Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми
– Виктор Данилович, я уже спрашивал вас… Спрошу еще раз. Над чем работала Герасимова в последнее время? Неужели вам ничего об этом не известно?
Чумаров задумался. Потом сказал виновато:
– Не знаю, честное слово. Понимаете, Людмила была очень самостоятельным человеком. Она никогда не делилась своими замыслами и не нуждалась ни в чьих советах. Она всегда знала, что делает. Боюсь, я ничем не могу вам помочь. Может, в ее бумагах… Ваши люди их просматривали. Хотя не думаю. У нее был диктофон… все ее идеи хранились там.
– Скажите, Виктор Данилович, ваша жена знала об отношениях с Герасимовой?
– Знала. У нас в городе ничего не утаишь. Я никогда не думал, что это ее так взбесит. Раньше… во всяком случае… ей было чихать. Она тоже не ангел, между нами…
– Вам известно, что ваша жена встречалась с Герасимовой около двух недель назад?
– Известно. Регина выложила мне все в тот же день. В ней яду больше, чем в кобре. Она ненавидела Людмилу.
– Вы знали о намерении Герасимовой встретиться с вашей женой?
– Ничего я не знал! Если бы я только знал! Я попытался бы отговорить ее, зачем дразнить гусей? Хотя… не знаю. Она всегда шла напролом.
– А каковы были ваши планы? Развод? Новый брак? Когда это должно было случиться?
– Людмила хотела как можно скорее. Сейчас в городе находится Валерий Рунге, мы должны были встретиться, обсудить детали финансирования. Думаю, где-то к концу лета… Открыть новый канал не так-то просто. Конкуренция дикая, сами понимаете. Мы рассчитывали… знаете, имя Людмилы тоже капитал, да и мой опыт…
– Сейчас, как я понимаю, ваши планы меняются? – спросил Федор, хотя спрашивать об этом не собирался.
Чумаров пожал плечами:
– Одному мне не потянуть, мое имя далеко не капитал. И если я разведусь с женой, то потеряю работу, сами понимаете. Тесть меня выбросит из студии, как паршивого щенка. Не знаю…
– Понятно… – протянул Федор. – И еще вопрос, Виктор Данилович. В ту пятницу Герасимова ушла из студии днем и, как показал один из свидетелей, собиралась поработать дома. И тем не менее она вернулась около восьми вечера, всего на час. В девять с минутами она ушла, и с тех пор ее никто уже не видел живой. Вам известно, зачем она была здесь?
– Неизвестно, – ответил Чумаров. Лицо его стало пепельным. – Она зашла ко мне на минуту… мы перекинулись парой слов. Мне показалось, она спешила…
– Она не сказала, куда идет?
– Нет, нет… ничего такого она не говорила… Я думаю… – сказал он нерешительно, – я думаю, она могла вернуться за материалами… Возможно, она хотела их кому-нибудь показать…
– Кому?
– Понятия не имею… Она никогда не говорила о своих замыслах. Во всяком случае, со мной. Это может показаться странным, но… понимаете, я… как бы это сказать… Одним словом, я несколько консервативен, и у нас бывали разногласия по поводу тематики. Честное слово, мне ничего не известно. Честное слово… – Чумаров приложил руки к груди в умоляющем жесте. Жалкие нотки звучали в его голосе. – Вы мне верите?
«Новый телеканал? Конкуренция? – раздумывал Федор, шагая по улице. – Чем не мотив для убийства? Торговая марка Людмилы Герасимовой имеет вес. Имела, – поправился он. – Имела, а теперь не имеет. И опасности она ни для кого уже не представляет. Вот именно, Герасимова сейчас не представляет ни малейшей опасности. Ни для конкурентов, ни для оскорбленной жены».
Тут ему пришло в голову, что владелица салона мод является одновременно и конкурентом, и оскорбленной женой. Она соврала ему, что ничего не говорила мужу о встрече с Герасимовой. А Чумаров? Тоже лжет? Оба лгут? Скрывают, умалчивают…
В силу разных причин люди редко говорят правду, тем более официальному лицу.
Глава 19
Марина
Весь день Марина Башкирцева была в приподнятом настроении. Она с трудом сдерживала желание расхохотаться совершенно без всякого повода, а также разбежаться и проехаться по музейным паркетам, как по льду. Она даже закурила от полноты чувств. Вообще-то она не курила – от сигарет ее мутило, но сигарета прекрасно смотрится в тонких женских пальцах. Это – штрих, придающий законченность портрету. В антураже Марина разбиралась как никто. Ее прищуренные глаза задумчиво следили за тонкой струйкой дыма. В белой фарфоровой рамочке на столе стояла фотография Марлен Дитрих. Бровь приподнята, мужской галстук, шляпа. Белое пальто небрежно наброшено на плечи. «Голубой ангел». В тонких пальцах дымится сигарета. Далеко не красавица, но… шик, шарм… знание себе цены. «Шикарная женщина!» – в который раз подумала восхищенная Марина. Иногда ей казалось, что они чем-то похожи. Она, Марина, тоже знает себе цену…
Крутнувшись в своем кресле на колесиках, она рассеянно посмотрела на заросший музейный садик, которым никто не занимался с тех самых пор, как умерла старейший экскурсовод музея Мария Александровна, добрая душа, жалевшая всякую букашку и листик. Теперь за территорию музея отвечает город, и закрытый крошечный садик-патио предоставлен самому себе. Буйная растительность – кусты бузины в белых шапках мелких цветов, жасмин, одичавшие пионы и шиповник прекрасно уживались в тесноте. Сладкие запахи цветов кружили голову. Сюда почти не долетали уличные шумы. Под кустом бузины пряталась покосившаяся скамейка, на которой Марина любила сидеть. Она уже собиралась, как всегда, вылезти через окно в сад, но задумалась, рассеянно улыбаясь своим мыслям…
Сегодня вечером произойдет событие… «судьбоносное», как пишут в средствах массовой информации. А также «волнующее». И как следствие – всякие неприятные разборки… с Колькой. Марина вздохнула. Вчера Колька вернулся в два ночи. Она, Марина, притворилась, что спит. Он иногда ночует в мастерской. «А если завел кого-нибудь?» – вдруг подумала она. Мысль эта ей не понравилась, хотя здравый смысл подсказывал, что Колькин роман, если таковой имеет место быть, сильно облегчит ей задачу. Тень набежала на лицо Марины.
«Тем лучше, – подумала она горько. – Он сам поставил точку в наших отношениях». В ее вображении теснились неясные картины – сцена объяснения с мужем.
«Я встретила человека, – произносит она с печальной улыбкой. – Мы полюбили друг друга».
«Нет! – кричит Башкирцев. – Марина, только не это! Я безумно люблю тебя! Я не могу жить без тебя! Марина!»
Он тянет к ней руки, с трудом сдерживая рыдания.
«Коля, пойми… я хочу, чтобы ты меня понял… – Нет, не так! – перебивает она себя. – Ты должен меня понять, Николай. Да-да, ты должен меня понять! Это прекрасный человек! Я уверена, он тебе понравится».
«Кто он? – рычит Башкирцев. – Кто этот негодяй? Эта сволочь? Этот подонок? Который покусился! Я его знаю?»
«Я познакомлю вас, – говорит Марина мягко. – Это достойнейший человек, Николай. Я уверена, ты поймешь меня. Мы прожили хорошую жизнь, но есть вещи, которые нельзя запрограммировать заранее. Они случаются – и никто в этом не виноват. Я навсегда сохраню в памяти воспоминание о годах, прожитых вместе…»
«Я убью его! – Колька хватается за нож. – Нэгодяй!»
Увлекшись, Марина не заметила, что воображаемый муж начал говорить с грузинским акцентом.
«Коля, – она кладет руку на его плечо, – поверь, мне нелегко было решиться на этот шаг. Но ты сам в какой-то мере подтолкнул меня… Я верила тебе… как самой себе! Кто эта женщина, Коля?»
«Я виноват перед тобой, – громко рыдает Башкирцев, стоя на коленях. – Ударь меня! Я заслужил! Только не уходи! О, Марина!»
«Так надо, – говорит она со слезами в голосе. – Ты встретил другую, у тебя новая любовь… Мы оба встретили свою судьбу…»
Посреди трогательной сцены дверь без стука открылась и в щель просунулась дамская голова в кудряшках.
– Мариночка, чай будешь? – спросила обладательница кудряшек.
От неожиданности Марина вскрикнула и схватилась за сердце:
– Ой, Клавдия Семеновна, как вы меня напугали!
Женщина по имени Клавдия Семеновна вошла в кабинет и уставилась на девушку испытующим взором:
– Что случилось, Мариночка?
– Ничего не случилось, просто задумалась, а тут вы… «Как черт из коробочки», – прибавила она мысленно.
– Ты какая-то не такая последнее время, и девочки заметили. Нина вчера уже спрашивала…
«Сплетницы чертовы!» – подумала Марина, а вслух сказала:
– Да нет, Клавдия Семеновна, все в порядке.
– А… – разочарованно протянула та. – Ну, иди чай пить, пока не остыл.
Клавдия Семеновна была записной сплетницей и обожала совать нос в чужие дела. Марина улыбнулась, представив себе лица «девочек», младшей из которых под пятьдесят, когда они узнают ошеломительную новость! Бедные музейные крыски, никогда ничего не видевшие в жизни. Старые девы, прозябающие на копеечных зарплатах. Самое крупное событие в их жизни – очередной бразильский сериал. Последние дни они взахлеб обсуждали убийство Людмилы Герасимовой и дружно собирались на похороны – коллега ведь, из сферы культуры. После похорон разговоров хватит еще на полгода.
