Галина Романова - Любвеобильный джек-пот
– Как не говорил?! – пробормотала она совсем тихо. – Мне сказали, что ты хотел меня видеть. И даже плакал. Разве не так?
– Я так не говорил, – снова произнес ее неусыновленный сын, все таким же писклявым дребезжащим голоском.
– Хорошо, я сейчас позову Тишакова, и мы у него спросим, что ты говорил, а чего нет! – рассердилась вдруг она, время-то шло, а они ни с места.
И тут он поднял голову и посмотрел на нее. Посмотрел своими неподражаемо синими глазищами, в которых плескалась теперь такая мука, что ее хватило бы на сотню ее страданий. И она заревела тут же. И бросилась к нему через стол, обхватила его непутевую лопоухую голову и прижала к себе, и зашептала:
– Что же ты наделал, дурень ты мой?! Ну что ты наделал?! Зачем ты сбежал тогда?! Зачем?! Я же документы уже все подготовила! Хотела усыновить тебя. Приехала в детский дом, а тебя уже нет! Я же чуть с ума не сошла. А потом эти кражи... И ты снова исчез... Санька, ну что же мне с тобой делать-то?! Дурень ты чертов!!!
Он начал мотать головой так сильно, что дважды ударил ее макушкой по подбородку. И мычать начал глухо и неразборчиво. Как глухонемой, ей-богу.
– Что ты, Саня?! Что?! – Лия попыталась было поднять его голову, но он не дался, уткнувшись лбом ей куда-то под мышку. – Ну, чего ты, дурачок?! Ревешь что ли?!
– Я не говорил, – еле выговорил он, странно заикаясь.
– Да что ты заладил, честное слово! Не говорил, не говорил!!! Чего не говорил?!
Слезы текли и текли из глаз. Ее руки мяли, терзали его худые лопатки, гладили по острым плечам, рукам, которые снова покрылись цыпками, сколько она билась, когда выводила их. И говорить о чем-то вдруг показалось ей бессмысленным. Сидеть бы вот только рядом, да не расставаться.
– Я не говорил, что ты ментовская сука! Я не говорил этого, – снова принялся он заикаться через раз и реветь теперь уже принялся без стеснения; сам ревет, глаза об ее свитер трет и повторяет без конца: – Я этого ничего не говорил. Это козлы эти все придумали! Я бы никогда... Никогда, ма, так про тебя не сказал бы! Это все суки эти... Нарочно... Знали, что ты моя... что ты ко мне... И нарочно все! А я не говорил так. И не врал тебе ни фига, поняла?!
И тут вдруг он выдернул свои руки из ее ладоней, обхватил ее, сцепив ладони в замок за ее спиной, прижался и заревел громко, как двухлетний.
Дверь распахнулась, как по команде. Предприимчивый Тишаков подозрительно оглядел их. Выразительно постучал указательным пальцем по циферблату часов на своей левой руке, и без единого слова снова исчез в коридоре. Все ясно, им добавили времени. И его требовалось не терять.
– Саня, успокойся, детка. Ну... Ну, давай, давай, успокаивайся. – Она потрепала его по спине, обхватила голову двумя руками и силой оторвала от себя, заглянув в зареванные детские глаза. – А ну-ка, давай, приходи в себя, малыш. И давай думать вместе, как тебя отсюда вытаскивать.
– Ма... Ма... Ты мне веришь?! – Его опухшие губы вздрагивали и судорожно кривились, а голубые глазищи смотрели честно и умоляюще.
– Верю, детка. Я единственная, кто еще верит тебе! Я знаю, что ты ничего дурного не сделал. – Лию захлестнула волна жалости, и она снова едва не расплакалась.
– Я не об этом! Я о том, что я ведь ничего гадкого не говорил о тебе, понимаешь!!! – снова воскликнул Санька и упрямо боднул воздух стриженной почти налысо головой. – Седой ляпнул этому менту длинному, что в коридоре сейчас. Нарочно ляпнул, жаба его задушила, что ты ко мне... Ну, что ты со мной... Короче, он изгадил все! Я и уехал тогда, когда вышел. Сразу уехал. Стыдно мне было. А тебе гадко, наверное... Ты же видеть меня не хотела. Я же знаю. Я бы тоже так, если бы ты так обо мне... А я не говорил, и Седому потом в зубы дал...
– Саня, я все поняла! Поняла! – Лия улыбнулась сквозь слезы.
Если бы не зарешеченное окно, не засов на двери, не поджидающий окончания свидания оперативник, мающийся в коридоре, она бы сейчас была абсолютно счастлива.
Санька... Ее Санька все это время мучился оттого, что кому-то пришла в голову гнусная идея испоганить то, что между ними возникло. Это же здорово было! Здорово!!! Это и было настоящее счастье, другим которого не дано постигнуть.
Она же говорила, пыталась доказать всем, что он хороший, а ей не верили. А над ее и его чувствами посмеялись и надругались.
Сначала какому-то Седому пришла в голову идея покуражиться над ними, а потом уже Тишаков подхватил. Уж из каких таких побуждений, одному ему ведомо. Не факт, что им двигало что-то плохое. Совсем даже не факт. Может, и в самом деле хотел предостеречь ее, спасти. Спасал, не понимая, как больно ей делает.
А от чего ее было спасать?! От кого?! От оборванца этого лопоухого, на двенадцать лет жизни которого выпало беды, за сотню лет им всем вместе не прожить?! От того, как он неловко и по-особенному называет ее «ма»?! И как тычется ей в бок зареванной мордахой, и ищет защиты, как отброшенный равнодушными пинками, никому не нужный щенок...
– Саня, детка, слушай меня внимательно! У нас очень мало времени. – Ей нужно было срочно брать себя в руки, второго шанса увидеться с ним могло не выпасть. – Убийство... Произошло убийство...
Он дернулся, будто по спине его ударили хлыстом. Выпрямился и даже отодвинулся бы, позволь она ему это сделать.
– Это не я!!! – выдавил он, еле-еле шевеля языком, и побледнел так сильно, что проступили тонкие венки на его висках. – Я никого не убивал!!! Ты думаешь, что это я???
– Нет. Успокойся. Я бы не пришла, если бы так думала. – Она положила руку ему на затылок и снова притянула к себе, прижавшись своей щекой к его шершавой обветренной щеке. – Санька, я знаю, что это не ты! Но кто-то это сделал! И тебя взяли с телефоном Филиппа Ивановича.
– Так это все из-за телефона, что ли?! Так я хотел «Скорую» вызвать! Я шел... Шел, шел, смотрю у него свет горит... В соседнем дворе пожар, бабка какая-то валяется прямо посреди двора. Я испугался так, блин... Никогда мне еще так страшно не было! Даже при шухере так не пугался, как тогда... – Он шептал ей на ухо очень быстро, почти проглатывая окончания. – Я шарахнулся в сторону. Смотрю, у тебя света нет. А в соседнем доме с тобой, там же этот дед жил. Я помнил... Ты рассказывала, что он тебе, как родной... Ну, смотрю, у него свет горит и дверь открыта. Я туда бегом, а он лежит... Меня даже вырвало, ма! Столько кровищи, ужас просто... И телефон у него в руке. Я взял его, хотел вызвать «неотложку». Ментов, честно, не хотел вызывать. Не люблю я их... Взял телефон, пока кнопки тыкал, а пальцы дрожат, блин, от страха! Пока пальцами тыкал, они и ворвались...
– Кто?! – тоже отчего-то шепотом спросила Лия.
Она слушала его, зажмурив глаза. И верила, каждому слову его верила. Несмотря ни на что, верила. Пускай, что хотят, говорят. Пускай, какие хотят версии выдвигают. Она еще с ними поспорит.
– Менты, а кто же еще!!! Руки сразу за спину. За волосы и в пол! У них расправа скорая, сама знаешь. – Санька снова отпрянул, уцепился двумя руками за ее свитер, натянув на плечах, и глянул снова полными муки глазами. – Я ведь им ничего этого говорить не стану, ма! Они все равно не поверят, только издеваться станут! Я буду молчать. Только все так и было! Ты мне веришь, ма?! Для меня это важно, чтобы хоть ты верила!
– Верю, детеныш! Конечно, я тебе верю! – И проклятые слезы снова закапали из глаз. – Зачем же ты туда заявился, хотела бы я знать?! Ночь же была на дворе, а ты там.
– Так я к тебе шел, ма! Пешком из города. Утром приехал из Гагарина, там я жил последние полгода в интернате. Весь день мотался по городу. И на работу к тебе ходил. А там мне сказали, что ты не работаешь больше. Спросил, где тебя искать. А меня послали, знаешь куда?.. – Санька по взрослому безрадостно хмыкнул. – Это уж потом я у мужика одного телефон твоего мужа выклянчил. Он мне и сказал, где тебя можно найти.
Телефон? У Мишани? Так, что за ерунда?! Мишаня был у нее в тот вечер и ничего ей не сказал. Так, или это на следующий день все произошло? Ой, что-то не сходится. Что-то не то все, не то...
– Я пообедал в этом приюте для бездомных на углу, желтый такой дом большой, ты знаешь. На меня там косились, но пожрать дали. Одна тетка все цеплялась. Говорит, а ты откуда, то да се... Может, говорит, сбежал откуда, а то я позвоню. Я ей говорю, да звони! – Санька на мгновение замолчал, переводя дыхание, а потом опять затараторил: – Пообедал, значит, и пошел потом пешком к тебе в поселок. Ни одна падла не посадила по дороге, представляешь! Так и шел всю дорогу пешком. Голодный, прикинь! Один раз, правда, у бабки одной воды попросил, а она в дом позвала. Картошки дала кругляшом. Вкусная такая картошка, с маслом постным и луком зеленым! И еще капуста квашеная была. Я поел. Молока попил и дальше пошел к тебе. Она оставляла на ночь, правда. Я не остался. К тебе хотел...
Ой, как не понравился ей его рассказ! Ой, как не понравился! И не потому, что слишком мало походил на правду, а потому, что как раз, наоборот, казался слишком правдивым. Казался слишком продуманным, слишком отрепетированным и просчитанным до мелочей.
