Фридрих Незнанский - Опасное решение
– Душа болит. – Настя хрипло засмеялась, отчего лицо ее болезненно перекосилось, и она сжала ладонями виски.
«Э-э, милая, – с юмором подумала Зина, – тебе другое лекарство необходимо…»
И на ее лице отразилось полнейшее понимание недуга, так здорово скрутившего женщину. А та и сама тоже видела, что Зина без особого труда распознала симптомы ее болезни. Посмотрела жалобно на медсестру и развела руками.
– Организм уже не тот…
– А нашей жизни никакой организм не выдержит, – Зина улыбнулась. – Но одно действенное лекарство я знаю.
– Это ж какое? – вяло спросила Настя.
– То же самое, от которого происходит болезнь. Клин, говорят, клином надо вышибать.
– А где его взять, клин твой?
– Так это… у меня, в медпункте. Если совсем плохо, полежи, не ходи никуда, а я сама схожу – принесу. Грамм сто спиртику накапаю.
Лицо женщины немного расправилось, так показалось Зине.
– Ладно уж, подлечи маленько, в долгу не останусь…
Настя охнула, сделав резкое движение, – хотела снять дешевые кроссовки, – и голова ее завалилась на валик диванной подушки. Зина решила проявить заботу до конца. Подошла и стянула с худых ног поношенную обувь. Не знай она от Сани, кто эта женщина, подумала бы, что какая-нибудь случайная продавщица дешевого китайского и вьетнамского шмотья на вещевых рынках, которые иногда устраивали в станице проезжие офени из областных городов. А что, наверное, такими вот, незаметными, и должны быть всякие тайные агенты, не позавидуешь их работе…
Уверенная в том, что Настасье сейчас не до «работы», ибо обещание медсестры скоро доставить ей необходимое «лекарство» должно было отчасти успокоить женщину, Зина отправилась сначала не в медпункт, а к Турецкому, чтобы сообщить о том, что «агент» временно нетрудоспособен.
Поощрительная улыбка Сани показала ей, что он был уверен в ее способностях и его благодарность, как делается обычно в подобных случаях, не за горами. И она с легкой душой, не торопясь, отправилась к себе. Спирт у нее имелся, и «соточки» ради доброго дела было не жалко. Даже и ста пятидесяти…
Александр Борисович вместе с Катей, уже не озираясь и не оглядываясь, прошли в усадьбу Калужкина. Женщина успела рассказать москвичу о том, где и как хранил свои ульи, а также необходимые в работе инструменты Антон Сергеевич. У него было три таких места: в холодной части дома, где сохранялась зимой постоянная температура, в специально оборудованной для этой цели части сарая и в пристройке, в которой у него была столярная мастерская и там хозяин обновлял, чинил и собирал новые ульи. Все три места были, естественно, опечатаны. То есть бумажные полоски с печатями лепились на двери, запечатывая скважины дверных замков. И каждое нарушение, то есть разрыв этих полосок, каралось бы по закону.
Но ведь, надо понимать, какими бы прочными ни возводились сельские строения, у каждого хозяина были на всякий случай свои секреты. Замки, к примеру, заело, так что ж, и наружу не выйти теперь? А окна для чего? Или скрытая от постороннего внимания дверца в чулане? Это как проход в заборе: даже в самом надежном из них обязательно найдется штакетина, которую можно немного отодвинуть в сторону. Нашлась подобная досточка и в задней стенке пристройки. Никто не обратил на нее внимания, когда опечатывали помещения.
Итак, что же собирался найти Турецкий, учитывая, что здесь уже дважды производился обыск – и сразу после ареста, и позже, после возобновления следствия? Не доставало у следователя Егоркина доказательств виновности Калужкина, и астраханские работники следственного аппарата при прокуратуре вторично, и довольно тщательно, перерыли весь дом. Причем, уходя и опечатывая заново жилье с пристройкой и сараем, они так все и оставили в том состоянии бардака, который учинили, не церемонясь, с вещами арестованного хозяина. Из этого – вывод: очевидно, очень крепко их «достал» упрямый и несговорчивый пчеловод, который, по их разумению, обладал-таки серьезным компроматом на власть имущую. И компромат этот мог стать чрезвычайно опасным для этой власти, ибо сопротивление ее оправдательным приговорам суда было чрезвычайно сильным и жестким.
Теперь-то у Турецкого практически не возникало сомнений, какая именно «власть» была заинтересована в сокрытии либо полном уничтожении документов, утаенных осужденным от следствия. Значит, в них и было все дело. Как сказал Привалов в порыве откровенности своей любовнице? Зачем тот влез в серьезные игры? А что за игры имел в виду генерал милиции? Ясно без комментариев: разумеется, свои собственные. Выходит, именно ему и «перебежал дорожку» строптивый пчеловод. Причем перебежал, как теперь понимал Турецкий, не имея никакой личной выгоды. Потому что, если бы выгода какая-то была, он бы не стал «садиться», а скорее пожертвовал бы какими-то бумажками, от которых ему самому не было ни малейшей пользы. И, кстати, убит был участковый уполномоченный Грибанов на следующую ночь после его посещения дома Калужкина. А что они громко ругались, про то вся станица, в лице угробленного на следующий же день калмыка Эренгенова, «слышала», так это была обычная уловка следствия, не имеющего иных аргументов для обвинения. При отсутствии конкретных улик и не такое придумаешь…
Словом, перед Александром Борисовичем не стояло никакой загадки: он догадывался – пока, естественно, не убедился в этом своими глазами, а точнее, ушами, – какой это был компромат. И понял также, – исходя из опыта своего сидения в шкафу, – чем сей компромат мог грозить господину главному милиционеру «города и его окрестностей». Оттого и возникла столь жгучая ненависть Привалова к «носителю» опасной для него информации. Он бы, по его словам, и часа не держал этого Калужкина за решеткой, кабы тот отдал документы. А он не отдает! И врет, что нет их! А на самом деле врал, в первую очередь, сам генерал, полагая, что ему можно и нужно верить, будто он готов отпустить невиновного. Как же, как же…
В свою очередь, понимая это, Турецкий после «эзоповского» разговора с Калужкиным был уверен, что документы, которые Грибанов попросил Антона спрятать где-то у себя, по-прежнему находятся в надежном месте. И более того, пчеловод даже и не собирается отдавать их «правоохранителям», надеясь или рассчитывая на то, что придет их время.
Однако из всей этой истории напрашивался и еще один вывод. То, что компромат был опасным, уже ясно. Из показаний свидетелей, от которых категорически отказалось следствие, а вовсе не из материалов расследований, стало известно, что в последнее время майор милиции Грибанов занимался сбором фактов и доказательств преступной деятельности торговцев наркотиками в Астраханской губернии. И материалы эти он успел передать в прокуратуру, в суд или куда-то там еще, но их следов так никто и не обнаружил. Почему? А потому, что одной из первых версий едва не стала та, по которой можно было предположить, что с Грибановым расправились именно эти «торговцы смертью». Оказалось, что такая версия убийства была крайне неудобной даже и новому следствию. Кто эти торговцы и распространители? Кто курьеры, развозящие заразу по всему Поволжью? Кто ими руководит и держит в своих руках все вожжи преступной деятельности? Получалось, что тот, кто больше всех был зол на скромного пчеловода и готов был приписать тому все преступления, которых Калужкин не совершал. Мол, не одно, так другое должно убедить суд в виновности подозреваемого.
Но если материалы были переданы в судебные органы и там «потерялись» бесследно, тогда что же еще искали у обвиняемого Калужкина люди генерала Привалова? Копии – вот что. Те самые, которые Грибанов и попросил Антона спрятать у себя, зная, что они представляют собой серьезную угрозу для него самого и его семьи. Но в неменьшей степени и для того, кого они обличали в преступной деятельности распространителя наркотиков. Очевидно, и по этой причине господин Привалов так неохотно, по словам Славки, вообще поднимал эту тему в связи с интересом Грязнова к «плантациям» бесхозной конопли на островах, куда он потом ездил вместе с Дусей и ужаснулся увиденным.
В поисках разоблачающих преступную деятельность материалов следствие все возможные грехи готово было свалить в кучу, а потом и на голову Калужкина. Но получалось так, что прямых улик для обвинения не доставало, а косвенные не находили подтверждения. И каждое очередное обвинение с подозреваемого Калужкина суд снимал, как бы уже сам по себе этот факт ни противоречил планам начальства. До следующего обвинения. Ну, ругался, ну, кричал, ну, грозил, – и что? Разве после такого убивают? Тогда бы все ссорящиеся соседи давно были покойниками. Понимая это, и само следствие, а затем и суд, при повторном рассмотрении в порядке апелляции, отмели три из четырех обвинений. И не в чем-то обычном, криминальном, а в особо тяжких преступлениях – в убийствах! Но наконец, казалось, «прищучили»! «Сварганили» дело, лишь обретя в безвыходном своем положении нужную улику – автомат и убрав после этого свидетеля, доставившего оружие в милицию. И, к слову, как показала криминалистическая экспертиза, без следов пальцевых отпечатков предполагаемого «убийцы» – Калужкина.
