Анна Данилова - Звезды-свидетели
Еще ему почему-то захотелось, чтобы Лена продолжила с ним тот разговор — о зле. Он вдруг вспомнил, как сплоховал, произнеся фразу о том, что лично он никого не насиловал и не принуждал к сожительству. Тогда ему почему-то показалось, что он сказал лишнее. Что она ему ответила?..
«Ты сказал, что никого не насиловал и не принуждал к сожительству. Но разве только в этом заключается зло?»
Примерно так. Что было потом? Кто и что еще из них сказал? Никто — и ничего особенного. Он заявил, что ей лучше всего поспать, и вот тогда она вспомнила про молоко и мед. Кажется, что все это было так давно!
Между тем они вошли в кухню, и Лена щелкнула выключателем — ну хозяйка просто! А лицо — мрачнее некуда, глаза ввалились, круги под ними сиреневые, уголки губ опущены, волосы растрепаны. «Не сладко ей здесь было без меня, — подумал Герман. — И страшно».
— Я ужин не готовила. Боялась, что ты вернешься с милицией, и готова была спрятаться. По сугробам убежать в лес. А ужин… если бы я готовила, запах бы остался. Да и вообще, я не знаю, что мне делать, как дальше быть!
— Идти сдаваться, насколько я понимаю, ты не собираешься?
— Нет. У меня есть еще дело.
Вот! Вот чего он боялся. Ее очередного дела, в которое она явно собирается ввязать его, Германа! Быть может, ей просто потребуется техническая помощь — отвезти, привезти, завернуть в ковер, закопать. Нечто вроде трупа. Точнее — просто труп. «Трупее не бывает».
— Давай спать, а все дела — утром, идет?
— Идет. Спасибо, что не сдал меня.
— Вообще-то я бы чаю выпил.
— Можно без меня?
— Можно.
Она вышла из кухни, и в доме установилась такая тишина, что ему захотелось услышать хоть какие-то звуки. Пусть это будет включенный телевизор, радио, музыкальный центр или лучше — все сразу. Но тогда эта девчонка не уснет. А ей надо поспать.
Герман выпил чашку чаю, вошел в гостиную и огляделся по сторонам. «Господи, — он перекрестился, — как же много я отдал бы за то, чтобы эта девица мне просто приснилась!»
И сел за рояль. И когда пальцы его коснулись клавиш, он тотчас вспомнил одну из своих мелодий. Новую, свежую, как только что распустившийся цветок. И прекрасную. Тему любви Мити к Кате.
Он встал, принес книгу, установил ее на рояле. Открыл на нужной странице и продолжил чтение.
«— Милый, занимай скорее место! Сейчас второй звонок!
А после второго звонка она еще трогательнее стояла на платформе, снизу глядя на него, стоявшего в дверях третьеклассного вагона, уже битком набитого и вонючего. Все в ней было прелестно — ее милое, хорошенькое личико, ее небольшая фигурка, ее свежесть, молодость, где женственность еще мешалась с детскостью, ее вверх поднятые сияющие глаза, ее голубая скромная шляпка, в изгибах которой была некоторая изящная задорность, и даже ее темно-серый костюм, в котором Митя с обожанием чувствовал даже материю и шелк подкладки. Он стоял худой, нескладный, на дорогу он надел высокие грубые сапоги и старую куртку, пуговицы которой были обтерты, краснели медью. И все-таки Катя смотрела на него непритворно любящим и грустным взглядом».
Это были страницы, посвященные их, Митиному и Катиному, расставанию. И хотя Герман не мог вспомнить, что он сам когда-либо с кем-то так же тяжело и волнительно расставался, ему почему-то захотелось плакать. Еще он подумал: почему так — молоденькие девушки всегда выглядят какими-то более совершенными, завершенными, что ли, чем их нескладные ровесники? И это — правда. И вообще, девушки развиваются быстрее, да и умнее они мужчин, намного. И мыслят они как-то совсем по-своему, непонятно подчас для мужчин. А эта Катя… Несомненно, она была хороша и молода, и ею можно было увлечься, но чтобы из-за нее, из-за этой кокетки, которая предпочла истинную любовь сомнительному служению театру (или все-таки взрослому любовнику?), стреляться?! Чулочки, панталончики, юбки, шляпки… Ну почему все эти милые безделицы так притягивают к себе мужчин? Отчего?!
Легкой головной болью отозвалась мысль, что он своей игрой на рояле мешает спать Лене. Ну и что? Она знала, к кому напросилась под крышу. Вот пусть и терпит!
«Третий звонок так неожиданно и резко ударил по сердцу, что Митя ринулся с площадки вагона как безумный, и так же безумно, с ужасом кинулась к нему навстречу Катя. Он припал к ее перчатке и, вскочив назад, в вагон, сквозь слезы замахал ей картузом с неистовым восторгом, а она подхватила рукой юбку и поплыла вместе с платформой назад, все еще не спуская с него поднятого взгляда. Она плыла все быстрее, ветер все сильнее трепал волосы высунувшегося из окна Мити, а паровоз расходился все шибче, все беспощаднее, наглым, угрожающим ревом требуя путей, — и вдруг точно сорвало и ее, и конец платформы…»
Боже, какая же сильная сцена! И как же хорошо Герман увидел вдруг и Митю, и Катю, стоявшую на платформе в своем темно-синем костюмчике и голубой шляпе. Ну просто кадры из фильма! Интересно, кого Коровин подобрал на эту роль? Ведь эта девушка просто обязана быть необыкновенно хороша, и в ней детскость должна смешиваться с женственностью. Чиста — и одновременно развратна, вот какой, в представлении самого Бунина, была Катя. Наверняка у Коровина есть такая, и девушка эта непременно профессиональная актриса. Из молодых. Совсем юных. Увидел ее Коровин в какой-нибудь выигрышной роли в студенческом спектакле, приметил, пригласил в ресторан, накормил-напоил, привез к себе, вслух читал ей Бунина, накинул ей на плечи шаль, на голову надел голубую шляпу…
Лена? Нет, она бы не подошла. Лицо у нее не славянское, слишком широкие скулы, удлиненные глаза, что придает ее внешности своеобразную неповторимость. Взлетающие брови делают выражение ее лица надменно-удивленным.
…Скрипнула дверь. На пороге призраком появилась Лена, в мужской, сине-белой, в полоску, пижаме. Длинные штаны складками собирались вокруг ее ступней. Длинные рукава закрывали кисти рук. Длинные светло-русые волосы завесили половину лица. И раскосые синие глаза. И тонкие, приподнятые удивленно брови.
Герман оторвал пальцы от клавиш и уронил руки на колени. Все, композитор? Пора на покой? Как же, ведь у него гостит девушка, которой надо выспаться. А то, что ему хочется играть, он чувствует в себе силы сочинять, эта непонятная Лена, возможно, своим появлением все испортила, — как к этому отнестись?
Терпение его иссякло.
— Нам надо с тобой поговорить, наконец, — сказал он, со стуком опуская крышку рояля на клавиатуру.
Лена молча кивнула. Решительно прошла в комнату и со вздохом опустилась в глубокое кресло. Откинула волосы с лица, намотала их на кисть руки и пожала плечами:
— Хорошо. Я готова.
15
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Это же ты решил со мной поговорить. О чем?
— Ну, начать хотя бы с того, что ты, человек, обратившийся ко мне с просьбой защитить тебя, лгала мне с самого начала.
— Ну и что? Все лгут. И моя ложь была еще не самой отвратительной. Главное, что ты понял это.
— Но зачем тебе все это понадобилось?! Чтобы испугать меня? Какой во всем этом смысл?
— Я долго думала о том, как попасть сюда, к тебе. — Она говорила спокойно, и даже казалось, что ей скучно повторять все то, что она давно уже, вероятно, мысленно ему рассказала. — Ты — человек неординарный, к тебе просто так не подойдешь. Требовался некий шок, чтобы вывести тебя из состояния равновесия, испугать и вместе с тем вызвать твою жалость. Судя по твоей музыке, ты должен был оказаться человеком чувствительным, жалостливым и очень доверчивым. Появиться в твоей машине и просто сказать, что я — убийца, было бы недостаточно. Следовало придумать такую историю, где бы я выглядела жертвой. Но мне даже придумывать ничего не пришлось. Обстоятельства моей жизни складывались таким образом, что несколько человек из моего непосредственного окружения поплатились жизнью за свою глупость. Первая — Нина Вощинина. Все, что я рассказала тебе, — чистая правда. И если ты захочешь узнать, была ли на самом деле такая девушка и что с нею стало, то тебе скажут, что она на самом деле выбросилась из окна после того, как ее муж отдал ее «попользоваться» своему другу.
— А что ты скажешь про Маргариту Вощинину? Ее же в природе не существует!
— Ну и что? Зато существовала Маргарита Сомова, мачеха другой моей знакомой, Лены Сомовой, моей тезки.
— Значит, тебя зовут Лена?
— Да. Самое обыкновенное имя.
— И что случилось с твоей тезкой?
— Мачеха Лены с помощью своего любовника, Романа, отравила ее, перед этим предварительно подделав документы и подкупив нотариуса. Там была сложная схема, но все должно было выйти так, что после смерти Лены вся ее недвижимость — а это квартиры в центральных районах Москвы — досталась бы по завещанию ее мачехе.
