Сад мертвых бабочек - Антон Валерьевич Леонтьев
Он назвал прочие технические детали, а Анжела как завороженная смотрела на фотоаппарат.
Раньше ее не тянуло фотографировать, а вот после посещения частного музея Демидыча с работами его жены…
Первой, объявленной врагом народа.
– Он твой теперь! Моим внучкам он без интереса, а продавать на барахолке не хочу. Ну и не желаю, чтобы после моей смерти его там продали. Держи!
Он протянул «Лейку» Анжеле, та взяла – и ощутила приятную прохладу и солидный вес фотоаппарата.
Наверняка сейчас никто таким не пользуется, но он, как и фотографии на стенах в комнате наверху, артефакт давнишнего прошлого.
И ей сразу захотелось оставить его у себя.
– Ну нет же, я не могу…
– Можешь! – заявил назидательно Демидыч. – Более того, должна! – И, смягчившись, добавил: – Я буду рад, если примешь в качестве прощального подарка. Не свидимся ведь уже. А в тебе я чувствую родственную душу – нет, не мне, а Ниночке моей…
Вернувшись на кухню, нагруженный стопкой книг Валька ахнул:
– Вот это да! Модель «Лейка» IIIc K в серо-стальном исполнении «гектор»! Я такой в прошлом году на выставке старинных фотоаппаратов видел, да и то на фото, а не как экспонат! Говорят, раньше это самая крутизна была, да и сейчас коллекционеры бешеные деньжищи за нее отваливают.
И затараторил, потеряв к фотоаппарату, который так много значил для Демидыча, а теперь и для Анжелы:
– Вот, я тут Жюля Верна, и Агату Кристи, и еще Джон Диксон Карр у вас есть, у нас его романов днем с огнем не сыщешь…
Пока старик вытаскивал из чулана походный рюкзак, чтобы загрузить туда книги, отобранные Валькой, Анжела отнесла фотоаппарат в комнату и положила на стол около книжных полок.
Стол был накрыт длинной вязаной скатертью – интересно, это работа первой жены или второй?
Или вообще купленное.
– Он тебе показал? – спросил Валька, а Анжела кивнула. Не говорить же, что старик ей подарил.
Иначе придется объяснять, отчего она подарок не взяла, а врать («не нужен мне этот хлам!») ей не хотелось.
Обняв на прощание Демидыча, Анжела даже поцеловал его в щеку.
– Спасибо вам за все. Фотоаппарат я принять не могу, оставила его там, около книг…
– Я и сам вижу, что он не при тебе. Ну, как знаешь. Значит, бывай, девочка! Удачи тебе в жизни. И помни – это при помощи фотоаппарата прошлое можно зафиксировать на пленку и перенести в настоящее и будущее. В настоящей жизни так не бывает.
Анжела всю обратную поездку размышляла над этими словами старика – что именно он хотел сказать этим? Что надо ловить момент и наслаждаться каждой секундой? Что все неповторимо и уни- кально?
Что машины времени не существует?
Хотя отчего, существовала же: тот же фотоаппарат, даже самый плохенький, мог сделать так, чтобы прошлое перенеслось в настоящее и будущее.
Валька же болтал без умолку, и Анжела ощутила, что вот-вот расплачется.
Она уезжает и даже не нашла в себе мужества сказать об этом тому…
Тому, которого любит!
Валька же ничего не подозревал, исходил из того, что они завтра снова увидятся.
Нет, уже нет.
– И, думаю, тогда в воскресенье к нему можно снова заглянуть? Он же такой крутой старик! И жизнь у него какая! И отчего его все боятся?
Наверное, потому что зачастую боятся не того, кого нужно. Как она выдуманных пионеров-зомби в развалинах пионерлагеря.
А не тех, кто в этих развалинах обосновался на самом деле: юных безмозглых нацистов.
Самых что ни на есть подлинных, которые, не исключено, ехали в одном с ними рейсовом авто- бусе.
Хотя нет, скорее, они должны ехать в противоположном направлении: не из «Пионерлагеря», а в него.
Валька порывался проводить ее домой, но Анжела, которая едва и сама по старой привычке не отправилась по предыдущему адресу, вовремя вспомнила, что живут они теперь в ином месте.
Хотя что значит «живут»? Ночь и день перекантовались, перед тем, как на поезд сесть – она к Демидычу поехала, Никитка во дворе возился, мамочка, вероятно, чахла над златом.
Все как обычно.
Как в первый и сейчас в последний раз в этом городе, который, как вдруг поняла Анжела, несмотря на все, на Кирилла и его похотливых дружков, на Зойку и ее папашу-прокурора, на гопников, страшноватую историю пересылочной тюрьмы и вообще некую затхлость и провинциальность, стал для нее родным.
Ну или почти.
– Тебе вон сколько тяжестей тащить, – заявила она, похлопав по рюкзаку, набитому книгами. – Так что езжай домой, читай!
Он не только книги прочтет, но и ее «письмо Татьяны к Онегину».
Только ее к тому времени уже в городе не будет – если поезд, конечно, не опоздает безбожно, как частенько происходило.
Не хватало еще, чтобы Валька приперся на железнодорожный вокзал, где они с мамочкой и Никиткой будут ждать свой скорый, опаздывающий на восемь часов.
– Помнишь, я тебе письмо дала…
Во рту у Анжелы пересохло от волнения.
Валька с серьезным видом кивнул.
– Не понял, что это значит, но я его сразу и прочту, как вот домой вернусь…
– Нет! Не сразу! Давай… давай завтра!
– Но почему? – произнес явно ничего не понимающий и не подозревающий Валька.
– Потому что… – Анжела попыталась лихорадочно сообразить. – Ну, потому что я об этом прошу!
Так себе причина, но если ее любит, то сделает.
Валька хитро прищурился:
– А одна секунда после полуночи – тоже завтра!
Ну, если поезд опоздает больше чем на четыре часа, то у Вальки будет шанс застать их на железнодорожном вокзале в зале ожидания на своих сумках и чемоданах.
Набитых сокровищами.
Причем украденными сокровищами.
Но шанса приехать на вокзал ночью у него не было – жил он от центра далеко, автобусы уже ходить не будут.
Не на такси же!
Хотя с Вальки станется.
– Давай завтра после шести утра! – произнесла Анжела.
– Но почему? – продолжал упорствовать Валька, и Анжеле пришлось прибегнуть к запрещенному приему.
– Завтра объясню. Вот прочтешь, приедешь ко мне – и объясню.
Не только к запрещенному, но и к подловатому.
Но зато действенному: Валька тотчас от нее отлип, и не он ее, а она его проводила на автобус.
На прощание – на самом деле на прощание! – она обняла его, да так сильно, что Валька перепугался.
– Эй, да ты мне шею сломаешь! И чего это ты такая стала?
Хотела поцеловать, но это было бы чересчур, он бы тогда точно заподозрил неладное и, еще чего,
