Колин Декстер - Путь сквозь лес
Она умерла сразу после полуночи.
Глава тридцать вторая
И нести повелел Аполлон послам и безмолвным и быстрым,
Смерти и Сну близнецам, и они Сарпедона мгновенно
В край перенесли плодоносный, в пространное Ликии царство.
Гомер. Илиада. Песнь 1– Как ты, старина? – с напускной веселостью спросил Морс.
– Умираю.
– Однажды ты сказал, что все мы движемся к смерти со стандартной скоростью двадцать четыре часа per diem.
– Я всегда был точен, Морс. Воображение у меня не слишком богатое, согласен; но зато всегда точен.
– Ты все еще не сказал мне, как...
– Кто-то сказал... кто-то сказал: "Нет таких вещей, которые имели бы очень большое значение..." А в конце... "ничто, по сути, не имеет значения вообще".
– Лорд Бальфур.
– Ты всегда все знаешь, негодник.
– Доктор Хобсон позвонила...
– А-а. Прекрасная Лаура. Не знаю, почему мужчины еще не положили на нее глаз.
– Может быть, уже и положили.
– Я как раз думал о ней сейчас... Морс, у тебя еще случаются эротические мечтания средь бела дня?
– Почти все время.
– Будь добр, будь добр к ней, если она думала обо мне...
– Этого никогда не поймешь сразу.
Макс меланхолически улыбнулся, но лицо его оставалось усталым и пепельно-серым.
– Ты прав. Жизнь полна неопределенностей. Я говорил тебе это раньше?
– Много раз.
– Я всегда... Меня всегда интересовала смерть, ты знаешь. Почти что хобби у меня было такое. Даже когда я был подростком...
– Я знаю... Послушай, Макс, они сказали, что разрешат повидать тебя, только если...
– А "бриджей"-то[13] нет – ты знаешь об этом?
– Что? О чем ты, Макс?
– Кости, Морс!
– Что кости?
– Ты веришь в Бога?
– Эх! Большинство епископов не верит в Бога.
– И ты всегда обвинял меня в том, что я никогда не отвечаю на вопрос!
Морс заколебался. Затем посмотрел на старого друга и ответил:
– Нет.
Может быть, это и парадокс, но полицейского врача, видимо, утешила искренность твердого односложного слова, его мысли теперь пытались пробиться по разомкнутому кругу.
– Ты удивлен, Морс?
– Не понял?
– Ты удивился, не так ли? Признайся!
– Удивился?
– Кости! Они оказались не женскими, видишь как?
Морс почувствовал, как бешено застучало сердце – повсюду в теле; как кровь отхлынула от лица. Кости не женские – разве не это только что сказал Макс?
Этот разговор потребовал от горбуна-врача больших усилий и занял много времени. Морса тронули за плечо, он обернулся и увидел сестру Шелик, чьи губы почти беззвучно произнесли:
– Пожалуйста! – Смотрела она при этом на усталое лицо больного, глаза которого время от времени приоткрывались.
Но прежде чем выйти из палаты, Морс наклонился и прошептал в ухо умирающего:
– Я принесу бутылочку мальта утром, Макс, и мы пропустим пару капель, старина. Так что держись – пожалуйста, держись!.. Хотя бы ради меня!
Морс с радостью увидел, что глаза Макса на мгновение блеснули. Но сразу после этого он повернул голову и уставился в свежеокрашенную бледно-зеленую стену больничной палаты. Казалось, он засыпает.
* * *Максимилиан Теодор Зигфриг де Брин (средние имена оказались сюрпризом даже для немногих друзей) сдался накатывающейся на него почти желанной слабости через два часа после ухода Морса; и окончательно его пальцы разжались в три часа утра. Он завещал свои останки Фонду медицинских исследований больницы Джона Радклиффа. Он твердо желал этого. И решено было так и сделать.
Многие знали Макса, хотя немногие понимали его странные поступки. И многие испытали мимолетную печаль при известии о его смерти. Но у него было (как мы уже поняли) мало друзей. И нашелся только один человек, который, получив известие по телефону, молча заплакал в своем кабинете в полицейском управлении "Темз-Вэлли" в Кидлингтоне в девять утра в воскресенье 19 июля 1992 года.
Глава тридцать третья
Что такое комитет? Группа нежелающих, выбранная среди непригодных, чтобы делать ненужное.
Ричард Харкнесс.«Нью-Йорк геральд трибюн»,
15 июня 1960 г.
Воскресенье не самый подходящий день для работы. В этот день нелегко найти человека, занятого серьезным делом – или просто хотя бы вставшего с постели рано утром. Но доктор Лаура Хобсон поднялась довольно рано и ожидала Морса в (пустынном) здании Школы патологии Вильяма Данна в 9.30.
– Инспектор Морс?
– Главный инспектор Морс.
– Извините!
– А вы доктор Хобсон?
– Она самая.
Морс слабо улыбнулся.
– Аплодирую вашим знаниям грамматики, моя дорогая.
– Я не ваша "дорогая". Вы должны простить меня за прямоту, но я не ваша "прелесть", или "дорогая", или "дорогуша", или "драгоценнейшая". У меня есть имя. Если я на работе, то предпочитаю "доктор Хобсон", а в кафе за бокалом вина с распущенными волосами могу быть Лаурой. Вот моя маленькая речь, главный инспектор! Вы не единственный, кто ее выслушал.
Однако, говоря все это, она улыбалась, показывая мелкие, очень белые зубы, – женщина чуть больше тридцати лет, хорошо сложенная, с непропорционально большими очками на хорошеньком носике, миниатюрная женщина – чуть выше пяти футов. Морса заинтересовало ее произношение: широкие северные гласные в "прелести" и "прямоте"; приятное грассирование – и, может быть, довольно заманчивая перспектива встретиться когда-нибудь с ней за бокалом вина, волосы распущены...
Они сидели на высоких табуретах в комнате, напоминавшей Морсу ненавидимую им в школе физическую лабораторию, и она рассказывала ему о простых, но вместе с тем совершенно экстраординарных вещах. Отчет, над которым работал Макс, хотя и не законченный, содержал неоспоримые выводы: кости, найденные в Витхэме, были костями взрослого мужчины, белой расы, ростом около пяти футов шести дюймов, худощавого телосложения, брахицефальный череп, белокурые волосы...
Но мысли Морса уже забежали на много миль вперед. Он-то был уверен, что это кости Карин Эрикссон. Хорошо, пусть ошибся. Но сейчас он уже точно знал, чьи это кости – на него глядело лицо с фотографии, – ошибки быть не могло. Он попросил копию короткого, предварительного отчета доктора Хобсон и встал.
Они молча прошли до запертой входной двери, смерть Макса тяжелым грузом давила и на нее.
– Вы хорошо его знали?
Морс кивнул.
– Я была так опечалена, – сказала она просто.
Морс снова кивнул.
– "Телега рассыпалась на куски, и ухабистая дорога кончилась".
Она наблюдала за ним – слегка лысеющим седым мужчиной, когда он уходил, а затем немного помешкал у своего "ягуара". В руке он сжимал фотографию отчета и приподнял ее в прощальном жесте. Она повернулась и задумчиво направилась обратно в лабораторию.
* * *Морс хотел было поехать в больницу, но раздумал. Слишком мало времени. Срочное совещание старших полицейских офицеров было назначено на одиннадцать в здании управления, и в любом случае он уже ничем не мог помочь. Он поехал по Парк-роуд, миновал Кебл-Колледж, а затем повернул направо на Бербери-роуд, медленно въехал в Парк-таун. Немного шансов, что в этот день удастся проделать большую работу, и в любом случае лучше отложить дела на двадцать четыре часа или около того.
Старший персонал городской полиции и полиции графства собрали на совещание по причине значительных общественных волнений, соответственно вызвавших волну критики в адрес полиции. Сложилось общее впечатление, что хулиганствующая молодежь угоняет автомашины и бьет витрины практически безнаказанно; что полиция ничего не делает для предотвращения вандализма подростков, терроризирующих многие кварталы Бродмур-Ли-Эстейт. Подобные обвинения были отчасти справедливы, поскольку полиция постоянно попадала впросак из-за отказа местных жителей называть имена и оказывать помощь в деле очистки от особо злостных нарушителей порядка. Но смерть Марион Брайдвелл, похоже, истощила у всех последние остатки терпения.
В это воскресенье, 19 июля, были приняты жесткие, принципиальные решения и спланировано их претворение в жизнь: следующим утром будет проведена тщательно организованная облава и аресты. На следующие два вечера назначаются специальные заседания судов магистрата. Несколько ближайших дней муниципальные рабочие будут заняты только устройством постов и заграждений поперек нескольких особо важных улиц. Количество полицейских в этом районе на следующей неделе будет удвоено. Немедленно организуется координирующий комитет из полицейских офицеров, местных учителей, социальных работников и священников здешнего прихода.
Совещание оказалось долгим и довольно мрачным; Морс извлек из него мало пользы и не высказал сколько-нибудь важных предложений, да и, по правде говоря, мысли его витали далеко от предмета рассмотрения, и только один раз он несколько заинтересовался происходящим. Закоренелый цинизм Стрейнджа по отношению к комитетам и комиссиям стал причиной неожиданного обострения разговора.
