Александр Щелоков - Граната РГД-5
— Мещерский — девичья фамилия матери...
— Ну да, а Немцев — девичья фамилия отца. Так что ли?
— Нет, Немцев его нормальная фамилия.
— С чего же ты стал Мещерским?
Игорь дернул плечом.
— Обстоятельства.
— А я здесь причем?
— Хочешь получить выкуп? Получишь. Только отпусти.
— Нет. Отпустить тебя — все равно, что вылить стакан холеры в городской водопровод.
— Я такой плохой?
— Плохой или хороший, какая разница? Главное — ты паразит. Глиста, если точнее. В природе для каждого существа можно найти предназначение. Изведи волков и лис — пострадают зайцы. Вылови щук — в рыбьем царстве нарушится равновесие. А без глистов мир прекрасно обойдется. Они живут для самих себя. Если их уничтожить, жизнь изменится к лучшему. Дышать всем легче станет.
— Ну, смотри. Я хотел по-хорошему, ты не захотел. Значит, пеняй на себя. Меня будут искать. Учти. — Ладно, кончай трепаться. Пора ехать.
— Куда? — Вопрос прозвучал испуганно.
— Разве тебя не вызывали? — Ручкин изобразил изумление. — Я думал, ты получил повестку в суд.
— Какой суд?!
— Вот что, Мещерский, приедем — поймешь. Это суд, где главный обвиняемый — ты. Забыл?
Грязная ругань выплеснулась изо рта как блевотина. Ручкин дождался когда приступ отчаянья утихнет.
— Кончил? Теперь я тебя приготовлю. К транспортировке. Мы должны явиться в суд, одетые по всей форме.
Ручкин достал из сумочки-визитки, прикрепленной под курткой к брючному ремню, поясок с пряжкой. Охватил им талию Игоря. Каждое движение пояснял словами.
— Это для тебя сбруя. Знаешь что такое сбруя? Сюда в кармашек мы кое-что положим. Как думаешь что?
Игорь угрюмо сопел, следя за действиями ненавистного типа.
— Еще не догадался? Зря. Это что?
Ручкин подбросил на ладони металлический зеленый катыш.
— Лимонка...
Игорь не смог скрыть испуга. Опухшие губы с трудом шевелились.
— Ладно, пусть так. Хотя лимонка — это «Ф-1». А у меня «РГД-5». Разница, конечно, есть, но не для тебя.
Ручкин достал и ввинтил в корпус гранаты блестевший лаком стержень с кривым рычагом. — Знаешь, что это?
Игорь упрямо мотнул головой, показывая, что не знает и знать не хочет.
— Придется объяснить. Вот послушай.
— Не надо.
— Ну уж нет. Из хорошего знания проистекает хорошее поведение. А мне необходимо, чтобы ты себя вел хорошо. Видишь трубку? Это УЗРГМ — универсальный запал ручной гранаты модернизированный. Хитрая штучка-дрючка. Зверь-машинка. Колечко— это от предохранительной чеки. Загогулина — спусковой рычаг. Понял? Если дернуть за колечко, чека выдернется. Пружинка — она внутри — отбросит рычаг. Боек врежет по капсюлю. И БУМ! Ты понял? БУМ! Эта трубка даже сама по себе может выбить глаза и поотрывать пальцы. А мы пойдем дальше. Не догадался? Вот, кладем гранату в кармашек. Застегиваем. Видишь, как я ловко все сделал. Сам, между прочим, шил...
Игорь расширенными глазами следил за тем, как работают пальцы Ручкина. Тот поймал его напряженный взгляд.
— Не тушуйся, мещерский немец. Все продумано. Теперь мы поясок переворачиваем. Граната у тебя за спиной. На пояснице. Удобно? В руке у меня шнурок. Крепится он к кольцу. Ты видел кольцо? Оно нужно, чтобы пальцем вырвать чеку. Дерну разок и... Ты видел как рвутся гранаты? Нет, не в кино. Не видел? Вот жалость какая. Выходит и в этот раз можешь не увидеть. А я так старался...
Они приехали к зданию суда задолго до рассвета. На всякий случай. В этом месте при любом раскладе их искать не станут.
Во дворе с тыловой стороны здания суда размещались мусорные контейнеры. Они стояли на асфальте в два ряда. Облезлые, ржавые баки без крышек были помечены кривыми синими буквами: «Нарсуд», «ЖЭК-5», ТОО «Светлана». Трудно представить, что кто-то мог покуситься на вместилища бытовых отходов и увезти их отсюда, но хозяева явно дорожили собственным имуществом. Среди отбросов, просыпавшихся из переполненных баков на асфальт, шныряли облезлые коты, очень похожие на крыс.
Ручкин подогнал машину к свалке, заглушил двигатель.
В девять утра, когда по регламенту работы суда началось заседание, Ручкин вылез из-за руля.
— Вылезай, пошли. О гранате помнишь? Так что давай, иди осторожно. Дернешься — твое дело. Конечно, мне лично видеть как тебя разнесет на куски, до суда не хотелось бы. Двинулись.
* * *Орловский городской суд размещался на первом этаже пятиэтажного жилого кирпичного дома. Изнутри учреждение походило на барак начала тридцатых годов, которые строили для временного проживания рабочих на великих стройках пятилеток и для зэков в зонах. Бесконечно длинный и узкий коридор тянулся вдоль всего помещения. Череда казенных облезлых дверей с табличками на них располагалась по обе стороны прохода. Но больше всего суд с жилыми бараками роднил запах, который образовал своеобразный букет застарелого табачного дыма, мочи, людского пота и хлорки. Особенно нестерпимым амбре становилось возле обшарпанной фанерной двери с цифрами «00», написанными черным маркером нетвердой рукой коменданта.
Напротив «двух нулей» размещался служебный кабинет судьи Юдиной. Чуть левее — комната дежурных милиционеров.
Судья 1-й категории Татьяна Викторовна Юдина отдала судейству более двадцати лет жизни. Именно судейству, а не правосудию, поскольку в судах — как в советском, так и в последующем — российском — мочой пахло и пахнет сильнее, чем мифической справедливостью.
Татьяна Викторовна все это прекрасно знала, но заставляла себя мириться с действительностью и принимала реалии такими, какими они есть.
Что поделаешь, люди способны принюхаться ко всему. Принюхалась к этому и Юдина. Она даже не задумывалась, почему в их суде гуляет запах тлена и несправедливости. Между тем ответ звучит очень просто.
Это только говорят, что деньги не пахнут. Но тот, кто побывал в помещениях банков, куда инкассаторы свозят дневную выручку в бумажных купюрах, знают — деньги воняют. Тошнотворно, гнусно, вызывая сильную аллергию.
В судах витает сильный дух грязных денег. К нему примешивается аромат параши, которая ждет многих, кому будут вынесены приговоры.
Поступая на юридический факультет университета, молоденькая Татьяна еще верила в идеалы законности и справедливости. Она с трепетом жрицы, посвящаемой в таинства юриспруденции, брала в руки учебные фолианты со звучными названиями «Римское право», «Гражданское право», «Уголовное право»»... Право, право, право...
Ни слова о том, что жизнь все время стремится, и это ей удается, согнуть право влево. Хотя никто не смеет вслух назвать правосудие левосудием или, что было бы точнее — кривосудием.
Закон всегда служил и продолжает служить власти, какой бы она ни была.
Принадлежит власть королю, он может гордо произносить — закон — это Я.
Стояли у власти большевики — закон стал их щитом и мечом. Чему же удивляться, если судьи шли на процесс, уже зная, какой приговор они вынесут?
Торжество российской демократии проявилось в утверждении трех независимых властей — законодательной, исполнительной и судебной. Первым шагом для утверждения этого торжества стало объявление неприкосновенности представителей этих властей. Депутаты, лица из близкого окружения президента, судьи всех рангов сделались людьми неподсудными.
Ко всему неподсудны и большие деньги. Их вожделенный запах размягчает суровый дух закона, делает его податливым и послушным.
Судьи и прокуроры — люди и служат тем, кто стоит над ними.
Закон — только бумажка, он не насупит брови и не затаит хамства в душе на тех, кто им пренебрегает. А вот те, кто стоят над законом — это не только могут сделать, но и делают регулярно.
Мадам Юдина хорошо знала, когда надо быть строгой, когда чуть помягче, а когда и вовсе закрыть глаза и счесть преступление обычным проступком веселого шалуна.
За это она и была ценима теми, кого ценила сама...
Не зря в обкоме КПСС ее держали на особом счету, и Татьяна Викторовна этим даже гордилась.
В моменты, когда на суд выносились особо важные на взгляд областного руководства дела, ее приглашал к себе заведующий отделом административных органов — шишка, которая курировала милицию, суд, прокуратуру. Это был серый незаметный человек неопределенного возраста, часть жизни проведший в органах КГБ. Он мило улыбался и, пряча холодные глаза, говорил:
— Вы уж, Татьяна Викторовна, лично проследите за этим делом. Социалистическая законность должна восторжествовать...
И Юдина знала — раскатывать санкции надо на всю катушку. Таково пожелание партии, членом которой она являлась.
Ей нравился и сам стиль такого общения: никакого давления на судью, ни малейшего нажима — законность, законность и законность.
Когда партия большевиков исчезла с политической сцены, Татьяна Викторовна страшно перепугалась: а вдруг?
В это слово входило многое: боязнь люстрации, обвинения в прислуживании режиму, освистывание так называемыми правозащитниками, да мало ли что могло еще быть...