Анна Данилова - Рукопись, написанная кровью
– Любовь?
– Ну да! Мы с Сашей встречаемся уже давно, очень давно… Она необыкновенная женщина, очень тонкая, не переносит грубости, а еще боится быта… Она говорит, что, если мы станем жить вместе, то потеряется острота наших любовных переживаний. Ей нравится, что мы – любовники. Не знаю уж, кто вбил ей это в голову, но я столько раз предлагал ей выйти за меня замуж… Так вот, нередко случалось такое, что Марина приходила домой в самый неподходящий момент, думаю, она ревновала свою мать ко мне, злилась, что мы так счастливы… И тогда я снова звал Сашу к себе, но она не соглашалась. Вот мы и встречаемся – то у нее, то у меня. И я счастлив с ней… Но мое счастье было бы куда более полным, если бы я просыпался рядом с ней, если бы…
– Но теперь-то вам никто не мешает это сделать…
– Думаю, что теперь она согласится, но лишь после того, как сумеет узнать имя убийцы.
– Но почему?
– Она боится, что в один «прекрасный» день к ней придут и предъявят счет: ведь она уверена, что Марину убили из-за денег, что она кому-то крепко задолжала. Поймите, даже несмотря на то, что я вам только что рассказал про нее, ну не может женщина заработать проституцией столько денег, да еще в таком провинциальном городе, как наш…
– Но ведь вы же сами только что говорили, что к ней приходили мужчины.
– Да, приходили, но те мужчины, которых я видел, не столь богаты, это же видно… Думаю, что Марина зарабатывала деньги каким-то другим способом, а что касается мужчин, то ей просто НРАВИЛОСЬ ЗАНИМАТЬСЯ ЭТИМ…
Юля снова подумала о несоответствии: человек с внешностью папы Карло не должен был произносить вслух подобные вещи так же, как отец Кирилл не должен был встречаться с Мариной. Но факты говорили сами за себя, а раз так, то человек с внешностью папы Карло мог запросто соблазнить свою падчерицу, а теперь с невинным видом поливать ее грязью.
Юля не верила никому. А тем более Тимофееву, который за несколько минут их разговора так сильно упал в ее глазах, предавая позору дочку своей возлюбленной, что представить его в роли соблазнителя не составляло никакого труда. Больше того, он мог спекулировать своей «доброй» внешностью…
Словом, она не верила, что у хороших людей, воспитывающих ребенка, исходя из собственного жизненного опыта, могло вырасти такое чудовище, каким ей только что представили Марину. Что-то здесь нечисто. Но что? Большие слезящиеся глаза Петра Александровича смотрели на нее по-собачьи преданно и наивно.
– Что вы знаете о Крымове?
– То же, что и многие, что он хороший сыщик, но дерет много денег.
– Александра Ивановна обращалась к нему за помощью?
– Знаете, она была в таком состоянии, что понесла деньги – а деньги она нашла в комнате Марины – в прокуратуру, чтобы преступление РАСКРЫЛИ, а дело не ЗАКРЫЛИ, вы понимаете, о чем я… Так вот, там ее, представьте, чуть не арестовали… Однако именно там ей намекнули на существование крымовского агентства. Возможно, если бы не деньги, которые она продемонстрировала одному из работников прокуратуры, ни о каком Крымове речи бы и не возникло, все в городе знают о его волчьем аппетите…
– И что же дальше? Она вышла на Крымова?
– Она-то вышла, да он отказался, сказал, что у него много дел, что существуют определенные обязательства перед другими клиентами…
– То есть его не прельстили деньги, которые ему, можно сказать, на блюдечке принесла Александра Ивановна?
– Выходит, что так. Во всяком случае, Саша бы не стала мне лгать. Тем более что деньги-то в доме. На месте. Или теперь вы работаете вместо Крымова?
– Пытаюсь…
– Вот, собственно, и все, что я знал о Марине и о ее образе жизни. Понятное дело, что ни номеров телефонов, ни адресов всех тех, с кем она в последнее время встречалась, у нас с Сашей нет.
– А вы видели ее фотографии, где она в обнаженном виде?
– Думаю, что эти фотографии видели многие…
– Это тоже из-за денег?
– Не знаю… Может, у нее болезнь, знаете, есть такая…
– Эксгибиционизм.
– Вот-вот.
Юля встала, Тимофеев тоже; они стояли, не зная, что сказать друг другу, и Петр Александрович не мог знать, что, глядя в его голубые выцветшие глаза, Юля видит в них отражение маленькой хрупкой девочки… Она в замешательстве оглянулась, и ей на миг даже показалось, что в кресле возле дивана лежит смятое девчоночье платьице с оборками…
«Или я ошибаюсь?»
* * *Донцова Вера Васильевна оказалась весьма несловоохотливой особой, и на вопросы Юли, кому, на какой срок и на каких условиях она сдала квартиру сестры, ответила коротко:
– Латышке по фамилии Аперманис на полгода, а там видно будет.
– Где и как вы с ней познакомились?
В квартире, где происходил разговор, пахло подгоревшим молоком, а по коридору с визгом и дикими воплями бегали, распаляя себя бросанием мяча друг в друга, мальчик и девочка – погодки, от роду приблизительно двух-трех лет, разгоряченные, разрумянившиеся и вспотевшие в своих фланелевых рубашечках и штанишках.
– Это внуки?
– Внуки. Одолели, спасу на них нет, – уже более приветливо откликнулась Вера Васильевна и пригласила Юлю пройти на кухню, где у нее на плите подгорала молочная каша. – Родители работают, деньги зарабатывают, а меня не пускают, говорят, что я теперь бабушка и никаких прав на личную жизнь, а уж тем более на работу у меня нет. Раз пенсионерка, то все, ты – нянька. А что касается этой квартирантки, то все было очень просто: я расклеила объявления, мне позвонили, мы назначили встречу, и все!.. Она мне сразу понравилась. Молодая, интересная, аккуратно и дорого одетая. Мы пошли с ней посмотрели квартиру, я запросила две тысячи рублей, так Рита дала мне сто долларов и попросила меня только приходить к ней иногда мыть полы.
– И вы приходили? Мыли? И вообще: когда это было?
– В начале февраля или конце января, я уж даже и не помню. Да, я приходила пару раз, мыла ей полы, даже постирала ей бельишко и почистила картошки, а потом, вот уже совсем недавно, она сказала, что будет убираться сама, что ей надо двигаться, что это будет вместо зарядки.
– А она не сказала, откуда приехала?
– Сказала. Из Риги. Да и фамилия у нее рижская – Аперманис. У нее же акцент… Вы из милиции? – вдруг с опозданием догадалась Донцова, потому что по телефону Юля представилась просто приятельницей Аперманис, которая хочет поговорить с хозяйкой о том, чтобы та разрешила им проживать в квартире вдвоем, но за эту же цену. – Да?
– Почти.
– Моя латышка что-нибудь натворила?
– Нет, ничего не натворила, но ведет себя более чем странно. Она вам ничего не рассказывала о том, чем занимается и зачем вообще приехала в этот город?
– Нет, она только сказала, что у нее тут дела, что в зависимости от того, как все закончится, она либо съедет с квартиры, либо останется еще на неопределенное время.
– Вам ничего в ней не показалось странным?
– Показалось. Она почти не ест хлеба, вместо сахара пьет какие-то таблетки, бросает их в чай, говорит, чтобы не располнеть, плохо говорит по-русски и хранит свои деньги – доллары – прямо на виду, словно не боится, что их украдут.
– К ней не ходят мужчины, не знаете?
– Я поручила соседке присматривать за квартиранткой, чтобы потом доложить мне, так вот она видела мужчину, интересного, невысокого, крепкого, любовника, короче…
– А с чего она взяла, что он ее любовник?
– Ну уж этого я не знаю, вы сами у нее спросите. А что случилось-то?
– Нет, пока ничего не случилось, но есть кое-что… А со здоровьем у нее все в порядке?
– Не знаю.
Юле оставалось только извиниться перед Донцовой за доставленное беспокойство и уйти несолоно хлебавши. Ничего нового об Аперманис она не узнала. Разве что мужчина… Кто бы это мог быть? Случайный знакомый? Но кто? Было бы время заниматься Ритой и ее причудами, следовало бы со слов соседки составить фоторобот мужчины-любовника. Но это – потом. А сейчас неплохо бы перекусить. Она посмотрела на часы – почти пять. Два разговора – и день прошел? А результатов – ноль.
* * *Она позвонила – Рита открыла ей дверь, и по ее виду Юля поняла, что у той вновь возникли проблемы.
– Ты снова бросила меня, ничего мне не рассказываешь, никуда меня с собой не берешь, а оставляешь одну… – гнусавым голосом хныкала Рита, капризно топая босыми ногами и дергаясь всем телом, совсем как одуревшая ото сна испорченная чрезмерной опекой девочка-подросток, эгоистка и порядочная стервоза.
– Прекрати истерику, а лучше покорми меня. Так и быть, за ужином расскажу тебе, где была и что узнала, но таскать тебя повсюду с собой не смогу, не обессудь, иначе нам придется расстаться…
Кажется, она взяла верный тон, потому что Рита присмирела и покорно поплелась на кухню – разогревать еду.
– Тебя сегодня никто не беспокоил? Не насиловал?
– Если честно, то я бы рада, чтобы меня изнасиловали, но никто не пришел…
– Послушай, а может, никого и не было? Вот ты рассказала про желтый ковер, а ведь нет даже двери в подвал, где он должен был находиться…
