Семен Клебанов - Прозрение. Спроси себя
— Не в том дело! Как я жить-то смогу? Как?!
— Может быть, вы усомнились в своих показаниях? Не убеждены, что он Проклов? Произошла ошибка?
— Не было ошибки! — воскликнул Крапивка.
Ледогоров заметил, как у Крапивки лоб покрылся испариной.
— Может, вам лучше прилечь?
— Не время…
Крапивка достал из шкафчика старенький чемоданчик, отщелкнул запор. Вынул папку, полистал какие-то бумаги, поглядел на облигации давних лет. И уж потом, взяв серенький конверт, захлопнул чемоданную крышку.
Движения его были медленные, лицо дергалось. По всему было видно, что он, охваченный сомнением, никак не может отважиться на какой-то шаг, имеющий для него важное значение.
Наконец Крапивка открыл конверт и положил на стол фотографию с пожелтевшими краями.
— Вот, смотрите, — вздохнул он и зачем-то смял конверт в серенький комок.
Ледогоров внимательно глядел на снимок. Он увидел немолодую женщину в платочке, низко покрывавшем голову, а рядом удивительно похожего на нее парня.
Ледогоров оторвал пристальный взгляд от фотографии:
— Кто это?
— Это… — Крапивка запнулся и, стиснув комочек конверта, тихо произнес: — Ванька Проклов.
— Откуда фотография? Как она попала к вам? Вы уверены, что это он?
— А вы прочтите… Там написано.
Ледогоров перевернул снимок и увидел блеклые строчки:
«Федя. Это Проклов Ванька. Получено от суда. Не забывай. Дядя Захар».
— Почему вы раньше не показали фотографию? — спросил следователь, все еще вглядываясь в лицо парня.
— Зачем?
— Это вещественное доказательство. Мы об этом говорили с вами, Федор Назарович.
— У вас свой расклад. А у меня свой.
— Расскажите, как попала к вам фотография.
— Ну, значит, поначалу я жил у дяди Захара, а после в детском доме. Пришел туда с котомкой, теперь и не припомню, чего там лежало. Только знаю, пакетик был, в газету завернут. Там справка из суда и фото. Дядя мне наказывал, чтоб берег. Вот и сохранилось… Бывало, нет-нет да и открою пакетик, взгляну на Проклова… Потом война. Ослеп. Так и лежал пакетик нетронутый… Двадцать один год был Проклов в темноте. А лицо его я всегда помнил. Остальное вы знаете.
— И все-таки — почему отказываетесь подписать свои показания?
— Не могу… Поистине не могу. Вы вспомните, как я слепой топтался на тротуаре, а меня дочь Дмитрия Николаевича подобрала, привела в больницу. И вот теперь я зрячий. Кто он мне? Что я ему? Он смог, а я? Я — кто? От слов своих не отказываюсь. Но подписи моей на вашей бумаге не будет.
Слушая Крапивку, Вячеслав Александрович чувствовал, что и сам волнуется. На его глазах одолевалось, казалось, неодолимое горе.
И он не стал говорить Крапивке, что меру наказания будет определять суд.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Едва дождавшись конца совещания, которое вел начальник отдела, Елена Сергеевна подошла к нему и без предварительных объяснений попросила предоставить отпуск на пять дней.
Начальник, прочитав заявление, тут же написал:
«Разрешить. В счет очередного отпуска».
И уж потом, глянув на Елену Сергеевну, поинтересовался:
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — как можно спокойней ответила она. — Домашние обстоятельства.
Если бы Елена Сергеевна вела дневник, то историю своей поездки к Хромову, несомненно, начала бы с заявления. Именно с этого момента все ее догадки, предположения слились воедино. Надо было действовать.
Ясность могла внести только встреча с Дмитрием Николаевичем. У Елены Сергеевны не было уверенности, что ее приезд позволит узнать причину скоропалительного отпуска мужа и вряд ли объяснит отказ Останина от Железноводска, где он ежегодно лечит желудок. Однако что-то серьезное примирило Андрея с излюбленным местом Дмитрия Николаевича. И это тоже было многозначительной подробностью неожиданных событий.
О своем приезде Елена Сергеевна решила не сообщать. Она боялась, что телеграмма вызовет у Дмитрия Николаевича раздражение и он найдет вескую причину, чтобы ей не ехать. И тогда путь будет отрезан. А так? Ну, соскучилась. Потому и приехала. Господи, не на край же света…
Марине она сказала, что едет к отцу посоветоваться по поводу новой работы, которую ей предлагают.
Сидя в пустом купе и уставясь на желтый кувшинчик с ромашками, она клеймила себя за то, что способна мелко лгать, придумывать оправдания своим поступкам, скрывать глубокое волнение. Но что же делать? Что делать?
В купе вошли трое парней, поздоровались. Старший, со значком «Мастер спорта», сказал:
— Насколько я понимаю, у вас верхнее место. Костя, — он обратился к блондину, — если дама не будет возражать, ты любезно уступишь свое нижнее. Курить, мальчики, будете в тамбуре. Надеюсь, все ясно.
— Да, да, — ничего не понимая, сказала Елена Сергеевна.
Утром паровоз подтащил состав к маленькой, мокрой от дождя станции. Елена Сергеевна сошла, оглянулась вокруг. У багажного сарая стояла подвода с понурой лошаденкой. За минуту стоянки из почтового вагона быстро передали несколько посылок и пачки газет.
Паровоз шумно запыхтел. Лошаденка проводила состав старчески-мудрым взглядом, потом, словно поняв разговор Елены Сергеевны с возницей, закивала башкой, как бы одобряя просьбу приезжей — довезти ее к бакенщику Хромову.
Поначалу возница бубнил, что не может делать этакий крюк, а когда узнал, что она жена Ярцева, то весь просветлел.
— Ведь я при исполнении… — объяснил он. — И обязан почту по часам доставить. Потому и отказывался! А так — дело другое. Поехали.
То ли возница был молчун, то ли не хотел докучать жене профессора, но за долгую дорогу сообщил лишь одну новость:
— На прошлой неделе дочка с женихом к Хромову пожаловали… Свадьба была.
Постепенно солнце набирало силу, размывало синеву неба, ровным светом заливало окрестности.
Елена Сергеевна нетерпеливо смотрела на молодой лес, мелькавший белизной березовых стволов, на узкую мокрую дорогу, тянувшуюся вдоль опушки, на полегшее клеверное поле.
К дому Хромова дорога не доходила.
Только тропка вела до самой калитки палисадника, где четыре ели с обвислыми лапами сторожили дом бакенщика.
Елена Сергеевна подошла к дому, толкнув, отворила калитку. Невидимый колокольчик известил о приходе гостя.
— Кто там? — отозвался Хромов из глубины дворика.
— Это я… Здравствуйте, Афанасий Мироныч, — откликнулась Елена Сергеевна.
— Не узнаю… — И, шагнув навстречу, радостно воскликнул: — Вот это новость! Здравствуйте, Елена Сергеевна! Как же вы пешком! В такую даль. Вот… И Дмитрий Николаевич ничего не сказал… Спит еще. Пойду разбужу.
— Не надо.
— Не надо? Ну, пусть отдыхает. В полночь только легли. Все на бережку разговор вели. Я вас молочком парным угощу. Небось отвыкли?
— Я корову только по телевизору вижу. Как вы себя чувствуете?
— Все у нас хорошо, — сказал Хромов. — И Дмитрий Николаевич вроде чуть отдохнул, посвежел. Это очень правильно, что вы приехали. Часто он про вас вспоминает, скучает.
— Останин тоже здесь?
— Как поднялся — в район двинул. С кем-то в Москве поговорить надо. Обещал за продуктами сходить. Он за Дмитрием Николаевичем как за дитем ухаживает. — В глазах Хромова светилась детская радость.
Елена Сергеевна хотела спуститься к реке, но слишком устала. Сил не было. Подошла к умывальнику, что висел возле кухоньки, ополоснула лицо тепловатой водой. Хромов подал полотенце с красными петухами, вышитое еще Глашей.
Как раз в это время на крылечко вышел Дмитрий Николаевич. Не заметив Елены Сергеевны, поздоровался с Хромовым.
— А у нас гость, Дмитрий Николаевич.
— Кто же?
— А вы поглядите.
Дмитрий Николаевич повернул голову и, будто испугавшись, вскрикнул:
— Лена!
Елена Сергеевна кинулась к нему.
— Как же ты догадалась приехать? Умница моя! — Он не выпускал ее рук. — А почему сердце стучит? Что-нибудь случилось? Что с Маринкой?
— Все в порядке… Лучше скажи, как ты?
Хромов принес кружки с молоком.
— Угощайтесь.
— Парное! — Елена Сергеевна, смакуя, выпила до конца. — Нектар!
— Ну, располагайтесь, а я буду завтрак готовить.
Елена Сергеевна очень старалась держаться непринужденно. Ей важно было подчеркнуть мотив своего приезда: соскучилась — и все. Но она видела на лице мужа тень подозрения, а может быть, и скрытого недовольства.
«Неужели я должна маскировать свою тревогу, должна притворяться? Неужели между самыми близкими людьми не может быть откровенности, естественности? — думала Елена Сергеевна. — Господи, у него совсем седые виски…»
С реки донесся гудок парохода, всколыхнул утреннюю сонную тишину.
