Я тоже киллер - Мирон Алексеевич Марусич
– Вадим!
Навстречу с «Узи» в руках выскочили двое его братков. На лицах обоих играл отблеск смерти.
– Уходим.
Трое спустились в развороченный взрывами гранат холл, ещё один ждал в дверях.
– Всё чисто, на улице никого.
– Поехали.
Вадим, сопровождаемый своими ребятами, вышел из банка, оставляя позади окровавленные трупы. С момента его приезда прошло пятнадцать минут. Подразделение физической защиты налоговой полиции перестало существовать. Вадим не был злодеем по натуре, но он не мог иначе.
Джип отъехал от банка под мелодичные звуки милицейских сирен. Кто знает, может быть, их похвалят за оперативность, или накажут – убийцы-то ушли. Однако существует ещё одна, наибольшая вероятность, что всё спустится на тормозах, то есть как обычно. Как всегда, и в этот раз всё решают деньги, большие деньги.
Убийство отнесут к разряду нераскрытых и спишут в архив, правда, для начала погудят в средствах массовой информации, недолго, но это уже другая история.
А пока Вадим, вальяжно откинувшись на спинку сиденья, ехал обратно не солоно похлебав. Да, бывают в жизни огорчения, и его кинули. Не он первый, не он последний.
Одно Вадим знал точно: кто будет следующей жертвой Анатолия. Конечно же, Степан Емельянович. Ни Анатолий, ни управляющий банка об этом пока не знали и не хотели знать. Анатолий решал, что делать дальше, и гладил Ленину руку, а Степан Емельянович брал билеты на самолёт и радовался жизни, ощущая приятную тяжесть долларов.
Глава 14
Жизнь продолжалась, и продолжалась плохо, несмотря на всё хорошее, что она несла. Анатолий никогда не мог сказать, что она текла как по маслу, скорее наоборот, он всегда ощущал на своём теле крупные и частые крошки наждачной бумаги.
Жизнь била Анатолия, и била больно, тем не менее он не ломался и старался не гнуться под её ударами. Другое дело Лена, его Леночка, тепличное растение, которой впервые, по её словам, пришлось столкнуться с жестокостью. Но, видимо, в силу своего характера она восприняла все перипетии жизни со стойкостью и спокойствием оловянного солдатика.
Елена не жаловалась и не упрекала Анатолия, наоборот, она сама стремилась поддержать его в трудную минуту. Его девочка-пай, которую лелеяли родители, любили учителя, оказалась в одной связке с киллером. Лена не жалела о случившемся, будучи по гороскопу Водолеем, она любила свободу, смену декораций, дорогу.
Наивная в прошлом девочка, росшая под опекой родителей, устроилась работать в привокзальный буфет, чтобы понюхать жизни. Теперь она хлебала её полной ложкой, черпая то любовь, то разлуку, и всегда массу приключений. Впервые она дышала полной грудью, ощущая свободу каждой клеточкой своего юного тела, каждым звенящим в упоении нервом.
В целом и по большому счёту Елена была довольна, чего не скажешь об Анатолии. Его цели и жизненные ориентиры с появлением Лены резко поменялись. Он хотел спокойствия и семейного счастья, любви и детей, свой дом в тихом уголке России и Лену.
Анатолий переживал, встречаясь с Леной в такой обстановке. Ему не нравилось её положение арестантки и заложницы, не нравилась ситуация в целом. Лена, напротив, радовалась, держа любимого за руку. В этот момент ей было всё равно, где она, главное – с кем.
Лена радовалась свалившемуся на неё счастью и боялась лишь одного – потерять любимого. Впрочем, и любимый боялся того же. Анатолий уже не мыслил своей жизни без Елены, связывая с ней все планы и надежды. В его возрасте давно пора создавать семью, любить и быть любимым. Анатолий устал от жизни убийцы, устал прятаться и убегать. Ему как никогда хотелось тишины и спокойствия, простого домашнего счастья у семейного очага.
Вместо этого Анатолий, вкупе с Еленой, по-прежнему оставались в заложниках у Вадима. Прошла неделя, тяжёлым понедельником началась вторая, сложившаяся ситуация начинала надоедать. Анатолий устал сидеть сложа руки и подумывал о своём освобождении.
Единственное, что его беспокоило, – это Елена. Конечно, девочка много пережила, житейские невзгоды закалили её характер, но Анатолий смутно представлял, как можно сбежать от Вадима, к тому же вместе с ней.
Подкравшийся как диверсант вечер обернулся ночью, и влюблённые легли спать. Елена тихо сопела во сне, доверчиво положив голову на плечо Анатолия. Он долго не мог заснуть, а когда заснул, увидел странный сон.
Он шёл по лесу, долго, субъективно – часа три. Внезапно лес кончился, полянка, на ней избушка, почти на куриных ножках. Разве такие куры бывают – с окорочками немного потолще телеграфных столбов? Это что, трактир?
Ему снилось, что он зашёл в избу. Стол, кривой табурет, печь и столетняя бабка составляли всё её убранство. Пардон, в печи булькает котелок с какой-то дрянью. И бабке при ближайшем рассмотрении, должно быть, не сто, а все двести.
Сон как бы расслаивается, и Анатолий выступает в роли рассказчика перед аудиторией размытых лиц. Он, присутствуя во сне, одновременно продолжает рассказ.
Мне ещё не доводилось узреть на этой планете ничего страшнее. Сказать, что она вылитая Баба-Яга, значит не сказать ничего. Представьте себе ведьму и трухлявый пень в одном лице, в возрасте далеко за сто лет. Руки и лицо в бородавках, с чёрных, потрескавшихся, словно земля в засуху, губ капает жёлтая слюна. Ноги, хоть и кривые, но вроде обе свои. Глаза как у жабы, раздавленной дорожным катком. Из левой ноздри огромного кривого носа, дополняя непритязательный колорит избы, свисает длинная, зелёная сопля.
– Здравствуй, бабушка, – стараясь не сильно дрожать, говорю я.
– Садись к столу, касатик, ужинать будем.
– Я не гордый, пешком постою.
Ведьма достаёт из-за голенища сапога две ложки и ставит чёрный, как сажа, котёл на середину стола. Очень мило с её стороны, гостеприимная бабушка. Долго спорим, кому сидеть на единственном табурете. Как гостю бабка пытается уступить это право Анатолию. Он, как джентльмен, отнекивается. Побеждает вежливость, и бабка взгромождается на свой кривой табурет.
Поплевав на ложку, передаёт её мне, изобразив на лице особо зверское выражение, возможно, по её мнению, так и должна выглядеть улыбка гостеприимной хозяйки.
– Кушай на здоровье.
Какое уж тут здоровье, хорошо, что хоть в котёл не высморкалась. Сдох бы, наверное, в ту же минуту.
– Спасибо говорю, – бабушка, – сыт я… уже. Покажи лучше дорогу до города.
Бабка в крик. Словно пожарная сирена завыла.
– Не пущу, пока не поешь!
Не иначе смерти моей желает ввиду непомерного гуманизма, накопленного с годами непосильного труда. Беда с этими пенсионерами, они всегда отличались
