Пророк - Итан Кросс
Эндрю кивнул, отпустив дверцу, и лифт тронулся. Аллен прошел к пожарному выходу и стал подниматься по металлической лестнице, перемахивая через две ступеньки. Легкие горели, голова кружилась. Он сделал несколько глубоких вдохов и побежал дальше. Последние месяцы после отставки он часто с тоской вспоминал годы, проведенные в рядах «Пастуха». Хотелось снова ощутить вкус погони, еще раз почувствовать, что его участие что‐то решает. Спасать человеческие жизни, вновь стать инструментом правосудия и справедливости – вот чего ему недоставало. Разум обладает странным свойством романтизировать прошлое, подумал Аллен, взбираясь по ступенькам. Да, адреналина действительно хватало, однако эмоциональный фон агента во время операции на девяносто пять процентов состоит из страха, и лишь на пять процентов – из возбуждения.
Собравшись с силами, Аллен преодолел последний пролет и вышел на площадку третьего этажа. Его рука потянулась к дверной ручке, когда та вдруг провернулась сама, и дверь распахнулась. Время словно замедлило свой бег – и в то же время полетело как в ускоренной съемке.
Рука дернулась к оружию на левом боку. В дверном проеме возникло лицо Акермана. Аллен нащупал «беретту» и вытянул из кобуры, но только начал поднимать руку с пистолетом, как Акерман уже бросился на него и толкнул плечом, одновременно ударив лбом в переносицу.
Аллен ощутил, как что‐то хрустнуло, и глаза заволокло пеленой. Голову пронзила страшная боль. Он сразу потерял ориентацию, к горлу подступила тошнота, а потом мир опрокинулся и Аллен полетел вниз, в пролет между перилами.
День четвертый. 18 декабря, полдень
33
Зона ожидания в медицинском центре Университета Раш оказалась вполне современной и в то же время чем‐то напоминала о далеком прошлом. Маркус присел на забавный изогнутый диванчик, который шел вдоль одной из стен. За диваном находилось панорамное окно, и помещение заливал солнечный свет. На вкус Маркуса, холл спроектировали в слишком жизнерадостных тонах: ярко‐желтые стены, светло‐зеленые кресла. Куда девался традиционный для больниц белый цвет? Настроению Маркуса сейчас соответствовало разве что серое пятно ковра.
Открылась дверь, и в холл проникли звуки больницы. Напарники одновременно повернулись в сторону входа: вот‐вот должен был подойти доктор с новостями о состоянии Аллена. Вместо доктора в холле появилась Васкес.
Она подошла к Маркусу и присела рядом, предложив напарникам поднос с кофе. Эндрю взял чашечку и кивком поблагодарил девушку. Маркус тоже потянулся к подносу и спросил:
– Акерман?
– Предполагают, что угнал скорую, – вздохнула Васкес. – На территории его нет, но ориентировка уже разошлась. Мы его найдем.
– Не найдете, – покачал головой Маркус. – Акерман всю жизнь в бегах, знает множество фокусов. Когда нужно – превращается в хамелеона.
Васкес тяжело сглотнула.
– Мне очень жаль, что так случилось с агентом Брубейкером… Конечно, я только‐только с ним познакомилась, но, по‐моему, он замечательный человек. Вы с ним дружили?
– Мы дружим, – резко подчеркнул Маркус.
– Простите. Я не так выразилась.
– Ладно, – махнул рукой Маркус. – Понимаю, что вы оговорились, просто я сейчас на взводе. С Алленом мы работали чуть больше года. Он помог мне при устройстве в нашу организацию, взял под свое крыло, показал, что к чему. Я был ребенком, когда убили моих родителей, однако Аллен во многих отношениях напоминает мне отца. Он служил детективом в управлении полиции Нью-Йорка, я и сам там начинал. Когда мы познакомились с Алленом, мне порой начинало казаться, что отец вернулся. Аллен – хороший друг.
Они помолчали. У Маркуса в кармане завибрировал телефон. Он нажал на кнопку, и в груди стало горячо, словно вулкан выбросил сноп искр. Маркус стиснул зубы, борясь с искушением швырнуть трубку в стену, и отключил телефон.
– Кто это был?
– Он.
– Вы хотите сказать – Акерман?
Маркус не ответил, закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана.
– Кто вы, ребята? – спросила Васкес. – Не могу сказать, что у меня много знакомых, у которых на проводе постоянно висел бы кто‐нибудь типа Чарли Мэнсона.[6]
Маркус тяжело вздохнул.
– Акерман был первым преступником, с которым я имел дело, когда вступил в организацию. Он одержим мной. Думает, что мы с ним – Инь и Янь, считает, что наши судьбы связаны. Он ушел от нас и с тех пор ухитряется вмешиваться в каждое наше расследование, даже помогать – в своем, извращенном понимании.
– То есть он за вами постоянно следит?
– Могу лишь догадываться.
– Откуда ему известно, над чем вы работаете?
– Не знаю.
– А что вы знаете?
– Акерман – эксперт во всем, что связано с болью.
Маркус потер переносицу, подумав о тех страданиях, что причинял ему Акерман. Может, он пытался медленно убить его, каждый раз отнимая частичку души?
– Вы слышали, через что ему пришлось пройти в детстве?
– Я в курсе, что Акермана истязал собственный отец, наслышана о его последних преступлениях. Тот случай с пожаром в больнице в Колорадо-Спрингс, когда Акерман бежал, наделал много шума.
На Маркуса, словно цунами, обрушилась волна воспоминаний.
Языки пламени лижут тело, пытаются проглотить. Кулак Акермана бьет его в грудь. Падение сквозь объятую огнем крышу. Вокруг гудит пламя, подбирается все ближе. Акерман вытаскивает его из ада…
В ту ночь Маркус стоял лицом к лицу с мрачными тайнами, черными демонами, бушующими в душе, прошел сквозь огненную стихию и выбрался из нее. Он остался жив, однако шрамы в душе так и не зарубцевались. Тогда умерли его мечты о нормальной жизни.
Маркус отбросил жуткие воспоминания и продолжил:
– Отцу Акермана, чокнутому психологу, хотелось понять образ мышления серийных убийц, и для этого он решил подвергнуть собственного сына разнообразным травмирующим испытаниям, взяв за образец известные науке детские психологические травмы самых отъявленных негодяев в мире.
– Да, помню, – кивнула Васкес. – Он держал сына в подвале, в маленькой клетушке, записывал свои эксперименты на пленку. Ребята из Бюро поведенческого анализа трясутся над пленками Акермана словно над священными текстами. Вы же слышали о теории заговора в деле Акермана?
– Нет, – сказал Маркус. – То есть?
Васкес придвинулась к нему, точно хотела поделиться свеженькой сплетней.
– Итак, отец Акермана записывал на пленку хронологию жизни сына, фиксировал эксперименты, снимал то, что сын делал по его приказу. Один из наших яйцеголовых изучил эти записи и обнаружил двухнедельный период, во время которого ничего не происходило. Никаких экспериментов. Ни одного видео с мальчиком.
– Я сам видел большинство этих записей, но внимания на дату и время не обращал. Может, Акерману‐старшему в тот период что‐то помешало?
– Не исключено, что вы правы, – пожала плечами Васкес. – Боюсь, наверняка мы не узнаем этого никогда.
Маркус хотел было продолжить расспросы, когда в холл вышла маленькая женщина‐азиатка в
