые, беспокойные. Ему очень хотелось находиться подальше от своего кабинета.
— Телефонный звонок от человека, который утонул в тот вечер, белый песок под крыльями машины. А, это пустяки!
— Он был наркоманом, — сказал Дэйв, — и занимался шантажом. У меня есть свидетели.
— Но нет свидетелей того, что было сказано во время этого телефонного разговора.
Шериф повернул свой стул таким образом, чтобы видеть окно за решеткой, на котором коричневые венецианские жалюзи висели на покосившихся петлях, как полуспущенные флаги. На улице весело щебетали птицы. На площадке стоял «кадиллак» пятилетней давности да три коричневые патрульные машины.
— Нет также свидетеля того, что Оутс-младший жил на ранчо у Кочрана.
— Произведите обыск в его охотничьем домике. Вы найдете одежду парня.
Шериф глубоко вздохнул и повернулся к Дэйву лицом.
— Когда-то я очень хорошо ездил верхом. У меня был здоровенный мерин и мексиканское седло с серебряными украшениями. Во время фиесты ежегодно совершал длинные переходы за пределы Санта-Барбары. Всегда бывал в Паседа на параде Роз. Потом я повредил себе позвоночник, сейчас он у меня как склеенная разбитая тарелка, с ним приходится обращаться деликатно. Провел в больнице три месяца, чтобы иметь возможность снова сесть на лошадь, но так ничего и не получилось.
— Тогда пошлите кого-нибудь.
Хэккет покачал головой.
— Не смогу получить ордер. Уж не думаете ли вы, что какой-нибудь судья в этом округе решится пойти против Вейда Кочрана? В общем-то они могли бы… — хитроватая усмешка скривила его губы, показывая крупные редкие зубы. — Предположим, мы бы поймали его стоящим по грудь в воде, когда он заталкивал Оутса под воду и удерживал его там до тех пор, пока не стали подниматься пузырьки воздуха из его легких. Но никто в нашем глухом крае не захочет бросать тень на такого известного человека на основании выдвинутых неубедительных обвинений. Причем кто-то уже добровольно признался в этом убийстве. Нет, черт побери, они не захотят низвергнуть с пьедестала такую фигуру и назвать его «педиком», «фэгом» или даже гомосексуалистом. — Хэккет поднялся. — Я должен уйти. Нужно принять ванну и поужинать.
Нижняя пуговица его накрахмаленной форменной рубашки была расстегнута, можно было видеть белую нижнюю рубашку, туго натянутую на огромном животе. Он снял пиджак со спинки кресла и втиснулся в него с помощью какого-то трюка, ибо он давно из него вырос, тот жал ему под мышками, застегнуть его было просто невозможно. Шестиконечная серебряная звезда была прикреплена к нагрудному карману. Совершенно другим голосом Хэккет заговорил о том, что сегодня вечером должен председательствовать на какой-то церемонии.
Дэйв его практически не слушал. Поднявшись со стула, он спросил:
— Где находится окружная прокуратура?
— Над холмом.
Хэккет хмыкнул, нагнулся за своей шляпой, которая лежала на стопке пыльных папок возле стены.
— Но прокурора на месте не будет. Уже шестой час.
Он опустил шляпу на голову, потянул ее за поля и распахнул дверь, на матовом стекле которой было написано его имя.
— После пяти там не найти никого, кроме задержанных и стражи. Едва ли вам стоит туда ходить. — Он сморщил свой весь в красных прожилках нос. — Знали бы вы, как там мерзко пахнет!
Дэйв подумал, что едва ли хуже, чем в этом кабинете, где так долго находился этот обливающийся потом толстяк, но ничего не ответил.
В центре двора водянистый свет поднимался вверх из журчащих струек фонтана. Он превращал в дрожащих призраков и цементного святого Франциска, и его голубей. Сквозь оливковые деревья едва просвечивали окна запертых лавок.
Дэйв прошел по красным плиткам, проложенным к магазину «Оутса и Норвуда», постучал в бронзовую задвижку на двери, толкнул ее плечом и вошел внутрь. Большой глобус не вращался, тускло освещенный лампой, как будто лучами заходящего солнца. Сейчас ему были прекрасно видны следы собственных пальцев, оставленные на пыльной поверхности.
Но в этот вечер в магазине были покупатели: ученики колледжа, парень и девушка, он в линялых джинсах, она в какой-то немыслимой долгополой юбке. Еще один юнец, одетый во что-то, напоминающее старую театральную ливрею красного цвета с эполетами и золотыми пуговицами, сидевшую на нем нельзя быть хуже. У него были длинные волосы, которые он то и дело откидывал с лица, читая какую-то книгу. А возле стоял Чарлз Норвуд в своем поношенном пиджаке с заплатками из кожи на локтях. Он хмурился, как будто пытался что-то припомнить. Ева Оутс спустилась с переносной лестницы с тремя книгами, которые понадобились парню и девушке.
Когда она отвернулась от них и увидела Дэйва, ее заученная улыбка исчезла.
Она подошла к нему.
— Как я понимаю, вы завершили это дело к собственному удовлетворению? — спросила она с недоброй улыбкой.
— Ошибаетесь, — покачал он головой. — Питер не убивал отца. Он покрывает человека, который это сделал.
Норвуд быстро повернулся:
— Что такое?
— Пожалуйста, Чарлз, — произнесла она, не поворачивая головы и не меняя своего ледяного тона, внимательно глядя в лицо Дэйву. — Вы — человек неожиданностей. Что вы такое говорите! У вас есть доказательства?
— Доказательство — слишком простое название для того, что я узнал… Какого адвоката вы наняли? Он сможет использовать эти данные. Я звонил капитану Кэмпосу, но его нет на месте, и окружного прокурора тоже. Попытался дозвониться до вас, но телефон все время был занят.
— Извините. Я все время раздумываю о том, что мне нужно еще сообщить адвокату… Один Бог знает, почему Питер ему ничего не говорит.
— Его имя, пожалуйста, — повторил Дэйв.
Она покачала головой.
— Плачу ему я. Поэтому хочу услышать первой. Мне это необходимо.
Голос у нее внезапно задрожал, она постаралась отшутиться:
— Возможно, вам трудно поверить, но в известной мере данное дело меня затрагивает.
Молодая парочка подошла к столу и положила свои книги рядом со старомодным кассовым аппаратом.
Ева улыбнулась покупателям и сказала Дэйву:
— Вы можете устроиться в задней комнате. Я постараюсь не заставлять вас долго ждать.
В комнате было темно. Дэйв наклонился, чтобы дернуть за шнурок на лампе. Она нарисовала на потолке подвижный световой круг, но оставила углы темными. На низеньком столике свет заиграл на бокалах из-под мартини. До книг и бумаг с прошлого раза никто не дотрагивался. Дэйв опустился в одно из красных кресел, закурил сигарету, потом заметил письмо, которое не давало ему покоя раньше, протянул руку и взял его.
Все еще недоумевая, он рассматривал через очки замысловатый лондонский фирменный бланк «Гейлорд и Стин». Он пробежал глазами машинописный текст. Список книг. Первое издание полного собрания Льюиса Синклера. Отправители были уверены, что мистер Оутс будет заинтересован этой превосходной коллекцией трудов самого знаменитого американского романиста XX века, лауреата Нобелевской премии. Они первыми оповестили о ней «Оутса и Норвуда». Книги будут отложены на месячный срок. Цена была непомерно высокой.
В магазине звякнул кассовый аппарат и щелкнул. Пожелания доброй ночи и всего доброго перекрывали одно другое. Раздались шаги. Открылась и закрылась дверь. Тонкий голос Норвуда произнес что-то о том, что он крайне сожалеет. Дверь открылась. На этот раз щелкнул замок. Дэйв посмотрел на часы. Еще нет и семи, а надпись на магазине извещала о том, что он работает до девяти. Дэйв отложил в сторону список книг и убрал очки в тот момент, когда они оба вошли.
Ева взяла со стола бокалы и отдала их Норвуду. Он отнес их на затемненный стол, где загремел бутылками. Ева уселась на краешек кресла напротив Дэйва и вцепилась в подлокотники. Голос у нее звучал глухо, но истерические нотки исчезли.
— Ну, так что же в отношении Питера? Вы говорите, что он жертвует собой ради кого-то? Кого? Кого именно?
Ох, я вовсе не хочу сказать, что это не похоже на него. Он это делал ради своего отца, но их любовь…
— Вы это уже говорили, — перебил он, — а теперь разрешите мне вам сказать.
Дэйв устал от этой отвратительной истории, ему не хотелось ее снова рассказывать, но он превозмог себя и выложил решительно все, не опуская подробностей. От некоторых Ева брезгливо содрогалась. Когда Норвуд поставил перед ней новый бокал мартини, она схватила его. Хорошо, что он был устойчивый и прочный, потому что она так сжала его, что побелели костяшки пальцев. Да и лицо у нее было смертельно бледным.
