Чарльз Вильямс - Канун дня всех святых
Лестер ничего не поняла. Откуда этой незнакомой, счастливой Бетти знать ее? Она говорила так, словно жила одновременно двумя жизнями, причем каждая казалась сном для другой. Наверное, одна из них - фантазия. Обидно, потому что именно из нее пришла эта другая, счастливая, веселая и живая Бетти. Но теперь Лестер слишком остро воспринимала обе эти жизни, и не хотела рисковать, отказывая в реальности хотя бы одной из них. В ее собственной единой жизни тоже было нечто похожее - милосердная, восторженная жизнь света и радости и тяжелая, угрюмая жизнь горечи и ненависти.
Может, воспоминание о собственной глупости и показало ей Бетти такой.., нет, не в этом дело. Бетти менялась, она уходила в смерть, она становилась тем, чем уже была Лестер. Краска сошла со щек, поблекла сладкая невинность сна, а бледность изнеможения и страдальческие складки усталого беглеца проступили сильнее. Руки едва заметно теребили край одеяла. Она была, как говорят, при смерти.
- Бетти! - позвала Лестер. Никакого эффекта. Теперь изменения коснулись уже всей комнаты: солнечный свет потускнел, сила и радость ушли из нее. Перед Лестер на постели лежала именно та девушка, от которой она, бывало, привычно отворачивалась. Ни рукам, ни голове больше нельзя доверять, они не могут судить. Но они уже рассудили. Каким сложилось отношение Лестер в другом состоянии, таким оно и осталось. Она совершенно точно знала, что Бетти.., простила ее. Улыбка, теплота, расположение означали прощение. Странно, Лестер как будто не обратила на это внимания. А не могла ли она так же проглядеть и Ричарда? Она улыбнулась. Вот новость! Проглядеть Ричарда? И его прощение? Прощение этого тяжелого, несносного, обожаемого существа?
Пусть только он придет к ней, и тогда она покажет ему, что значит прощать. Им не раз случалось "прощать" друг Друга, но жертве это приносило мало радости. Теперь другое дело. Теперь, получив соизволение свыше, она знает. А если Ричард простит, как уже простила Бетти, то чем хуже остальные? Остальные тоже простят, если будет на то высшая воля. "Тем самым, - как там дальше? - на веки вечные я прощаю тебя, ты прощаешь меня".
Вином и хлебом называлось это в поэме. Пусть так и называется. А пока ей остается только ждать, и пусть случится то, что должно случиться. Ей поручили присматривать за Бетти, вот она и будет присматривать. Она должна ждать.
Все время с тех пор, как Лестер вошла в дом, несчастная душа Эвелин тоже ждала. Сначала она чуть не отправилась вслед за Лестер, но не посмела. Присутствие пустого Города пугало ее, но оказаться запертой в этом доме вместе с Лестер и Бетти - еще хуже. Насчет Лестер - ладно, а вот с Бетти точно. Она ненавидела свою жертву, и мысль оказаться с ней наедине вроде бы должна устраивать ее, а вот поди ж ты, не устраивает!
Лестер она тоже ненавидела. Лестер опекала ее, но она имела на это право, потому что у нее хватало сил, вот она такой и была. Нет, и с Лестер она не смогла бы высидеть в этом мрачном доме. С тех пор как Эвелин пробежалась за Бетти, ей стало полегче, хотя она и упустила ее. Улица, по которой она бежала, когда миновала холм, та улица, на которой она сейчас находилась, казалась как-то ближе, надежнее других. Кажется, здесь можно рассчитывать на какую-нибудь поживу. Во всяком случае, больше похоже на Лондон. Дом - это, наверное, высшая точка, войди она туда, так бы и оказалось. Только она не посмела. Лестер нельзя доверять: Лестер и Ветти вполне годятся, чтобы изобрести какую-нибудь пакость против нее.
В конце концов, она рада, что не поймала Бетти. Лестер могла бы догнать ее, и тогда от этих двоих ей бы не поздоровилось. Они небось думали, что она кинется в этот дом - а она и не кинулась.., она слишком умна для этого - да и для них тоже. Она отошла на несколько шагов. Нехорошо стоять так близко. Они, конечно, не выйдут, но на всякий случай... Эвелин почти видела, как они разговаривают там, в доме, и улыбаются друг другу. Она отходила все дальше, то и дело оглядываясь через плечо.
Ее лицо все еще сохраняло выражение, которое так потрясло Лестер недавно. Это была ненависть, освобожденная от смягчающей вуали смертной жизни, сама злоба, не поддающаяся смерти. Лицо Лестер, пока она находилась в доме, испытало схожие изменения, его выражение тоже утратило неопределенность. Сама она, впрочем, не догадывалась об этом, ее внимание слишком поглотила великолепная перемена, произошедшая с Бетти. Но в лице самой Бетти подобной ясности пока не было. То, что промелькнуло во взгляде Эвелин, то, что проявилось теперь в ее собственных глазах, было чистым бессмертием.
Печать Города, его первый дар мертвым, вступавшим на его улицы: здесь они становились тем, чем были, становились, казалось, навеки. С этим даром в глазах Эвелин повернула голову и медленно побрела прочь.
Она поднялась на холм и спустилась с него. Ей было все равно, куда идти, но все же что-то тянуло ее - если не в дом, то от него, - и она шла по собственным следам, медленно возвращалась, медленно спускалась и спустилась уже примерно на треть, когда издалека до нее донесся звук Имени. Вряд ли она расслышала его, до нее дошел даже не звук, а просто импульс. Протяжный крик пронесся у нее над головой и затих где-то в вечном Городе. Он не мог воздействовать на твердые земные дома или на миллионы мужчин и женщин, упорно трудящихся ради добра, не мог достичь и райских мест с их обитателями. Он звучал только над пустыми улицами, над видимостью фасадов и призрачными комнатами недавно умерших. Там проложил он свой путь. Другие странники, незримые для Эвелин так же, как и она для них, но подобные ей, сразу ощутили его - старик, ищущий разврата, юноши, ищущие пьянства, женщины, творящие зло и верящие злобе, все, кто погряз во лжи.
Изуродованный Тетраграмматон притянул их своим бесплотным щупальцем. Звуки пронеслись, взвихрились и потащили тех, кого удалось захватить, к говорящему.
Одни из них прошли совсем немного и упали, другие сдались чуть позже. Только она, самая последняя, самая слабая, самая близкая, худшая из всех, попалась основательно. Эвелин не распознала плена и продолжала считать себя свободной. Она только пошла быстрее, а потом и вовсе побежала. Чем быстрее она бежала, тем яснее становился звук. Он не обещал дружбы, в нем не слышалось приязни, но он был союзником. Ее тянуло к нему, как Лестер тянул крик с вершины холма. Души в этом месте знают свои подлинные звуки и торопятся к ним.
Что-то похожее на страх шевельнулось в ней лишь тогда, когда она поняла, что бежит уж очень быстро.
Дорога круто поднималась в гору и казалась куда длиннее, чем когда она бежала по собственному желанию. И все-таки она бежала, мчалась вдоль натянутой струны зова, почти не касаясь мостовой. Бессмертие застыло на лице, темный дух давал силу ногам. Вот она еще немного приподнялась над дорогой и полетела быстрее птицы.
Она не успевала узнавать улицы. Кажется, мелькнула Кинг-Кросс, на нее надвинулась и поглотила путаница домов Юстон Роуд, значит, она движется в сторону Холборна. Чем ближе, тем тише звучал крик. То, что на дальних улицах казалось истошным воем, вблизи стало обычным голосом. Наконец на лету она проскользнула через калитку во двор, пересекла его и оказалась возле маленького низкого оконца. Эвелин остановилась и заглянула внутрь. В небольшом зале на стульях сидели люди, а у противоположного конца, в кресле восседал мужчина и смотрел на нее. А может, и не смотрел, только она знала, что он видит ее. От огромного облегчения закружилась голова, наконец-то здесь нашелся еще кто-то.
Она даже не заметила, что продолжает потихоньку двигаться вперед, сквозь стену. К ней липла какая-то паутина, она рывком протиснулась сквозь нее. Она вернулась!
Под его присмотром она сможет навсегда вернуться в человеческий мир. Она спаслась от этого ужасного, смутного Города, и этот, сидящий на троне, пришел сюда, чтобы приветствовать ее.
Он улыбался. Она подумала - ни Ричард, ни Джонатан не допускали даже мысли такой - что видит настоящую улыбку, хотя это была все та же гримаса. Впрочем, у него был повод улыбнуться. Еще один призрак явился, значит, его призыв разнесся по всему духовному Городу.
Иначе и быть не могло. Вот только почему Бетти ни слова не сказала о его будущем? Мертвая тишина, казалось, нависла над ним, как будто он неопытный маг, допустивший ошибку в простом заклятии. Хватит. Пора посылать своего предвестника. Тем более что тишина наконец заговорила. Вон из стены торчит ее первое слово - пока одно, но скоро последует и продолжение. Он въедет туда под их крики. Он победит еще один мир.
Обмен улыбками - впрочем, о каких улыбках может идти речь, если собеседники не испытывают друг к другу ни малейшего уважения? - обмен имитацией улыбок состоялся. Каждый из них изменил естеству Города, того самого, внутри которого они находились, каждый из них хотел пробить в нем брешь. И она открылась, выведя каждого из них точно навстречу друг к другу. Любовь к любви, смерть к смерти, брешь к бреши - таков порядок в Городе, такова его природа. Она соединила Лестер и Бетти, Ричарда и Джонатана, Саймона и Эвелин; так решил Город. Какую форму она примет теперь - зависит от них. Шум Лондона - разговоры, уличные звуки, гудки машин - почти не долетал сюда. В тишине зала мужчина сказал женщине:
