Дей Кин - Чикаго, 11
Она прекратила обмахивать веером лицо мужа и принялась обмахивать свое.
Она думала, что последний из свадебных гостей так никогда и не уйдет. Потом, когда она поцеловала отца на прощанье (в последний раз она целовала мужчину девушкой), а ее отец благословил ее, она старалась вести себя непринужденно, но колени у нее подгибались. Она поднялась по лестнице на второй этаж, где хозяйская спальня и огромная кровать с пологом были отданы в их с Родольфо распоряжение.
Кровать объединила их не только в эту ночь, но потом — во всех бедах и радостях, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их.
Насколько она помнит, она немного поплакала, потому что была так счастлива. Потом Лусия, ее личная служанка, расчесала и уложила ей волосы, а еще по секрету рассказала, как вести себя в первую ночь. Когда служанка ушла, она лишь в своей camisa de noche [Ночная рубашка (исп.)] с блестящими от предвкушения предстоящего глазами выключила свет и встала на колени перед единственной свечой, горящей на crucifijo [Алтарь (исп.)].
И, стоя на коленях перед Святым Ликом, она молила Божью Мать, чтобы ее муж счел ее тело приятным для глаза, просила, чтобы она помогла ей стать хорошей женой и благословила их союз и дом столькими малышами, сколько Бог сочтет нужным.
— Пусть эти священные узы, которые я возлагаю на себя, — повторяла она прекрасные слова свадебной мессы и благословения, — будут узами любви и мира.
И, поцеловав свое обручальное кольцо, которое и она и Родольфо целовали перед алтарем в церкви, она воскликнула:
— Сделай так, Боже, чтобы мы, любя Тебя, любили друг друга и жили по Твоим священным законам!
Потом, перекрестившись на удачу, поднялась с колен, стащила рубашку через голову и, забравшись на огромную кровать, улеглась там, чувствуя себя совершенно голой, беззащитной и ужасно одинокой.
Но не долго. Немного погодя Родольфо постучал в дверь спальни и осведомился почти застенчиво:
— Можно мне войти, querida mia [Моя дорогая (исп.)]?
— Входи, пожалуйста, любимый, — отозвалась она.
И Бог услышал ее молитвы. Он послал им двух замечательных мальчиков и трех красавиц дочерей. Девочки, хвала Святой Деве, счастливо вышли замуж и жили теперь в Майами со своими детьми.
Лицо доньи Марии почти перестало гореть. Держа веер в руке, она перекрестилась. Но, видно, Богу было угодно, чтобы один из их мальчиков оставил их, не дожив до двенадцати лет, а Винцента они потеряли на Пиг-Бей.
Донья Мария снова принялась обмахивать лицо мужа. Теперь, по крайней мере, судя по тому, что они слышали в последний раз от своих друзей в subterraneo [Метро (исп.)], какой-то приехавший русский техник, которому нравится развлекаться в кровати с малолетками, живет теперь в их доме с одной из внучек Лусии и, вероятно, занимается с ней любовью в их с Родольфо постели.
Еще труднее ей было понять то, что Родольфо, лишенный всего своего состояния, обобранный до последней нитки, у которого ничего не осталось, кроме гордости, был теперь последним в своем роде. И как с nino [Девочка (исп.)] Мозес, их личная оскверненная честь, жирно вымазанная дегтем и грязью, довела их до того, что они стали чужими в чужой стране.
Донья Мария встала со стула, чтобы посмотреть, как там цыпленок, и замерла в напряжении, потому что в коридоре открылась дверь и молодой женский голос закричал:
— О нет! Только не это! Пожалуйста, отпустите меня! О Господи! Пожалуйста, кто-нибудь! Помогите!
Крик замолк, как ей показалось, от удара. Дверь захлопнулась.
Донья Мария поспешно подошла к своей двери, приоткрыла ее и выглянула в коридор. Если кто-нибудь из жильцов и услышал крик и просьбу о помощи, то не отозвался. Тишина в коридоре была такой же глубокой и нерушимой, как и несколько минут назад.
Она подумала, будить Родольфо или нет. Но если разбудит, что она ему скажет? Она подошла к перилам и посмотрела вниз.
Крик исходил не с их стороны здания. Она была в этом убеждена. Но насколько она знала, ни одной из senoritas из 301-й, а также senorita из 303-й дома не было. А все остальные квартиры с этой стороны коридора, за исключением 101-й, были заняты супружескими парами.
Она вернулась к своей двери и постояла еще, глядя на закрытые двери вдоль коридора. То, что она слышала, могло быть заключительной сценой семейной ссоры, возможно, между senor Адамовским и его женой. Это могло быть и отрывком телепередачи, если телевизор случайно включили на полную громкость.
Донья Мария закрыла за собой дверь и прошла на кухню. Но не слишком похоже, чтобы без рева проигрывателя девочка-подросток из 303-й развлекала своего приятеля, может, они поссорились. В этом случае совсем нет необходимости волноваться или прерывать сон Родольфо. Ay Dios, после того, что они с Родольфо видели на парковке, когда возвращались домой поздно из cinematografo [Кинотеатр (ит.)] всего несколько дней назад, то с маленькой блондинкой из 303-й не может произойти ничего такого, чего она уже не испытала бы.
Прямо на улице, на заднем сиденье в машине мальчика, как кобель с сукой в охоте, или пьяный рубщик тростника со своей negra enamorada [Возлюбленная негритянка (исп.)], отмечающие Dia de Ano Nuevo [День наступления Нового года (ит.)] под первым попавшимся кустом, не заботясь о том, что их могут увидеть.
Донья Мария запила неприятный осадок стаканом шерри.
Она ничего не имеет против занятий сексом. Ей это даже нравится. Даже теперь, когда ей уже сорок три, она одобряет внимание Родольфо. Но всему есть свое время и место.
Она полагала, что все предопределено Богом. И не важно, что говорят бородатые дикари, которые сейчас правят ее страной.
Всегда были и будут высший и низший классы, с четко проведенной между ними границей. И не важно, как хороша барышня Джоунс или как искренен senor Джоунс в своей, по крайней мере на словах, преданности Иисусу Христу, они оба из народа.
«Это, — решила донья Мария, наливая себе еще один стакан вина, — часть современной моды, часть нового Великого Общества, мировое возрождение немытых масс, к которым я никогда не принадлежала и принадлежать не буду».
Таковы люди. И даже если Марии Антуанетте это стоило головы, то она с ней совершенно согласна. Если бедняки не могут больше выносить суп из garbanzo [Турецкий горох — обычное блюдо испанских крестьян (исп.)], пусть себе едят arroz con polio [Рис с цыпленком (исп.)]. Она была бы совсем довольна, если бы знала, как его готовить.
Она допила вино, а потом долго стояла, глядя из кухонного окна на послеполуденное небо, прежде чем поднять крышку с кастрюли с неприятно пахнущей стряпней, кипящей на плите.
Пока у нее есть вера, ее церковь и Родольфо, она сумеет перенести потерю денег. Она переживет конфискацию своей прекрасной виллы. Она смирится с неприятным известием, что какой-то русский техник совокупляется с внучкой ее бывшей личной служанки на постели, где прошла ее первая брачная ночь. Она даже смирится с мыслью, что ей придется провести оставшиеся годы жизни среди extranjeros [Иностранцы (исп.)] в Северной Америке, которые считают ее немного estupide.
Но, пожалуйста, Dios, будь благоразумным. Если она просит не слишком много, не допусти, чтобы в новом доме, куда они с Родольфо переедут, были играющие на гитаре исполнители народных песен или девочки-подростки, которые жить не могут без рок-н-ролла и без интимных связей при всем честном народе!
Глава 13
Термин «полиция» обозначает исполнительный гражданский орган, на который возложена обязанность поддержания общественного порядка и которому вменено в правило расследование и предотвращение преступлений.
В совершенной системе гражданского администрирования функцией полиции должно быть сдерживание свободы граждан только тогда, когда она превращается в злоупотребление, — и любое отклонение от принятых норм должно резко осуждаться как условно, так и принудительно…
ЭнциклопедияВызов из дома номер 196 по Ист-Уэстмор пришел в полицейский участок на Ист-Чикаго-авеню в тот самый момент, когда Хэнсон, Гиннис, Мейерс и Бротц, появившись за несколько минут до этого, умывались в туалете, примыкающем к общему помещению.
Хэнсон, Гиннис и Мейерс были рады, что день закончился.
Но Бротц, несмотря на то что отработал два дежурства сряду, медлил идти домой. Так с ним всегда бывало по праздникам.
Подставив руки под воду и брызнув несколько капель в лицо, он уныло размышлял о том, что в его случае мытье — напрасная трата времени.
За время сдвоенного дежурства он вполне мог бы быть покалечен или даже убит, но он не делал ничего такого, отчего мог бы испачкаться. Любой из его ослов сослуживцев скажет любому и каждому, что копы никогда себя не утруждают.
Кроме того, что он разъезжал в красивой дежурной полицейской машине с радиосвязью, пижоня перед рядами душевнобольных слабоумных воскресных водителей, которые, по-видимому, твердо вознамерились убить себя или любого другого на улице, он делал все, что мог, чтобы отработать те деньги, которые ему платят, а именно:
