Мария Нуровская - Дело Нины С.

– Очень просто, вы встретили ангела, – доносится до меня чей-то голос.

Я поворачиваю голову и вижу теплые, ореховые глаза. Кто-то представляет мне подошедшего мужчину:

– Пан консул Ежи Баран.

Он низко кланяется:

– Это я буду завтра сопровождать вас в поисках героини вашей книги.

Эти глаза… Их в моей жизни уже нет и не будет. Неужели я и вправду желала его смерти? Нет, я хотела только вновь обрести себя. Но меня не удалось залатать, мне попался неумелый хирург. Вместо того чтобы безболезненно отделить меня от мужчины, он лишь покалечил меня. Этот хирург – время. Все твердили: время, тебе нужно время. Но я считала, что у меня уже нет времени. Через год, два или три я буду старухой, а я хотела еще хоть бы раз вздохнуть полной грудью и радоваться тому, что завтра наступит новый день. Но этот наступающий день наводил на меня ужас. Я знала, что может быть только хуже. Боль бесследно не проходит, боль разрушает. Я видела себя в болезни, а какой буду я выздоравливающей? Один поэт написал: «Есть такая граница страдания, за которой улыбки мягкой черед настает». Однако я не улыбалась…

Мюнхен… Мы входим в здание, обвитое диким виноградом, сбросившим листья; оголившиеся стебли, словно старческие руки, судорожно цепляются за каменную стену. Пансион расположен в красивом месте, на окраине парка.

– Это Englischen Garten [63] , – объясняет мой спутник.

Мы спрашиваем у администратора о фрау Элизе фон Сааров.

– Да, разумеется, она здесь, только что вернулась с прогулки, – улыбается симпатичная девушка. – Как мне о вас доложить?

Фрау Элиза занимает небольшие апартаменты на первом этаже, с застекленной верандой, с которой открывается вид на парк. Уведомленная о нашем приходе, она радушно приветствует нас, приглашает сесть на диванчик около низкого столика, на нем стоят чашки и кофейник с кофе, на большом красивом блюде – фруктовый штрудель.

Я украдкой подсматриваю за ней и думаю, что ее внешность соответствует моей героине: статная, с благородными чертами лица, держится немного надменно. А волосы, теперь седые, уложены валиком вокруг головы.

Консул выступает в роли переводчика, потому что мои знания немецкого языка не позволяют вести беседу. Кроме того, фрау Элиза говорит довольно невнятно, я почти ее не понимаю.

По лицу консула я вижу, что он в замешательстве.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Графиня хочет меня усыновить. Она думает, что я пришел с адвокатшей.

– Что такое? – прыскаю я со смеху. – Она, наверное, шутит!

– Говори тише, она немного понимает по-польски, – делает он мне замечание, и таким образом мы переходим на «ты».

Оказывается, что произошло недоразумение: наша собеседница считала, что мы пришли к ней, чтобы выкупить ее титул. У нее уже есть несколько приемных сыновей, которые ей каждый месяц выплачивают определенные суммы.

Меня это развеселило и одновременно привело в восторг. Это идеальный материал для моей будущей книги. Но в этом вопросе фрау Элиза проявляет сдержанность, делая оговорку, что должна подумать.

– Я не люблю возвращаться туда, потому что уже много лет живу здесь, – говорит она и добавляет: – Если бы мне сказали в молодости, что такой будет моя старость, я бы не поверила. Мне казалось, что моя жизнь пройдет в том месте, где я появилась на свет, среди знакомых лиц, вблизи семейных могил.

Мы выходим из пансиона и выбираем дорогу через парк. Когда мы проходим мимо китайской чайной, мой спутник предлагает туда зайти.

Мы садимся за столик в углу, среди красочных украшений и цветных фонариков.

– Как проходит твоя жизнь на чужбине? – спрашиваю я.

– Приезд сюда был ошибкой, я, выдающийся юрист, размениваюсь здесь по пустякам.

– Ты не отличаешься скромностью!

Он смеется:

– Если бы ты занималась главным образом отправкой урн с прахом умерших в Польшу, тебе бы тоже захотелось чем-то себе польстить.

– Ты здесь один?

– Нет, – отвечает он не сразу, – со мной мои дочери.

– А жена?

– И она тоже.

Нам приносят чай в тонких фарфоровых чашках с китайскими дракончиками и карамельные пирожные.

У меня ощущение, что судьба ко мне благоволит. Это место, этот человек рядом. Это неслучайно, что он и я оказались здесь.

– Давно вы женаты? – спрашиваю я с неясным чувством, что не должна это делать.

– Восемнадцать лет, – отвечает он.

– Значит, вы уже достигли совершеннолетия.

– Вот именно, пора начать настоящую взрослую жизнь, – слышу я в ответ.

Это звучит довольно странно, я размышляю, что он хочет этим сказать.

– Ты смотрела фильм Штура «Любовные истории»?

– Еще нет, но я знаю, о чем он.

– О разном жизненном выборе людей, за который потом приходится расплачиваться. Меня это заставило задуматься, я не хотел бы в конце концов спуститься на лифте вниз.

– Любой бы предпочел подняться наверх, – отвечаю я со смехом, – но, наверное, далеко немногим это удается.

Собственно говоря, в том месте, в каком я оказалась, можно было бы не заниматься подведением каких-либо итогов, прошлое и будущее – это уже пустые слова. Существует только настоящее время, которое будет суживаться до тех пор, пока не сократится до нескольких метров, выделенных мне казенным учреждением. Наверное, я только сейчас поняла, что значат выражения: обстановка или антураж чьей-то жизни. Антураж моей жизни свелся к камере с нарами по обеим сторонам, с зарешеченным окном, прикрытым козырьком, и с голой электрической лампочкой под потолком. Мне не следует забывать и о глазке в двери. Кто-то отметил свое присутствие выцарапанной на стене надписью: «Я здесь бывал и мечтал». Интересно, о чем были эти мечты? О женщине? О банке пива? А может быть, о свободе?

Стена… Я тоже дождалась своей стены. Жизнь Малгожаты [64] и моя жизнь – как они похожи и непохожи одновременно, мы обе в проигрыше из-за любви. Сначала от нее ушел муж, потом сын, который не мог смириться с ее алкоголизмом. Она осталась одна в четырех стенах.

Люблю тебя, стена,

за то терпение,

с которым слушаешь мой плач…

Она умерла от сердечного приступа, внезапно. Ее нашли в маленькой квартирке только спустя две недели.

И наверное, она, предвидев это, заканчивает свое стихотворение словами:

Благославляю тебя, стена,

поскольку знаю,

что ты единственная

будешь моей верной

подругой до смерти.

Как же хорошо я знала и другие ее стихи, но сейчас не смогла бы воспроизвести ни одного из них. Я не могу также вспомнить и себя такой, какой я была тогда. Жизнь что-то мне сулила, подсовывая векселя, которые я подписывала, не поведя бровью.

Человек, который представляется комиссаром Зацепкой, не отступается. Он разыскал меня в этом ужасном месте, где от меня уже ничего не зависит, я не могу ни распоряжаться собой и делать то, что хотела бы, ни выйти отсюда, если бы у меня появилось желание.

– Я не буду давать показания, – говорю я решительно.

Если бы мне надо было описать комиссара, я бы сказала, что он человек приятной наружности. Возраст – около пятидесяти лет, но, наученная опытом, я знаю, что внешность бывает обманчива, он равно может быть как моложе, так и старше. Довольно высокий, худощавый, с темными волосами, слегка седеющими на висках. На лице примечательны прежде всего глаза, особенно поражает их насыщенный синий цвет, какой бывает у маленьких детей.

Он смотрит на меня, сощурив глаза:

– Но так ли это разумно?

– Говорить о благоразумии в моей ситуации неуместно, – отвечаю я.

– Я бы этого не сказал, всегда есть несколько выходов, и следует выбрать самый лучший.

– Любой будет плохим.

– Для кого?

– Конечно же для меня, – удивляет меня его вопрос.

– Вы в этом уверены? Потому что я не очень.

– Не понимаю.

– Вы отлично понимаете, – не соглашается комиссар с улыбкой. – Я готов дать голову на отсечение, что это не вы стреляли в Ежи Барана.

– Значит, вы уже без головы, – говорю я, но ощущаю беспокойство.

– Я задам вам только один вопрос: где оружие?

Входит Лилька, нагруженная покупками, убирает продукты в холодильник. Я со своего дивана наблюдаю за дочерью. Она молода, полна обаяния, всегда на высоких каблуках. Наверное, она чувствует мой взгляд, потому что поворачивает голову.

– Эй там, на плоту! – восклицает она. – Сегодня плывем по ветру или против ветра?

– Против ветра, как всегда, – отвечаю я.

– Не такой должен быть ответ!

Она присаживается рядом со мной.

– Ты, конечно, не помнишь, но когда-то была такая актриса Джин Сиберг, – говорю я. – Ты мне напоминаешь ее, только у нее, кажется, волосы были короче и очень светлые.

– А где она играла? – спрашивает дочь с интересом.