Елена Михалкова - Темная сторона души
– Черный король на даму… близкая дорога, неприятная встреча, тайная любовь… Все не то. Десятку выкидываем…Что остается?
Тетушка перевернула три последние карты и уставилась на них с непонятным выражением лица.
– Огласи, пожалуйста, имя негодяя и его паспортные данные, – попросил Сергей.
– Не получилось у меня, – нехотя призналась тетушка. – Одно только вижу…
Она замолчала.
– Что видите, Дарья Олеговна? – полюбопытствовал Макар.
– Вижу красный путь и большую грусть, – проговорила та. – А еще, Сережа, вижу, что не нужно тебе никуда ходить нынче и завтра – плохие вести принесешь и беду найдешь. Ой, нехорошо карты выпали… – Тетушка покачала головой и встревоженно взглянула на племянника.
Бабкин встал, чмокнул тетушку в макушку и утешил:
– Нынче я никуда не собираюсь. А завтра только к Егоровым. Кстати, что такое «красный путь»?
– Не знаю, – пожала плечами Дарья Олеговна.
– Ну и не бери в голову, – посоветовал Бабкин и смел карты в кучу. – А Марья Ковригина твоя – выдумщица и фантазерка.
* * *Костю, конечно, расстраивало то, что произошло. Нет, не смерть наглой старухи, которая постоянно смеялась таким смехом, словно у нее горло простужено, а то, что Димкиного и Иркиного папу арестовали. Костя был неглупый мальчик, в свои двенадцать лет понимающий достаточно, чтобы не спрашивать маму, почему тетя Вероника ходит с таким лицом, будто это ее убили, а не кого-то другого. Но мама сама сказала, что дядя Сережа им поможет, а при взгляде на дядю Сережу сразу становилось понятно, что он и в самом деле поможет. Не зря же он рассказывал, как они нашли девушку, пропавшую то ли год, то ли два назад, Костя точно не помнил. Так что напрасно тетя Вероника так расстраивается – все будет нормально.
Но пока «нормально» еще не наступило, Костя всячески старался помочь. Поэтому, когда его отправили за молоком к Леснику, он не стал говорить, что собирался с Димкой вырезать арбалет, а послушно взял бидончик и пошел в дальний конец деревни.
Дом Степана Андреевича Лесникова стоял на отшибе – за маленьким овражком, густо заросшим колючим шиповником. Когда-то дом был добротным, но время и пристрастие хозяина к выпивке сделали свое дело: одна стена покосилась, окна осели, а двор по краям зарос серой, резко пахнущей полынью.
Оглядываясь по сторонам, Костя зашел во двор. Из-за полуразвалившегося сарая слышалось жалобное меканье коз, а в доме громкий голос протяжно пел о черном вороне, вьющемся над головой.
– Степан Андреевич! – позвал Костя, слегка оробев от общего запустения, царившего вокруг. – Я за молоком пришел!
Дверь распахнулась, громко стукнув об стену, и из дома вывалился Лесник, двумя пальцами подтягивая семейные трусы.
– Тебе чего… – начал было он, воспаленными глазами вытаращившись на мальчика. Но быстро вспомнил: – А-а, ты у Вероники гостишь! Давай бидончик сюда, давай, не бойся.
Костя хотел сказать, что не боится, но промолчал. Сейчас Лесник был вовсе не похож на того доброго голубоглазого человека, которого они с мамой встретили в лесу. От него несло тяжелым, удушливым запахом, который не забивался даже горьким ароматом полыни.
Лесник исчез в доме и вернулся спустя минуту, осторожно неся бидончик двумя руками.
– Не пролей, малой, – предупредил он, подавая его Косте. – Скажи Веронике, чтобы послезавтра приходила за следующим, понял?
– Понял. – Костя не стал говорить, что тетя Вероника уехала. – Спасибо, до свиданья.
Он повернулся, уже собираясь уходить, но его догнал голос Лесника:
– Слышь, как тебя… погоди секунду…
Лесник спустился с крыльца и стоял, держась за перила. Неуверенно, даже робко он спросил, не сводя с Кости слезящихся глаз:
– Вероника… она по мужу-то страдает? Или не очень?
– Страдает, конечно, – по-взрослому ответил Костя, не очень понимая, о чем его спрашивают. По его разумению, если дядю Митю арестовали, то, конечно, всем вокруг плохо.
– Плачет? Или, может, нет? – чуть ли не заискивающе задавал вопросы Лесник, подходя к Косте поближе. Неприятный запах ударил мальчику в нос, и ему очень захотелось отойти от него подальше, но это выглядело бы нехорошо, и Костя остался стоять на месте.
– По-моему, нет, – ответил Костя, которого начали тяготить странные расспросы. – Вы лучше у мамы спросите, я ничего не знаю.
– Постой, постой… – пробормотал Лесник скорее не ему, а самому себе. – Жалко ведь ее, правда? Вероника-то у нас – как ангел. Что ж ее мужик наделал? Может, для нее и хорошо, что его посадили.
– Это не он! – возмутился Костя. – Это кто-то другой сделал, мы все знаем!
– И она?
– И тетя Вероника, – подтвердил мальчик. – Я пойду, а то меня мама искать будет.
И он заторопился к калитке, пока Лесник не придумал новых вопросов. Отвечать на них Косте не хотелось. Конечно, мама его искать бы не стала – он же не маленький, но для взрослого отмазка про маму вполне сойдет.
Когда парнишка скрылся из виду, Лесников бесцельно пошатался по двору, попытался выдернуть куст полыни, но тот крепко держался в земле. Тогда Лесник пихнул попавшееся под ногу гнилое полено, тоскливо выматерился себе под нос и вернулся в дом, оставив дверь распахнутой.
Маша ждала, что Сергей зайдет вечером, но тот так и не появился. Она видела Бабкина издалека – сначала его крепкая фигура маячила у Царевых, потом он неторопливо прошел мимо окон егоровского дома, и его голос послышался во дворе большой неприветливой семьи по соседству, с утра до вечера работающей на огромном участке. «Как же их… – пыталась вспомнить Маша. – Бобровы, Барсуковы… а, Балуковы!»
Вечером она накормила детей и хотела организовать какую-нибудь игру, одну из тех, в которые с братом и родителями играла в детстве после ужина, но оказалось, что играть никто не хочет. Костя отправился в мансарду читать Лукьяненко, которого, будь его воля, он читал бы и за столом, и в туалете, не выпуская из рук, а Ирина объявила, что ей нужно готовиться к экзамену. Оставался Димка – но он за ужином так отчаянно зевал, что Маша уложила его спать, немножко почитав мальчику перед сном. Димка слушал внимательно, и его грустная мордочка на подушке была до того похожа на Вероникину, что Маша не удержалась и чмокнула Димку в лоб, хотя знала, что мальчишки таких вольностей не любят, особенно от чужих. Но Димка воспринял ее поцелуй как должное.
– Спокойной ночи, тетя Маша, – сонным голосом проговорил он. – Вы со мной в комнате спать будете?
– Нет, я буду в мансарде, – тихонько ответила Маша, – а с тобой ляжет Ирина. Не бойся, я ночник оставлю.
– А я и не боюсь, – прошептал Димка, закрывая глаза.
Маша знала, что в темноте сын Вероники заснуть не может – боится, плачет, поэтому она прибавила свет ночника и неслышно прикрыла за собой дверь. Можно было наконец сесть за сценарий, раз старшие дети заняты своими делами.
Перед тем как подняться наверх, она заглянула к Ирине. Девушка сидела на веранде, прикрыв глаза, и что-то проговаривала вполголоса. На столе перед ней лежала открытая книга.
– Ира, я немного поработаю перед сном, – предупредила Маша. – Когда ты ляжешь?
– Да скоро, наверное, – Ирина подняла на нее большие голубые глаза, в которых плескался сон, как и у Димки. – Засыпаю, тетя Маша, ничего в голову не лезет.
– Завтра полезет, а сейчас лучше ложись, все равно ничего не выучишь, – посоветовала Маша, вспомнив собственные ночные бдения над учебниками. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, тетя Маша.
Сидя в комнате перед ноутбуком, Маша быстро записывала диалоги зверят, приходившие в голову. Она давно не работала так быстро и легко: сюжеты придумывались один за другим, причем хорошие сюжеты – интересные и смешные. Словно со смертью матери Вероники с дома упала пелена, мешавшая всем жить, думать, разговаривать и работать.
Через плечо заглянул Костя, пожелал спокойной ночи, и Маша спохватилась, что времени уже много. «Последнюю сцену допишу – и в постель», – решила она.
Когда Маша оторвалась от компьютера, Костя уже крепко спал на своей тахте, посапывая во сне. Погладив его по отросшей шевелюре, Маша подняла толстый том, лежавший на полу около кровати, и переложила на столик. Писатель Лукьяненко, с легкой улыбкой взиравший на нее с обратной стороны обложки, напомнил Маше Бабкина. «Мог бы и зайти, – с неожиданной злостью подумала она. – Поинтересоваться, как у нас дела. Фантаст хренов». Фантаст, конечно, был тут совершенно ни при чем, тем более что Лукьяненко Маша любила нежной любовью и сама же подсунула его книгу Косте. Но ей почему-то захотелось обозвать Бабкина именно так.
Переодевшись в ночную рубашку, она залезла под теплое ватное одеяло и моментально заснула с мыслью о том, что завтра с утра нужно будет подкрасить ресницы водостойкой тушью – просто так, на всякий случай…
Ее разбудил тихий звук. Даже не звук, а ощущение того, что в комнате кто-то есть, и этот «кто-то» – не Костя, безмятежно раскинувшийся во сне. Маша открыла глаза, и в первую секунду ей показалось, что вокруг – сплошная темнота, в которой невозможно ничего различить. Ощущение было неприятным. Но глаза очень быстро привыкли, и в темноте стали различимы тахта у противоположной стены, стол у окна с раскрытым ноутбуком, спинка стула, возвышающаяся над столешницей…
