Екатерина Лесина - Фотограф смерти
Если нет, то это скажу я.
На том завершаю свое письмо, но все же надеюсь, что голос разума и сердца будет в тебе сильнее обиды на мои слова.
Твоя Брианна.Дневник Эвелины Фицжеральд
1 декабря 1851 года
Мое сердце подвело меня. То, что рассказала Брианна, было немыслимо! Невозможно! Чтобы мой сын, мой маленький ласковый Джордж, который плакал над издохшим щенком, сотворил подобное? Где я ошиблась? Когда свернула с верного пути?
Я ведь любила их всех одинаково, не смея показать эту любовь, боясь испортить их ею, как портят варенье излишком сахара. Я растила их, как мать растила меня и брата, внушая уважение к ближним. Но теперь мои усилия видятся мне водой, что исчезает в песке, оставляя его сухим. Неужели виной всему собственная натура Джорджа?
Так было бы легче думать, но я вспоминаю его маленьким и не нахожу подтверждений нынешней жестокости. Брианна, которую полученные новости довели до слез, уверяет, будто если кто и виновен, то приятель Джорджа, некий Кэвин Бигсби, человек хорошего положения, но весьма подлого характера.
А мне стыдно, что я перестала следить за друзьями моего сына. Мне казалось, что в Лондоне, в хорошем обществе, которое, памятуя об отце и деде, приняло Джорджа весьма благосклонно, с ним не случится дурного. Но, верно, Лондон моей недолгой молодости изменился, если существу со столь низкой моралью, каковым представляется мне Бигсби, дозволено входить в приличные дома.
(Дописано позже.)
Доктор, которого пригласила Брианна, беспокоясь обо мне, заверил, что виной всему – излишние волнения, каковых советовал настоятельно избегать. Он не спрашивал о причине этих волнений, но по глазам его я видела – знает. И снова стыд, необъятный, неописуемый, охватывал меня.
Я нашла в себе силы поблагодарить его за заботу, а когда он ушел, попросила Брианну написать письмо. Скоро все закончится. Джордж вернется домой. Я достучусь до его души, и он поймет, сколь страшно ошибался.
Приветствую тебя, Кэвин Великолепный!
Слышал о твоем новом приобретении. Точнее было бы сказать, что о двух, и если про жеребчика поговаривают, будто он не стоит потраченных денег, то насчет мисс М. все придерживаются прямо-таки противоположного мнения. О, сколь приятен мне их скрежет зубовный!
К слову, можешь записать в завистники и меня, потому как лишь слепой, глухой и напрочь лишенный всякого воображения мужчина не будет тебе завидовать.
А уж если заговорили о таких, то слухи о нашей проделке дошли до той глуши, в которой обретается матушка, и, конечно, премного ее расстроили. Она требует немедленно явиться пред ней, видимо ожидая оправданий. Сам понимаешь, у меня нет ни малейшего на то желания. Потому я сделаю проще: отправлю Патрика домой, тем паче что шутка утратила свежесть, я же в самом скорейшем времени присоединюсь к тебе, чтобы обсудить некоторые вопросы финансового характера.
И снова я хочу поблагодарить тебя за помощь, каковая пришлась донельзя кстати. По-моему, кредиторы в последнее время ведут себя просто с недозволительной наглостью! Меня возмущает то, что они смеют сомневаться в моем слове джентльмена и грозятся судом! А стоит мне подумать о том позоре, который пришлось бы пережить, доказывая свою невиновность пред стаей мелких ростовщиков, как я начинаю испытывать просто неописуемое отвращение.
Но помимо обыкновенной благодарности, каковую я желаю выразить лично, имеется у меня одна затея, каковая кажется мне не только забавной, но и сулящей немалую выгоду.
Твой друг Джордж.Дневник Патрика
Джордж сказал, чтоб я уехал. Я рад. Мне не нравится в Лондоне. Здесь воняет. Джордж говорит, что сейчас хорошо, потому что осень была и зима уже, но все равно воняет.
У реки зеленый цвет. Ее зовут Темза. Она течет через весь город. Люди выливают в реку помои и дерьмо. «Дерьмо» – слово, которое не будет использовать джентльмен, но я не знаю, как это назвать иначе.
Река смердит. И когда над ней случается туман, он тоже зеленый. Я слышал, что крысы бегут от этого тумана. А крысы не станут жить, где плохо. Но в других местах Лондона крысам хорошо. Они крупные и жирные, как собаки. Собаки же худые и злые. Они сбиваются в стаи. Я видел, как собаки напали на ребенка. Револьвера у меня не было, но была палка, которую положено с собой носить. Я разбил вожаку череп. Еще одной я перебил хребет. Остальные убежали. Джордж смеялся и сказал, что собаки все равно вернутся. Я сказал, что мы должны помочь ребенку. Его погрызли. Джордж кинул монетку и ушел.
В Лондоне много кладбищ. Здесь все время кого-то хоронят. Джордж водил меня смотреть. Я смотрел. У нас иначе. Отец делал гроб, и гроб закапывали. Свободной земли много, а в Лондоне – мало, и одни гробы закапывают над другими гробами. А некоторых без гробов. Джордж говорил, что иных совсем даже не закапывают, потому что швали много, а кладбищ мало, на всех не найдешь места.
Сам Джордж злой. Я думаю, что он отравился зеленым туманом, от которого бегут крысы. Я стараюсь делать все, что он говорит, потому что не хочу ссориться. А Джордж думает, что я глуп и не понимаю, что он сделал из меня посмешище. Ему весело. И его друзьям весело. В этом городе очень злые люди, которые веселятся, когда видят кого-то, не похожего на них. Я сначала думал, что они просто не любят американцев, а потом понял, что ошибаюсь. Это тогда, когда Джордж взял меня с собой.
Мы ехали в карете, а потом шли пешком. В Лондоне тяжело ходить пешком, потому что можно вступить в грязь. Грязь всюду. И вонь тоже. Но про вонь я писал раньше. А сейчас я пишу про выставку уродцев. Ее привез человек с длинными усами. Я только и смотрел, что на эти усы. Человек говорил, и усы шевелились. Еще на человеке было женское платье, которое носят китайцы, и лаковая коробка на голове. Он кланялся и говорил визгливо. Но он не китаец. Притворялся.
Человек отвел нас в комнату. Там горела одна свеча, очень маленькая, а комната – очень большая. В комнате стояли разные склянки. Самая большая была размером с пивную бочку. Внутри была муть, а в мути плескался урод. Джордж сказал, что это – русалка. А она ничуть не похожа. На свинью похожа, на русалку – нет.
Другие уроды тоже страшные. Некоторые белые, некоторые розовые, как новорожденные крысеныши. Я сказал Джорджу, что все это – ловкий обман, что не бывает двухголовых телят, восьминогих свиней и сросшихся младенчиков. А он ответил, что бывает и мне надо просвещаться. Что все верят. Он хотел, чтобы я тоже поверил. Я сделал вид, что верю. Я уже делал так. В тот раз, когда мы отправлялись к даме, которая вызывала духов. Ее зовут мадам Леру, но это неправда. Я сразу понял, что у нее другое имя.
Девочки в салуне Грэмми тоже брали себе новые имена. Они думали, что если имя красивое, то все сладится. У моей мамы имя было красивым, но она умерла. Наверное, все-таки имена ни при чем.
У мадам Леру в комнате воняло китайскими палочками. Она их все время жгла в маленькой тарелке. И еще опиум курила. От опиума дым сладкий, и в голове становится пусто. Я знаю. Я пробовал. Мне было интересно, почему отец курит. Но потом не понравилось. А он узнал, что я пробовал, и сильно разозлился. Он выдрал меня и сказал, что курит опиум, потому что болен. Я же здоров. Я должен быть здоровым, чтобы выполнить предназначение. И если я прикоснусь к опиуму, то отец отрежет мне пальцы на левой руке. Чтобы выполнить предназначение, мне хватит пальцев на правой. Я испугался. Я больше не курил опиум. А Джордж взял трубку. Глаза у него сделались мутными. И говорил он еле-еле. Мадам Леру принесла столик. Она сказала, что это особенный столик, за этим столиком вызывают духов.
Она заставила меня положить руки. Дерево было старым и липким. Потом она начала говорить, только я ничего снова не понимал, что она говорила. А голос ее сделался похожим на собачий вой. Джордж смеялся. Мадам Леру выла. И столик под рукой дрожал. Потом мадам Леру запрокинула голову и захрипела, как будто бы ее душат. Я спросил, в порядке ли она. А она ответила сиплым голосом:
– Не забывай! – сказала она. – Не забывай, зачем ты здесь!
И она упала, забилась в корчах. Я хотел ей помочь, но мадам Леру завизжала и уползла, как будто бы я был чудовищем. Тогда я сел и принялся ждать. Я долго ждал, но я умею это делать. Однажды я два дня просидел, когда на гризли охотился. Меня Бенни Хромой позвал. Он сказал, что гризли двоих сожрал и теперь ходит возле участка Бенни и, значит, именно Бенни хочет сожрать. И я пошел, потому что сам Бенни в жизни не убил бы гризли. Он же хромой. И старый. А гризли тоже был старым и умным, как человек. Он спрятался и сидел тихо-тихо. Но я понял, что он все равно пить придет, и устроил себе местечко рядом с ручьем. Ждал. Я знал, что гризли обязательно придет. Он и пришел. Тогда я выстрелил. Попал удачно. Шкуру я отдал Бенни, а зубы взял себе. И еще печенки и мяса. Но отец все равно злился. Он сказал, что у меня предназначение и что я не должен рисковать ради всякой швали. Но Бенни не шваль, он наш сосед и однажды купил мне леденцов, еще тогда, когда я был маленьким и очень любил леденцы.
