Кен Бруен - Стражи

— Что Сара?

— Ее он не убивал. Она покончила жизнь самоубийством.

— Лживый ублюдок.

— Зачем ему врать? Он ведь признался про остальных.

Я уже вылезал из машины. Сказал:

— Знаешь, я не скоро захочу тебя видеть.

— Понял.

Шины чуть не загорелись — так он рванул с места.

Когда пыль садится,

вам остается только пыль.

Поиски Плантера еще какое-то время обсуждались на первых полосах газет. Через несколько недель интерес пропал, и о нем забыли, как о Шергаре, лорде Лукане и других.

Кэти Б. проводила медовый месяц в Керри. Про Энн я ничего не слышал.

Я не пил.

Саттон один раз позвонил. Просто так взял и позвонил:

— Джек… Эй, приятель, как делишки?

— Хорошо.

— Ничего, что я звоню, а? В смысле, мы вроде повздорили… да?

— Можно и так сказать.

— Я слышал, ты все еще в завязке.

— Ты правильно слышал.

— Если захочешь сорваться с цепи, ты знаешь, кому позвонить.

— Конечно.

— Так как, Джек, хочешь знать, чем я занимаюсь?

— Если хочешь, скажи.

Можете усмехнуться так, чтобы это было слышно? Мне удалось.

Он сказал:

— Парень, я пишу картины, вот чем я занимаюсь.

— Прекрасно.

— Ладно, Джек, не пропадай.

Щелчок.

РЕЗУЛЬТАТЫ ВСКРЫТИЯ

Тело белого мужчины

Слегка за пятьдесят

Татуировка на правом плече:

фигура ангела

Упитанный

Вес: 180 фунтов

Рост: 6 футов 2 дюйма

Причина смерти: тоска

Я подумал, что именно так и будет. Я прямо видел свое дряблое белое тело на металлическом столе.

Даже слышал сухой, равнодушный голос патологоанатома.

Вот какие мысли приходили мне в голову.

Пора уходить.

У меня еще оставалось порядочно денег. Пошел в бюро путешествий. Женщина средних лет, на груди которой висела бирка с именем — Джоан, — сказала:

— Я вас знаю.

— В самом деле?

— Вы ухаживали за Энн Хендерсон.

— Вот именно, ухаживал, в прошедшем времени.

Она поцокала языком. Странный звук. И сказала:

— Эх вы!.. Она замечательная девушка.

— Слушайте, давайте поговорим о путешествиях.

Ей это не понравилось.

— Извините. Чем могу помочь?

— Билет в Лондон.

— На какое число?

— Дней через десять.

— Обратный билет будет стоить… сейчас посмотрю.

— Джоан… послушайте… Мне билет только туда.

Она резко подняла голову:

— Вы не собираетесь возвращаться?

Я сухо ей улыбнулся.

— Как знаете, — сказала она.

Через несколько минут билет был готов. Я спросил:

— Наличные принимаете?

Она принимала, правда неохотно.

Уходя, я сказал:

— Я буду по вас скучать, Джоан.

Когда я переходил через площадь, мне показалось, что у фонтана стоит Пэдриг. Я увидел его отчетливо. Подумал: «Это у меня от трезвости крыша поехала?»

Пошел к «Нестору». Часовой оказался на месте, причем был словоохотлив.

— Я читал про тебя в газетах.

— Это было сто лет назад.

Бармен улыбнулся. Я уже знал, что его зовут Джефф. Но ничего больше мне о нем узнать не удалось, хотя я заходил в паб каждый день. Я прикинул, что он где-то моего возраста. Его окружала та же аура изумления и потрепанности жизнью. Я решил, что именно это нас так быстро сблизило.

Я сел на свой жесткий стул, он принес мне кофе и спросил:

— Ничего, если я с тобой посижу?

Я удивился. Наши отношения до сих пор основывались на том, что мы дружески избегали друг друга. Я ответил:

— Конечно.

— Как бета-блокаторы?

— Не пью.

Он кивнул, что-то взвесил в уме и спросил:

— Хочешь, чтобы я сказал тебе правду, или мне продолжать тебе подыгрывать?

— Что?

— Это цитата из Тома Уэйтса.

— Тоже не чурался стакана.

Он провел пальцами по волосам и сказал:

— Я редко схожусь с людьми. Я уже привык. Меня бросила жена, заявила, что я слишком самодостаточный.

Я понятия не имел, куда приведет этот разговор. Но я ирландец, я знаю, как это бывает. Словесный обмен. Ты рассказываешь что-то про себя, в ответ получаешь откровение. Так шаг за шагом. И в результате возникает дружба… Или не возникает.

Разговорное кружево.

Начал я:

— Мне с друзьями не слишком везло. Двух своих лучших друзей я недавно похоронил. Не знаю, что они от меня получили, кроме дешевых венков на могилы. Да еще пары теплых носков.

Он кивнул:

— Пойду принесу кофе. — Когда он вернулся и подкрепился кофеином, то сказал: — Я немного про тебя знаю. Не то чтобы расспрашивал. Но я ведь бармен, много приходится слышать. Я знаю, ты помог разобраться с этим делом о самоубийствах. Что ты был легавым. Поговаривают, ты мужик крутой.

Я печально рассмеялся, и он продолжил:

— А я… работал когда-то в рок-группе. Когда-нибудь слышал про «Металл»?

— «Тяжелый металл»?

— И это тоже, но наша группа называлась «Металл». В конце семидесятых мы были очень популярны в Германии. Именно так мне удалось купить это заведение.

— Ты все еще играешь?

— Господи, нет. Я и тогда не играл. Писал тексты песен. И должен тебе сказать, головой можно биться и без поэзии. А у меня две страсти — поэзия и мотоциклы.

— Думается, в этом есть своя логика.

— Не просто мотоциклы. Только «харлей». Мой — с мягким задом, сделан на заказ.

Я кивнул, как будто что-то понял. На самом деле не имел понятия, о чем он говорит.

Он продолжил:

— Беда в том, для них жутко трудно доставать запасные части. И как все, что чистых кровей, он постоянно ломается.

Если я и дальше буду так энергично кивать, это превратится в привычку.

Он встал. Честно говоря, я завидовал ему. Мне тоже хотелось бы иметь какую-нибудь страсть. Он сказал:

— Насчет поэзии. Она-то не ломается. Наверху у меня есть гиганты поэзии… знаешь кто?

Какого черта?! Вряд ли я тут опозорюсь. Я сказал:

Йитс,

Вордсворт.

Он покачал головой:

Рильке,

Лоуэлл,

Бодлер,

Макнис.

Потом посмотрел прямо на меня:

— Во всем этом есть смысл, и, видит Бог, я сумел до него докопаться. — Он протянул мне пачку бумаг: — Среди нас есть поэты. Эти стихи написаны жителями этого города, Голуэя. Например, Фред Джонсон… Короче, я подумал, они помогут тебе пережить смерть твоих друзей.

— Большое спасибо.

— Не читай их сейчас. Выбери спокойную минутку, увидишь, как легко будет читаться. — И он ушел, вернулся к своим барменским делам.

Часовой сообщил:

— Я читал про тебя в газете.

Он мог сказать, что это

несправедливо, но повторял

это уже миллион раз за свою жизнь.

И невзирая на правду, мысль уже

давно не казалась убедительной.

Т. Джефферсон Паркер.

«Голубой час»

Выдалась целая неделя превосходной погоды. Солнце светило с раннего утра до позднего вечера. Город сошел с ума. Все побросали работу, чтобы погреться под лучами солнца. Никаких опасений по поводу рака кожи.

На каждом углу продавали мороженое. Легкое пиво всех сортов. Хуже того, мужчины ходили в шортах! На ногах — носки и сандалии. Поистине одно из самых ужасных зрелищ нашего века!

Я не люблю загорать.

Я счастлив, что нет дождя, а все остальное для меня — перебор. Я не доверяю хорошей погоде. Она заставляет тебя томиться. По всему, что не длится долго.

Я сидел в тени на Эйр-сквер. Наблюдал за девчонками с уже покрасневшей кожей. Завтра появятся волдыри. Услышал свое имя… и увидел святого отца Малачи. В цивильной одежде, легких брюках и белой футболке. Спросил:

— Выходной?

— Правда, жуткая жара?

Разумеется, «жуткая» — понятие двусмысленное: то ли жуткая, потому что хорошая, то ли жуткая, потому что плохая. Никто никогда не переспрашивает. Считается, вы должны сообразить сами.

Я не спросил.

Он сказал:

— Тебя трудно найти.

— Зависит от того, кто ищет.

— Я вчера был на пляже. Бог мой, ну и народу! Хорошо поплавал. Знаешь, кого я видел?

— Малачи, я спокойно могу сказать, что не имею ни малейшего понятия.

— Твоего друга… Саттона.

— Да?

— Уверенный такой субъект.

— Он не любит священников.

— Ну, он ведь северянин! Я остановился, чтобы поздороваться, спросил, не окунался ли он.

Я невольно засмеялся.

Малачи продолжил:

— Он сказал, что не умеет плавать, представляешь?

Проходившая мимо женщина сказала:

— Да благословит вас Господь, святой отец!

Он продолжил:

— Мне пора, через час служба.

— Надо же, какой у нас Господь требовательный.

Он с огорчением взглянул на меня и сказал:

— В тебе никогда не было почтения к Богу, Джек.